Благодарственное...
Оглядываясь, я вижу, насколько стало лучше жить. Конкретно в нашем городе. В восьмидесятых, помню, было не очень. Вечером выходить погулять было рискованно: компании молодых ребят, коротавших ночь в прогулке, при встрече с неизвестными им лично гражданами снимали пиджаки и часы. Если человек при этом вел себя достойно, прятал глаза и скидывал пиджак сразу, - существенного вреда не наносили, но при сопротивлении или глупых вопросах могли оставить на теле долгонезабываемые воспоминания.

У меня была тогда неудобная привычка гулять поздним вечером, и всё время происходили казусы. Если у подъезда дома стояли трое-четверо ребят, вроде бы мирно меж собой что-то обсуждавших, то при моем появлении они странно оживлялись, затевали нешуточный со мной диалог, который заканчивался весьма различно. Живо помню, как из кустов в 2 часа ночи прямо на меня в октябре вывалился битюг в майке. В глазах его была тоска понимания. Он явно пытался начать разговор и что-то мне сказать – но губы не повиновались, он боролся, спазматически рычал, пытаясь начать разговор. Я до сих пор уверен, что он хотел только поговорить – его подвели рефлексы. Оказавшись около меня, он уцепился мне за воротник и в следующую секунду попытался выбить зубы. Как мне показалось, желание человеческого общения пыталось в нём действовать вербально, но рукодвигательная система вела сепаратные действия без участия сознания.

Другой раз вышедший из темного проулка человек решил меня бить сразу и первым. Когда это не удалось, я выяснил, что причиной нападения было мое пристрастие к какой-то джазовой группе, названия которой я не разобрал тогда и не знаю сейчас. Я ничего не напевал и никакой музыки не слушал, но такова была уверенность моего визави, что эти дешевые варианты отпадали – по его словам, я был похож на тех нехороших людей, которые являются фанатами нелюбимой им группы. Я признался, что весьма уважаю Пинк-Флойд и попал в десятку – с извинениями мой собеседник унес свое попранное достоинство обратно в проулок. Возможно, он и вправду ценил эти фиолетовые песни.

В начале девяностых всё как-то так перемешалось, что говорить о прядке на улицах было бы странно. Помню, пока я стоял и курил около магазина, ко мне подошел пожилой шофер-дальнобойщик. Он с одного взгляда решил, что я принадлежу к какой-то серьезной группе и вёл разговор как с солидным человеком. Тогда как-то было очевидно, что многие принадлежат к серьезным группам. Часто стреляли.

С конца девяностых стало налаживаться, а теперь просто благодать. Люди, конечно, выпивают, но пьяных драк почти нет. Если навстречу мне поздним вечером попадается компания шумных ребят, они самым гражданским образом проходят мимо, и даже совершают какие-то телодвижения, призванные освободить мне некоторый участок дорожки. Чтобы один человек просто так, без серьезного повода заехал в рыло другому постороннему от него человеку – да никогда. Если раньше, по летнему времени, в ближних кустах около подъезда часто находились спящие женские и мужские тела, сигнализирующие о своем местонахождении голым задом и заливистым храпом, то теперь у подъезда стоят всякие машинки, и на них даже не вырезают стеклышком разные слова.

Я вижу два возможных объяснения. Во-первых, могла спешно возрасти культура. Может быть, пьяные молодые люди теперь вспоминают гуманистические ценности, права человека и русскую литературную классику. Во-вторых, это может быть результатом деятельности служб охраны правопорядка. Доблестной милиции, скажем. В этом случае всем этим труженикам панели следует принести благодарность.

Место, где я живу, раньше называлось деревней Суково, потом это было переименовано в город Солнцево. А теперь является самым заурядным районом Москвы. Перемены налицо.