|
|
Пишет Чухонская Пиявка (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} hyperion)@ 2019-12-04 23:15:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
| Музыка: | Егор и Опизденевшие - Иваново Детство |
| Entry tags: | Латвия, сны |
Обыск (27.11)/Удел (28/29.11- 01/02.12) [Централ/Зимние птицы/Белоснежная ткань/Секретик]
Обыск
(27.11)
(27.11)
Выглядываю в окно спальни. Даугавпилс. Улица Марияс. Лето.
Возле гаражей стоит полицейский автобус, похожий я видел у спецназа Омега. Выглядываю в окно комнаты - вдоль стены соседнего дома крадутся две тени в полном облачении. Становится интересно, они явно не к нам, а к соседям снизу.
Спускаюсь во двор и заглядываю в окно первого этажа. Соседкой, к моему удивлению, оказывается моя тётя из Пскова. Её выводят из комнаты, и проводящие обыск следователи начинают обсуждать между собой дело. Диалог совершенно неправдоподобен и похож сразу на плохие детективные сериалы и пародии на них. Соседка невиновна, но её нужно запугать и закрыть, с целью выманить настоящего преступника, скрывающегося в семье. Меня возмущает такая наглость, но одновременно становится ясно, что это всё не реальность.
Как всегда, с моментом осознания вся иллюзия связности сюжета полностью разваливается. Между первым и вторым этажами открывается железная дверца, откуда, с клубами пара, начали вываливаться продукты. В логике сна это была огромная посудомоечная машина, общая для всего дома. Перед обыском соседи кинули в неё какие-то вещи и вот они прошли полный цикл.
У моих ног с хлюпаньем упала большая картонная коробка, отсыревшая насквозь. Открываю её, смотрю на белую, расплывшуюся массу и громко спрашиваю, не хочет ли кто нибудь варёных бананов?
С разных концов двора ко мне подходят люди, вижу среди них знакомых филипинцев и просыпаюсь.
По дороге на работу думал о том, что моё ночное я буквально живёт в нашем старом доме. Потом с удивлением понял: ни в одном из записанных за три года снов ни разу не появлялась тюрьма. Аресты, обыски, партработа: все детали того десятилетия возвращаются во снах, но самый серьёзный и травматический опыт словно остаётся в слепом пятне.
Удел (28/29.11- 01/02.12)
***
Централ
(28.11)
До поезда час, поэтому вышел из автобуса на пару остановок раньше и пошёл до вокзала пешком через старую Ригу. Билет назад куплен на утро субботы, то есть в эту поездку другой возможности не будет. Похороны и сразу назад.
В «старушке» с удивлением ощущаю полузабытое чувство, ностальгию. Особенно проходя через «квадрат», мимо бывшего музыкального магазина, ставшего рестораном. В стороне виднелась бывшая «стекляха», дешёвое кафе куда нас пускали бесцельно сидеть ночью. Теперь там торгуют бургерами.
Сел в поезд, неожиданно полный. Учитывая дату и время, повернулся к окнам на другой стороне, и начал ждать новой встречи.
Семнадцать лет. Тем, кто родился в тот год, скоро можно будет голосовать.
Странно, но я не в этот раз вспомнил про годовщину ареста. Зато день, когда нам выбрали меру пресечения и отвезли в Централ вспомнился во всех подробностях, во многом благодаря очередному мрачному совпадению. Проверяя маршрут (мир стал маленьким, но всё равно на дорогу с пересадками нужно потратить весь день) я с ужасом понял, что около шести часов поезд проедет прямо мимо пятого корпуса. Тогда меня завели в него примерно в это время.
Саму дату я запомнил, так как это день выхода первого номера газеты Лимонка, праздновавшийся своими как день рождения Партии. В то утро у меня было вполне праздничное настроение. Камеру развезли на следственные действия, я был в ней один, впервые за восемь дней. Предварительный арест был на десять, и это уже четверг, если бы они опоздали с бумагами в пятницу, то пришлось бы выпускать. Разумеется, около двенадцати попросили с вещами на выход, посадили в один воронок с подельниками. Ольгу подняли на суд первой, и вернувшись она с неизменной улыбкой показала пальцами решётку. Потом я описал этот момент в крайне посредственном верлибре.
Два месяца предварительного. Прямиком в Централ. Осталась фотография, сделанная тогда при регистрации, они поместили её на свидетельство о освобождении. Я там худой, заросший за восемь дней и с совершенно пустым взглядом. Даже не напуганным. Обречённым и смирившимся с этой обречённостью.
Нас с Артуром не могли держать вместе в карантине, мы были подельниками по очень серьёзному делу. Поэтому около шести меня вывели. Впервые я прошёл по внутренней части тюрьмы. Было темно и холодно, но снега ещё не было. Я пытался бодриться и шутить с конвоиром, но это шоу было явно неудачным. В пятом корпусе меня кинули на ночь в холодную камеру без удобств, скорее похожую на средневековую келью. Мимо проходил последний поезд в Даугавпилс, он десятилетиями идёт в одно время.
Память слегка подвела, или они используют другие рельсы. Поезд не просто проскочил мимо пятого, он медленно проехал периметр. Центральный вход, первый корпус, пятый - всё крупным планом.
В Даугапилсе брат пожалел, что я не остаюсь на день рождения бабушки, и я понял, что планируя поездку совершил серьёзную ошибку.
***
Зимние птицы
(29.11)
Тестя всю ночь отпевают в старообрядческом храме. Никогда его не замечал, он хорошо спрятан за домами. Этот район города был старообрядческим задолго до того как стал районом города.
Приходим утром. Молодая девушка продолжает отпевать, ночью они сменялись. После нас пришёл батюшка, это беспоповцы, но особых отличий от образа священника со стороны заметить сложно. Он, вместе с двумя оставшимися чтицами, последовательно зажигает все свечи в храме. Электрического света нет, но люстру с зажжёнными свечами всё таки поднимает вверх мотор. Его шум странно сочетается с продолжающейся читкой священного текста.
Поворачиваюсь к окну. Дерево оккупировал стая воробьёв. После знакомства с «Воробьиной Ораторией» я помню, что они психопомпы. Их появление к завершению ночи казалось важным.
Потом старообрядческий ритуал, интересный со стороны, но чуждый мне. Батюшка был строг до грубости, Алёна потом сказала что ей это понравилось, как единственный правильный способ удерживать закрытую общину в враждебном окружении. Тело тестя было совсем худым, невозможно было в нём узнать того весёлого, общительного и властного человека. Он в целом изменился перед смертью, ушло всё наносное.
Конечно в последние дни он видел святых и богородицу, он был в этой традиции и силы пришли за ним.
Чем дальше я от христианства, тем меньше во мне враждебности к нему.
Гроб уносили под наблюдением изучавшей соседнюю крышу сороки. Закапывали под громкое чириканье стаи синиц.
Зимние птицы, которые не улетели в Ирий. Словно остались на некой границе.
Приходим утром. Молодая девушка продолжает отпевать, ночью они сменялись. После нас пришёл батюшка, это беспоповцы, но особых отличий от образа священника со стороны заметить сложно. Он, вместе с двумя оставшимися чтицами, последовательно зажигает все свечи в храме. Электрического света нет, но люстру с зажжёнными свечами всё таки поднимает вверх мотор. Его шум странно сочетается с продолжающейся читкой священного текста.
Поворачиваюсь к окну. Дерево оккупировал стая воробьёв. После знакомства с «Воробьиной Ораторией» я помню, что они психопомпы. Их появление к завершению ночи казалось важным.
Потом старообрядческий ритуал, интересный со стороны, но чуждый мне. Батюшка был строг до грубости, Алёна потом сказала что ей это понравилось, как единственный правильный способ удерживать закрытую общину в враждебном окружении. Тело тестя было совсем худым, невозможно было в нём узнать того весёлого, общительного и властного человека. Он в целом изменился перед смертью, ушло всё наносное.
Конечно в последние дни он видел святых и богородицу, он был в этой традиции и силы пришли за ним.
Чем дальше я от христианства, тем меньше во мне враждебности к нему.
Гроб уносили под наблюдением изучавшей соседнюю крышу сороки. Закапывали под громкое чириканье стаи синиц.
Зимние птицы, которые не улетели в Ирий. Словно остались на некой границе.
***
Белоснежная ткань
(01.12)
Проснулись очень поздно. Во сне взорвалась Игналина, и улица Марияс стала Припятью. Мы собирали там радиоактивные материалы с поверхности и прятали в подвал.
Когда за нами приехали эвакуаторы я понял, что все предметы, дорогие нам, тоже впитали радиацию и то, что я держу в руках отравляет мой организм. Но не хочу ничего бросать.
Созваниваюсь с бабушкой. Я думал что у неё вечером собираются, как раньше. Но в этот раз все будут в три часа дня, мы не успеваем, нужно сперва заехать на кладбище до заката. Покупаем цветы, берём такси, заезжаем к ней скинуть подарки, орхидею не стоит носить по холоду. И едем к отцам. У Алёниного в горке песка видно углубление, судя по следам лап некое животное весело копало нору или что-то искало. Оставляем рядом смешную кружку, он всегда их любил и коллекционировал.
Алёна прощается с ним, оставляю её одну и бегу к вершине холма. На кладбище ещё не растаял снег, в отличии от города. Оно выглядит белым как его стихи.
Принёс с собой поллитра медового сбитня, это ближе всего к медовухе из доступных в Даугавпилсе напитков. Очертил им круг. Поздравил с днём рождения его матери. На последней живой туе - белое полотенце в пыли и могильной земле.
Срубленную с плодового дерева ветку они нарезают плашками и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем, как придется, на белоснежную ткань.
Все эти дни я думаю о одале. Уделе. Родной земле и наследстве, последней из старших рун, . Смерть старшего представителя одной из ветвей моей большой семьи окончательно закрепило осознание того, что эта семья есть. Что я не тот выродок и одиночка, каким себя твёрдо видел в юности. У моей семьи есть три ветви и я ощущаю себя безумно близким к каждой из них. Разбирая вещи покойного, включая экзотику вроде золотых монет, я встретил самодельный зековский нож с костяной рукояткой, при первом взгляде на который я понял что это моё. То, что нельзя купить, только получить в наследство.
Эта белая ткань с землёй, в которую был зарыт отец, тоже ощущается как символ удела.
Праздник у бабушки был на удивление веселым. Она явно счастлива редчайшему случаю, оба внука и обе внучки одновременно в городе. У неё на шкафу всегда стоит старая фотография с нами, ещё совсем детьми. С удовольствием повторили позы, но теперь уже с четырьмя поколениями в одном кадре.
Вечером пошёл густой снег. Мрачная и неприятная Латгалия полностью преображается под ним, так что снова ощущаешь ностальгию.
По дороге домой встретили беременную чёрную собаку, явно на грани родов. Она искала удобное место в снегу и злобно рычала на нас. Уже думали насильно тащить в тепло, но её всё таки нашёл взволнованный хозяин.
***
Секретик
(02.12)
До автобуса в Ригу ещё час. Заказал такси до родной Марияс. Она мне столько раз снилась за последние месяцы, что было необходимо обновить впечатление.
Всё в снегу. Необычно много берёз, я никогда не понимал что рос среди них. Вся роща, спускающаяся к заводу, состоит из них. Значит и отец рос среди них, березы в его стихах были далеко не абстрактными. Это были городские деревья на маленькой улице.
Одно из них растёт прямо возле дома, по моему я его смутно помню. Ему по виду вполне может быть лет сорок. Пара наростов образуют нечто вроде глубоких чаш.
Выхожу к гаражам. Возле третьего дома копают землю, видимо ремонтируют трубы. В день смерти тестя я прочитал в новостях с родины, что при раскопке траншеи нашлись кости двух человек, явно старые. Вчера на празднике это обсуждалось, решили что это могли быть пациенты из больницы, бывшей на месте улицы в войну. Мы всё детство играли над ними.
По статье я решил, что раскопали то место, где я тогда потерял секретик. Вырыл ямку в земле, положил монеты и игрушки, накрыл стеклом и зарыл. Потом пытался найти, но спрятал слишком хорошо.
Но раскопано всё дальше, на пути к заводу. Он всё ещё может быть спрятан. Постоял. Повернулся. Снова подошёл к берёзе и с пятой попытки закинул монету в одну из естественных чаш.
Они высоко, это было непросто.
Спускаясь к городу посмотрел на завод. Два холмика, про которые думал что их срыли при строительстве стоянки для рабочих, стоят ни капли не изменившись. До того как доступ к ним закрыли стройкой, я часто играл на них. Однажды, в центре очередной сложной символической игры я вдруг нашёл кольцо. Наверняка медное, но маленькому ребёнку оно показалось золотым. Я ведь слышал про расстрелы евреев и что в могильниках находят предметы. На момент находки я был так глубоко в иреальном состоянии, что как лунатик поднялся на холмик, подошёл к заполненной водой железной трубке, глубоко воткнутой в землю, и кинул его внутрь.
Когда пришёл в себя, был очень зол на свою глупость. Мы жили в жуткой нищете, и настоящее золотое кольцо могло бы помочь матери. Но у меня тогда легко включалось ритуальное поведение с полноценными ритуалами, за которые потом было стыдно. Сейчас я включаю это состояние самостоятельно.
Всё чаще задумываюсь о том, что никто на самом деле не взрослеет. По крайней мере из тех кого я знал.
На подьезде к Риге понял, что мне некому звонить. Только один близкий человек из некогда огромной суррогатной семьи. Один в Даугавпилсе и одна в Риге.
Договорился о встрече с ней. Пошёл гулять по столице. По сильному снегопаду. Понедельник, все музеи закрыты. Знакомство с балтскими и ливскими идолами нужно будет включить в планы на следующий раз. Зашёл в любимую ювелирку с копиями древних украшений. Взял бронзовую секиру Перуна, вместо потерянной, и серебрянную лунницу Алёне, весной мы нашли на море два металическиъ обломка похожей формы. В одном парке наткнулся на точную копию ливского идола, запертого в музее. Если ливы действительно были бьярмами из саг, то оригинал может быть описанным в них идолом Юмалы. Ничего не мешает поклонятся ему прямо в парке.
Ближе к вечеру встретились с Алиной. Провели отличные часы рассказывая новости о общих знакомых.
Дошли до вокзала, и я показал ей главную покупку этого дня. Проверил по приезду рынок и нашёл там последний оставшийся музыкальный киоск. И там, среди прочих дисков и кассет, нашёлся «Прыг-Скок» от лучшего психоделического проекта в истории русской музыки. Сама кассета чёрная, явно переписанная, не оригинал от «ХОР». Но буклет полный, и его лицевая сторона выцвела на солнце, породив изумительно красивый эффект. Она явно все два десятилетия стояла под стеклом, никому не нужная.
Ещё одним забытым секретиком, осколком тех странных лет.
