сегодня, 20.09.2016 года, войдя в холл, где сидят пациенты, заметил мужика идущего к дверям с красной табличкой "психиатр", он поинтересовался у меня о часах приема и задал странный, практически погрузивший меня в ступор вопрос: "а кто последний к экстрасенсу?" смешно и грустно, не правда ли? ему, разумеется, никто из рассевшихся по лавчонкам не ответил. спустя какое-то время к нему присоединилась виляющая задним глобусом баба, поздоровалась (как будто они из одной клетки) и громко проговорила: "у меня вчера день рождения был, почему не поздравил?" тот, по уже понятным причинам встал, склонил колени и пробубнил под нос: "с днем рождения" они пожали друг дружке руки и баба, посматривая на меня недоумевающим взглядом, сняла изо рта жвачку и ловко пригвоздила ее к нижней части скамейки. я же вынес необходимые мне рецепты и спешно ретировался; как будто бы так и должно поступать людям вдумчивым и немного капризным

вот уже на протяжении нескольких лет мне пишет дама. умерла от рака дочь, травы и кладбище -- это просто ужасно, я не могу. дочь, кстати, при похоронах, заклевали вороны и вынули один глаз. на даму кстати тоже напали -- сорвали бирюрзюзовый платок, брошь и серьгу из пизды

Учат в школе учат в школе учат в школе (с)

Как ни странно, но по телевизору показывают передачу, посвященную преимущественно подростковому формированию так называемого движения под нехитрым названием "АУЕ — (арестантский устав един) на всей территории РФ. Интересно, в Карелии тоже такие лихие есть, или гидра еще не отложила своих яиц на теплотрассе? А то ведь пойдешь вечерком за хлебушком и кефиром, а перед тобой — Робен Гуды наоборот — вооруженные кастетами, арматурой, ножами и прочими достопримечательностями периферийного быта. Так и домой не попадешь

как будто ветер следует в волосах
как будто ты и я
это имя твое
на диктофоне
и никого
рядом
мы не берем идти с нами
вблизи
возле дома
сильно опасно
«не обернись»
много хрупкого
реки топи вода – вот здесь
пожалуйста
как будто мы – это тот же ветер
это та же волна
бесконечно долго замывающая следы
прислуга

А list of pharmacies

«вход там, где соседний не ищет выход
а
осень
пальцами водит там
где мы
я
и
с близкого расстояния раненный
не ищем запястий сосед
а
проезжающего
каждый раз
мимо
от одной к другой
станции
на которых нас
не успевают узнать и не слышат
огороженные массивом
люди
в домашних пижамах и мокрых тапочках»

More

В блестящем кейсе два заряженных пистолета. Один подарю начальнику, другой по почте отправлю Britney Spears прямо в плетеной корзине. Из отеля «Тень плюшевых лун» в половине восьмого. Вышел на круглую арену цирка. В стакане два кубика льда, Schweppes, русская водка, болты и гайки. В образе Дональда здесь никто не способен узнать. И даже ель, склоняющаяся над нами, не смотрит в сосуд. Белокровки. Мечут икру в матросских каютах. Их ногти, привезенные днем из-за границы, вымочены в хлорке и посажены на верхней части тутового дерева. От которого не отойти, придется сидеть и ждать. Патологий. Редких явлений. Тебя. В неврологическом отделении две медсестры, не прошедшие тест на общую грамотность, косят яркие маки, выглядывающие из кирпичных стен, розеток, кранов и шлангов, разбросанных по всему коридору. Двинемся в сторону. Не станем мешать. Осенью в молоке. Слишком поздно – неси его спать. И приходи, я расскажу тебе еще об одном значении песни, услышанной мной на пароме «Яшма», превратившегося в небесную птицу

Be careful in the dance

в нашем году три цветка
бесцветные
выросли
и тут же
осиротели
а ночью: ветер гроза и
ливень ты
– [тише] тише
как будто взбирающееся
по ступеням
через мою гортань
на гнездо в степи очевидного

The ground

установи их между лопаток
пускай стоят
чужими
на улицу только
не выходи
там медведи и полевые
все лето стреляют
во мне
снегири
того и гляди
развернутся
газеты
кровяные узоры
просвечивают сосуды
суставы
стой между мной
из кожи
ни вправо ни влево
соблюдай расстояние
и читай вот отсюда
с этой строки
на случай, если она война
и гвоздик у нее полон рот
отпечатки
губной помады чтеца
не смывай

Seasons

Попадись на глаза и исчезни – в вечном ли, в настоящем, разницы нет. На поиски не решится ни старый лесничий, ни комендиант, ни уборщица, скрупулезно собирающая ячневую крупу в полотняный мешок. Вырученные со сделки деньги, если не пригодятся, можешь развеять над единственным в этом бесшумном пространстве бункере. Одежду снимай аккуратно, бережно складывай в бабкин бидон, и в него же положи скалку; она скучает по ней, словно девочка, у которой украли галоши и фиолетовую бейсболку в такси. Зовут ее Жила. Девочка Жила. Стоя в жилище из плавников она считает погибших ворон. Раз, слышится где-то вблизи, два, раздается с чердачного помещения, три, звонко вырывается из-под страниц вашей настольной книги. Письма не прилагаются, двери квартир опечатаны, твои ходунки валяются во дворе. Девочка Жила купает игрушки в колодце. Счастливая, одинокая, кроткая и голубая. Без платья. Так подобает делать каждому, кто имеет сердце и не бросает колодцы. До уменьшения светового дня, до сокращения пульса доктора. В жилом помещении

Glow
(посв. строению напротив)

Российские туристы засолили грибы в номере элитного Швейцарского отеля. Стол сервирован. Служащий почтового отделения спешит высказаться не употребляя глаголов. Картины падают и рассыпаются на руках. Оставшиеся части уносит река. В детстве нас не научили стерилизовать банки, вынимать потроха, складывать книги стопкой и зашнуровывать рот. Другого, образующего себя по соседству, во взрослой жизни не обучили собирать журавлей из риса и рисовать мандалы; поэтому он, разувшись у порога, проходит в комнату и видит одни квадраты. С течением времени. Говорят. Привыкнешь. Ходить. По иным плоскостям. На противоположном берегу живет папа и свечка. Местные жители, не раз наблюдая за ним сквозь мамины ребра, сообщали мне, что вот уже ровно год из его бока растет костяной камыш, капает ртуть и исходит дым, похожий на тот, который мы наблюдали на стрельбище, проводившемся в квадрате № 31. Минуя одну парадную непременно оказываешься в другой. Там проходит мой день рождения. Без выебонов и растянутых флагов

A. time

Принеси «рыбу-меч» на их заводской склад. И унеси обратно кожу дельфина, против которого играло и все ещё продолжает играть течение времени, явившее себя в волосах туземца. Остриженные никогда больше не встретятся на лугу, не коснутся друг друга там, где совсем недавно, кажется, пожилая семейная пара разнимала змей, вцепившихся в «от тебя доставшееся лицо пустыни» Из него потом, насколько я знаю, наши знакомые, хорошенько промазав глазницы мёдом, смастерили «ловца снов» и повесили над колыбелью, которую мне теперь, как бы я не пытался, не удается найти. В памяти. Храмовые шары создают видимость. Нет движения. Каждому. Вброшенному в совиное дупло. Младенцу перерезали связующую пуповину. Зрелище (о таком допустимо говорить лишь в письме) не из приятных. Лица прохожих переливаются. И твое теперь, кстати, тоже. Сквозит. Мне позволено говорить с ним перед каждым уходом. Во сне. Рано утром. Пока мой сонный куратор движется по прямой. Мимо Финна и Джейка

Sandy wells

«Хочу» говоришь. Молчать. Между мной и тобой — она, электрическая развязка, своими концами уходящая в стенное отверстие, где поселились патроны, карандаши и медицинские принадлежности, оставленные тобой еще накануне ареста. Тараканов нет. В баре «Сентиментальные слёзы» табачный дым занимает правое легкое, левое специально отведено под цветник: ирисы гвоздика жасмин листья бананового дерева. Смешно и оправдано. Голодный бармен, перевалившись через стойку, пытается словить дикого кролика, бегающего за рассыпанными по бетонному полу синими бусинками. Рубашке недостает трех пуговиц. «Водку с лимонным соком, пожалуйста» Серьга закатилась. Под. И не тебе её, скажут потом, искать. Посмотри вон на этого уродливого мальчишку: одна рука длиннее другой, ноги в разные стороны, член завернулся в рогалик, глаза интенсивно бегают, как у дворового выпивохи или офисного наркомана. Обязательно станет пидором, не сомневайтесь» Возвращение со встречи оказалось легким. Нет больше города, нет линий и переходов, нет ветра. Сухие каналы, магазинные вывески, гость. «Пожалуйста, оставьте пальто в коридоре, и проходите» Заходит, кладет книгу на лоб, заряжает свой пистолет и стреляет. Ты умираешь в лесу. Окровавленный роман Набокова лежит в холодильнике. Завтра же пришлите уборщика. В вашей квартире грязно и одиноко. Пока

Аll letters to

На полу среди квартирного сада загорают двое туристов. Один в белом, другой – с глазами зелеными и в тазу. Около черного лежат, как ни в чем не бывало, щупальца и маслина. В мире, впрочем, как и всегда. Вне. Собираются и размыкаются цепи, исчезают виды и пропадают телефонные номера, занесенные в подвешенную к потолку тетрадь, чтобы она, если ей вздумается, не смогла уже улететь. Отсюда. Детский костюм в горошек, сандалики, чепчик и руки полные земляникой. Мама спрашивала тебя: «Сынок, что ты здесь делаешь, как дошел?» «Стёклышки перебираю, ручки порезал, костюмчик запачкал, а привели сюда белые ночи, стрекоза и комарики» «Вот, возьми, понеси конверты домой и спрячь, завтра придет старуха, ей и отдашь. Только не разворачивай» За газовой плитой должен быть вентиль, в плите – улитка, осьминог, щепа и твой медиатор. В твое отсутствие им некому пользоваться. Кран открывается, дверь закрывается, пути выхода газа целиком перекрыты. Осталось, впрочем, скромно отужинать, выпить красного и не успеть заболеть. В смерти. В лодке. В водах реки. До захода в музей быка, чей внутренний мир давно уже поредел и стянулся узлами, развязать которые не смогу даже я. П р о с т и. И больше, пожалуйста, никогда не оборачивайся

William &

В прозекторской напротив стояли стаканы и продавались сиамские близнецы. За копейки. Прозрачными оставались тюль и пара лакированных туфель, брошенных кое-как в угол, где еще совсем недавно можно было сидеть, разрезать страницы Азубки и сосать причудливый chupa-chups, доставленный тебе в качестве успокоительного почтовым служащим, из сарая которого теперь доносится слабый и такой омерзительный стук металлических кастаньет. Сам же конструктор, чьи протезы теперь ты таскаешь, отлично жонглирует сморщенными яйцами Уильяма Берроуза и орет во всю его пасть: «Джоан, выруби ёбаный телевизор, погаси этот ёбаный свет, отхуярь её наконец телефонными проводами, достань ружьё и найди уже, черт тебя поеби, эти высранные поэтические сборники; иначе – ты знаешь – я не заставлю себя долго ждать, приползу на четвереньках, вобью в твою сраную глотку гвоздь и вышвырну тебя к хуям на помойку вместе с твоими блядскими погремушками, вилками и расческами» В кабине лифта черным по белому: «Не поминай имя всуе» «Соединённые штаты, пожалуйста, дождитесь ответа оператора, наш беложопый специалист ответит вам в течение трех минут» Рации рации рации. Сухие фонтаны. Болотная площадь отлично просматривается. Сверху и снизу. Поэтому сегодня мы остаемся дома и за город не едем. Во избежание «Не делай меня несчастным. Мне и так нелегко» Все наши спальни кричат цветами

К макам не ходи

приснилась заснеженная головка мальчика выглядывающая из того самого нераспустившегося мака. глазки черные, маленькие, совсем как у рыбешки, наблюдать за которой мне приходилось в далеком и, наверное, как и для каждого, уже неминуемом и даже остросюжетном детстве. такие глазки торчали из-под жирового слоя, покрывавшего застоявшуюся на морозе уху, сготовленную, как и любила моя бабушка, на чугунной сковороде. разговор с мальчиком не сказался длительным, а точнее сказать — разговора не состоялось вообще. он немного осунулся, прищурился, сжал губки в лиловый пучок и скрылся. после этого на деревне повесились все дети, имена которых начинались с корня Мак. а ведь я так люблю эти цветы... и эту самую редкую тайну