Безразличие
Один из юзеров в разговоре признался, что он абсолютно равнодушен к другим индивидам, не чувствует себя подлежащим этическим нормам. Специально он людям не вредит, но и в особые рассуждения, как и кому будет плохо, если он сделает то и то, его не слишком волнуют.

Я, в общем, примерно такой же обычный человек. Если мне сказать, что от болезни N на планете каждый год умирают тысячи детей, я тут же забуду эту информацию. Если мне сказать, что от неё умирает конкретный ребенок, назвать его имя – меня это затронет чуть больше. Если рассказать, как переживает мама этого ребенка, описать жизнь его родителей, представить самого ребенка – ну, все знают эти клише – как он хочет поиграть в то-то вот и поехать хоть раз вон туда, - я буду сочувствовать.

Дальше следует меня поставить рядом с этим ребенком. Опустим промежуточные стадии в виде номера расчетного счета, по которому можно послать деньги. Предположим, я прохожу по больнице, и мне рассказали эту историю про болезнь ребенка, и я оказался на расстоянии вытянутой руки от его кровати. В этом случае мое сочувствие усилится и мне захочется что-то сделать для ребенка. Как-то ему помочь, по возможности не слишком напрягаясь и не принося вреда себе.

И тут – всё, дальше работает совсем иная логика. Вот это интересно. Все эти подводки и приближения давно известны, ответы на них стандартны. Но как только человек попытался помочь – вступает в действие совсем иная логика – логика действия. Сначала я, может быть, хотел откупиться от своего сочувствия мелкой копеюшкой. Или просто зайти к врачу и сказать, чтобы – ну, там, лучше… сильнее лечили. Неважно, у действия своя логика.

Вспомнил одну давнюю историю, которая, наверное, лучше пояснит мысль, чем долгие рассуждения «вообще». Как-то ехал я в автобусе Владивосток-Уссурийск. День был жаркий, поездка долгая, в автобусе было душно. Я стоял близ кабины водителя, сзади теснился народ. Загомонили бабы – какой-то девушке стало плохо. Откройте окна, дайте ей воздуха… Я поморщился от навязчивого шума. Гомон не стихал – девушка совсем скисла, ей совали какие-то лекарства, она мотала головой и что-то пыталась объяснить помогающим. Невольно присмотрелся – цвет лица (слегка посинела), голос… Похоже, действительно сердечный приступ. Бабы кричали, требовали остановить автобус и дать девушке прийти в себя. Водитель мирно крутил баранку.

Поскольку вся гомонящая куча требующих остановки была в хвосте, и они многократно взывали – «ну скажите же водителю, кто-нибудь…» - я посчитал нужным передать ему просьбу. Водитель отмахнулся – остановок не предусмотрено, пусть сидят тихо. Я оглянулся – девицу чем-то обмахивали, что-то ей расстегнули, но выглядела она паршиво. Снова попросил остановиться – водитель отказал очень кратко.

Посмотрел я на синеющую девицу, и превозмог неприязнь к социальному действию. С водителем мы столковались очень быстро – я буду платить ему десятку за каждые пять минут остановки автобуса. Это было в самом начале 80-х, и предложение было вовсе не смешным. Водитель тут же остановился, девицу вытащили на траву под дерево, в тень, а я сидел в автобусе и скармливал червонцы по знаку секундомера на водителевых часах.

В общем, через полчаса лекарство подействовало, девица явно ожила и полезла в автобус, тетки дружно поблагодарили водителя, и мы опять поехали в Уссурийск. Я при этом угробил добрую долю командировочных и не могу сказать, что впоследствии не пришлось изрядно напрягаться. Поскольку от курева отказаться не мог, пришлось отказаться от хлеба. Но, в общем, экспедиция вообще не то место, куда ездят толстеть, и ничего страшного не было – в иных случаях мне приходилось не кушать по такой дурацкой причине, как та, что я все наличные деньги оставил в пущинском магазине «Академкнига», выкупив у них наличные Литпамятники. Ничего особенного. Просто – когда начинается действие, начинается другая логика. И какие бы там ни были сначала условия и пожелания обойтись «малой кровью», это всё пустые теории.