Музыка:	Егор и Опизденевшие - Иваново Детство
Entry tags:	Латвия, сны

Обыск (27.11)/Удел (28/29.11- 01/02.12) [Централ/Зимние птицы/Белоснежная ткань/Секретик]

Выглядываю в окно спальни. Даугавпилс. Улица Марияс. Лето.
Возле гаражей стоит полицейский автобус, похожий я видел у спецназа Омега. Выглядываю в окно комнаты - вдоль стены соседнего дома крадутся две тени в полном облачении. Становится интересно, они явно не к нам, а к соседям снизу.
Спускаюсь во двор и заглядываю в окно первого этажа. Соседкой, к моему удивлению, оказывается моя тётя из Пскова. Её выводят из комнаты, и проводящие обыск следователи начинают обсуждать между собой дело. Диалог совершенно неправдоподобен и похож сразу на плохие детективные сериалы и пародии на них. Соседка невиновна, но её нужно запугать и закрыть, с целью выманить настоящего преступника, скрывающегося в семье. Меня возмущает такая наглость, но одновременно становится ясно, что это всё не реальность.
Как всегда, с моментом осознания вся иллюзия связности сюжета полностью разваливается. Между первым и вторым этажами открывается железная дверца, откуда, с клубами пара, начали вываливаться продукты. В логике сна это была огромная посудомоечная машина, общая для всего дома. Перед обыском соседи кинули в неё какие-то вещи и вот они прошли полный цикл.
У моих ног с хлюпаньем упала большая картонная коробка, отсыревшая насквозь. Открываю её, смотрю на белую, расплывшуюся массу и громко спрашиваю, не хочет ли кто нибудь варёных бананов?
С разных концов двора ко мне подходят люди, вижу среди них знакомых филипинцев и просыпаюсь.

По дороге на работу думал о том, что моё ночное я буквально живёт в нашем старом доме. Потом с удивлением понял: ни в одном из записанных за три года снов ни разу не появлялась тюрьма. Аресты, обыски, партработа: все детали того десятилетия возвращаются во снах, но самый серьёзный и травматический опыт словно остаётся в слепом пятне.
До поезда час, поэтому вышел из автобуса на пару остановок раньше и пошёл до вокзала пешком через старую Ригу. Билет назад куплен на утро субботы, то есть в эту поездку другой возможности не будет. Похороны и сразу назад.

В «старушке» с удивлением ощущаю полузабытое чувство, ностальгию. Особенно проходя через «квадрат», мимо бывшего музыкального магазина, ставшего рестораном. В стороне виднелась бывшая «стекляха», дешёвое кафе куда нас пускали бесцельно сидеть ночью. Теперь там торгуют бургерами.

Сел в поезд, неожиданно полный. Учитывая дату и время, повернулся к окнам на другой стороне, и начал ждать новой встречи.
Семнадцать лет. Тем, кто родился в тот год, скоро можно будет голосовать.

Странно, но я не в этот раз вспомнил про годовщину ареста. Зато день, когда нам выбрали меру пресечения и отвезли в Централ вспомнился во всех подробностях, во многом благодаря очередному мрачному совпадению. Проверяя маршрут (мир стал маленьким, но всё равно на дорогу с пересадками нужно потратить весь день) я с ужасом понял, что около шести часов поезд проедет прямо мимо пятого корпуса. Тогда меня завели в него примерно в это время.

Саму дату я запомнил, так как это день выхода первого номера газеты Лимонка, праздновавшийся своими как день рождения Партии. В то утро у меня было вполне праздничное настроение. Камеру развезли на следственные действия, я был в ней один, впервые за восемь дней. Предварительный арест был на десять, и это уже четверг, если бы они опоздали с бумагами в пятницу, то пришлось бы выпускать. Разумеется, около двенадцати попросили с вещами на выход, посадили в один воронок с подельниками. Ольгу подняли на суд первой, и вернувшись она с неизменной улыбкой показала пальцами решётку. Потом я описал этот момент в крайне посредственном верлибре.
Два месяца предварительного. Прямиком в Централ. Осталась фотография, сделанная тогда при регистрации, они поместили её на свидетельство о освобождении. Я там худой, заросший за восемь дней и с совершенно пустым взглядом. Даже не напуганным. Обречённым и смирившимся с этой обречённостью.
Нас с Артуром не могли держать вместе в карантине, мы были подельниками по очень серьёзному делу. Поэтому около шести меня вывели. Впервые я прошёл по внутренней части тюрьмы. Было темно и холодно, но снега ещё не было. Я пытался бодриться и шутить с конвоиром, но это шоу было явно неудачным. В пятом корпусе меня кинули на ночь в холодную камеру без удобств, скорее похожую на средневековую келью. Мимо проходил последний поезд в Даугавпилс, он десятилетиями идёт в одно время.

Память слегка подвела, или они используют другие рельсы. Поезд не просто проскочил мимо пятого, он медленно проехал периметр. Центральный вход, первый корпус, пятый - всё крупным планом.

В Даугапилсе брат пожалел, что я не остаюсь на день рождения бабушки, и я понял, что планируя поездку совершил серьёзную ошибку.

Проснулись очень поздно. Во сне взорвалась Игналина, и улица Марияс стала Припятью. Мы собирали там радиоактивные материалы с поверхности и прятали в подвал.
Когда за нами приехали эвакуаторы я понял, что все предметы, дорогие нам, тоже впитали радиацию и то, что я держу в руках отравляет мой организм. Но не хочу ничего бросать.

Созваниваюсь с бабушкой. Я думал что у неё вечером собираются, как раньше. Но в этот раз все будут в три часа дня, мы не успеваем, нужно сперва заехать на кладбище до заката. Покупаем цветы, берём такси, заезжаем к ней скинуть подарки, орхидею не стоит носить по холоду. И едем к отцам. У Алёниного в горке песка видно углубление, судя по следам лап некое животное весело копало нору или что-то искало. Оставляем рядом смешную кружку, он всегда их любил и коллекционировал.
Алёна прощается с ним, оставляю её одну и бегу к вершине холма. На кладбище ещё не растаял снег, в отличии от города. Оно выглядит белым как его стихи.

Принёс с собой поллитра медового сбитня, это ближе всего к медовухе из доступных в Даугавпилсе напитков. Очертил им круг. Поздравил с днём рождения его матери. На последней живой туе - белое полотенце в пыли и могильной земле.

Сруб­лен­ную с пло­до­во­го дере­ва вет­ку они наре­за­ют плаш­ка­ми и, нане­ся на них осо­бые зна­ки, высы­па­ют затем, как при­дет­ся, на бело­снеж­ную ткань.

Все эти дни я думаю о одале. Уделе. Родной земле и наследстве, последней из старших рун, . Смерть старшего представителя одной из ветвей моей большой семьи окончательно закрепило осознание того, что эта семья есть. Что я не тот выродок и одиночка, каким себя твёрдо видел в юности. У моей семьи есть три ветви и я ощущаю себя безумно близким к каждой из них. Разбирая вещи покойного, включая экзотику вроде золотых монет, я встретил самодельный зековский нож с костяной рукояткой, при первом взгляде на который я понял что это моё. То, что нельзя купить, только получить в наследство.
Эта белая ткань с землёй, в которую был зарыт отец, тоже ощущается как символ удела.

Праздник у бабушки был на удивление веселым. Она явно счастлива редчайшему случаю, оба внука и обе внучки одновременно в городе. У неё на шкафу всегда стоит старая фотография с нами, ещё совсем детьми. С удовольствием повторили позы, но теперь уже с четырьмя поколениями в одном кадре.
Вечером пошёл густой снег. Мрачная и неприятная Латгалия полностью преображается под ним, так что снова ощущаешь ностальгию.
По дороге домой встретили беременную чёрную собаку, явно на грани родов. Она искала удобное место в снегу и злобно рычала на нас. Уже думали насильно тащить в тепло, но её всё таки нашёл взволнованный хозяин.

До автобуса в Ригу ещё час. Заказал такси до родной Марияс. Она мне столько раз снилась за последние месяцы, что было необходимо обновить впечатление.
Всё в снегу. Необычно много берёз, я никогда не понимал что рос среди них. Вся роща, спускающаяся к заводу, состоит из них. Значит и отец рос среди них, березы в его стихах были далеко не абстрактными. Это были городские деревья на маленькой улице.
Одно из них растёт прямо возле дома, по моему я его смутно помню. Ему по виду вполне может быть лет сорок. Пара наростов образуют нечто вроде глубоких чаш.
Выхожу к гаражам. Возле третьего дома копают землю, видимо ремонтируют трубы. В день смерти тестя я прочитал в новостях с родины, что при раскопке траншеи нашлись кости двух человек, явно старые. Вчера на празднике это обсуждалось, решили что это могли быть пациенты из больницы, бывшей на месте улицы в войну. Мы всё детство играли над ними.
По статье я решил, что раскопали то место, где я тогда потерял секретик. Вырыл ямку в земле, положил монеты и игрушки, накрыл стеклом и зарыл. Потом пытался найти, но спрятал слишком хорошо.
Но раскопано всё дальше, на пути к заводу. Он всё ещё может быть спрятан. Постоял. Повернулся. Снова подошёл к берёзе и с пятой попытки закинул монету в одну из естественных чаш.
Они высоко, это было непросто.

Спускаясь к городу посмотрел на завод. Два холмика, про которые думал что их срыли при строительстве стоянки для рабочих, стоят ни капли не изменившись. До того как доступ к ним закрыли стройкой, я часто играл на них. Однажды, в центре очередной сложной символической игры я вдруг нашёл кольцо. Наверняка медное, но маленькому ребёнку оно показалось золотым. Я ведь слышал про расстрелы евреев и что в могильниках находят предметы. На момент находки я был так глубоко в иреальном состоянии, что как лунатик поднялся на холмик, подошёл к заполненной водой железной трубке, глубоко воткнутой в землю, и кинул его внутрь.
Когда пришёл в себя, был очень зол на свою глупость. Мы жили в жуткой нищете, и настоящее золотое кольцо могло бы помочь матери. Но у меня тогда легко включалось ритуальное поведение с полноценными ритуалами, за которые потом было стыдно. Сейчас я включаю это состояние самостоятельно.
Всё чаще задумываюсь о том, что никто на самом деле не взрослеет. По крайней мере из тех кого я знал.

На подьезде к Риге понял, что мне некому звонить. Только один близкий человек из некогда огромной суррогатной семьи. Один в Даугавпилсе и одна в Риге.
Договорился о встрече с ней. Пошёл гулять по столице. По сильному снегопаду. Понедельник, все музеи закрыты. Знакомство с балтскими и ливскими идолами нужно будет включить в планы на следующий раз. Зашёл в любимую ювелирку с копиями древних украшений. Взял бронзовую секиру Перуна, вместо потерянной, и серебрянную лунницу Алёне, весной мы нашли на море два металическиъ обломка похожей формы. В одном парке наткнулся на точную копию ливского идола, запертого в музее. Если ливы действительно были бьярмами из саг, то оригинал может быть описанным в них идолом Юмалы. Ничего не мешает поклонятся ему прямо в парке.

Ближе к вечеру встретились с Алиной. Провели отличные часы рассказывая новости о общих знакомых.
Дошли до вокзала, и я показал ей главную покупку этого дня. Проверил по приезду рынок и нашёл там последний оставшийся музыкальный киоск. И там, среди прочих дисков и кассет, нашёлся «Прыг-Скок» от лучшего психоделического проекта в истории русской музыки. Сама кассета чёрная, явно переписанная, не оригинал от «ХОР». Но буклет полный, и его лицевая сторона выцвела на солнце, породив изумительно красивый эффект. Она явно все два десятилетия стояла под стеклом, никому не нужная.

Ещё одним забытым секретиком, осколком тех странных лет.