ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА (роман)

(продолжение), (продолжение), (продолжение), (продолжение) , (начало) 

Милицейский автомобиль прицелился за ними уже в городе. Непонятно, чем их заинтересовала Даничкина машина: то ли рождественским оформлением, то ли маргинальными песнями. На повороте Данил резко затормозил, и менты проскочили поворот, растерялись, и покатились дальше, не имея возможности развернуться. Данил свернул влево, и, проехав метров сто, остановился возле ларька. Кава вышел и произвел необходимые предновогодние закупки. В этот момент из-за угла появилась та самая машина и тупо остановилась возле той же палатки. Никамурито сообразил, что представители правопорядка не возобновят преследования, пока не пополнят запасы горючего. Таким образом, друзья имели секунд девяносто форы. Звякнули хищно бутылки, еще более хищно хлопнули дверцы, и началась погоня. <?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />

Погоня, злобное крыло автомобиля и бешенный серебряно-черный диск, ах, Кончаловский, спасительное падение в серый, рвущийся навстречу хлопьями горизонт, щелканье ветвей о лобовое стекло, нервный мужественный глоток бренди и «Мальборо-лайт» в искривленных губах водителя. Фельдман вылез из окна по грудь и швырял под колеса преследователям праздничные гранаты пустых бутылок.

– Они не имеют права стрелять, – выдавил Колокольчиков.

– Чего? – Фельдман уже сидел спокойно и старался побыстрей закрутить окно. В него еще никто и никогда не имел права стрелять. Тихо и нежно улыбаясь, смотрели Кава и Цоца, как превращается в желтую точку на горизонте милицейская машина, несчастный, заморенный плохим уходом кашляющий автомобиль, отравленный старым маслом, и не знающий, что такое антифриз. Могучий, нестандартный двигатель Даничкиной машины дышал спокойно, уютно, по-домашнему. Кава испытал морозную, алкогольную жалость к пропавшей, наконец, на горизонте точке. Они ехали молча по совершенно прямой, заснеженной трассе. Ехали бесцельно просто, прогуливались. Елка уже заняла почетное место на столе у Фельдмана, оставив в салоне аромат зимнего леса и миллион крошечных жестких иголок, изредка впивающихся в зад Никамурито даже через толстые, зимние брюки. Фары были включены, потому что стало темно, и теплой зеленью светился счетчик. Ровная радость движения. В детстве это чувство появлялось у Кавы независимо от присутствия алкоголя в крови. Теперь все стало сложнее. В детстве, правда, были совершенно иные декорации за окнами. Бесконечная сырость брянского леса, полного папоротников, зловещих воронок и партизанских черепов, или сине-желто-розовые вспышки низкорослых деревьев на перегоне между Львовом и Гомелем. Никамурито распечатал яйцо «Киндер сюрпрайз», подаренное ему Галкой еще утром. Внутри оказалась крошечная разборная гимнастка и руководство по ее сборке и эксплуатации. Кава собрал девушку.

– Хрень какая, – сказал Колокольчиков.

– Даже здесь тебе достается баба.                                                                                                  Уже возле гаража из-за относительно далекого поворота появились еще две наглые фары и уставились в лобовое стекло Данечкиного автомобиля. Расстояние между машинами стремительно сокращалось.

– Ну что, Гастелло, отвернем? – поинтересовался Колокольчиков.

– Сейчас… все бросим, – ответил Кава. – Наглецы обычно бывают трусами и, кроме того,  смерть в подобной ситуации всегда казалась мне достаточно привлекательной.  Спящий Цоца на заднем сидении подтверждающе икнул.

– Как ты думаешь, – чуть сдавленно осведомился Кава, – пьяные в момент смерти попадают в небесный вытрезвитель или сразу в ад?

Никто не отвернул.  Оба водителя ударили по тормозам одновременно, и, пораженные таким варварским с ними обращением, машины замерли в двадцати сантиметрах друг напротив друга. Все население обоих авто высыпало под рождественский снежок. Все были между собой давно знакомы, и никто ни на кого не в обиде. Все делились алкоголем, жали друг другу руки и смеялись чуть болезненно, но это скоро прошло, ибо коньяк –  знаменитый антидипрессант.        
Расшалившийся Колокольчиков сел в машину недавних супостатов и куда-то укатил. Все стояли растерянные. Ядовито светили прожектора. Водка и снег пахли детскими слезами. Никамурито давно потерял вкус к устройству крупных новогодних пати на своей территории. В этот раз он допустил за рождественский стол лишь четверых: Галку, Катю, Вилли-Кия и, разумеется, самого себя. На столе была легкая закуска, две бутылки шампанского и литр украинского самогона. Елка горела, бокалы блестели, ненавязчиво мурлыкал Стинг – короче, царствовал кошачий французский уют с легким привкусом законной французской же революции, который сообщали обстановке беснующиеся в другой комнате родители. Вилли-Кий явился последним. Он сбросил на пол рваную куртку и воняющий горелым, старый походный вещмешок. Он стоял несколько секунд посреди комнаты во вздувшихся пузырями на коленках тренировочных брюках, в болтающихся носках, к щеке его присох кусочек потертой моркови, и вдруг завалился по-крабьи на елку, на бокалы, на всю Кавину буржуазную мишуру. Кава подхватил его, чем спас большинство предметов уюта. Галка бросилась подметать разбитые елочные игрушки, Катя переставлять куда-то бокалы, Кава же просто пристроил Вилли-Кия на какое-то ложе и вышел, дабы подавить свое несправедливое негодование. Когда Никамурито вернулся, Вилли-Кий с виноватым видом выкладывал на стол подозрительные стальные банки, наполненные овощными консервами, на скатерти от них оставались круги самых разных, но равно тошнотворных расцветок. По  комнате плыл запах квашеной капусты. Запах наиболее непривлекательной, с точки зрения, Никамурито пищи.

– Вилли! – Никамурито старался улыбаться. – Это помещение принадлежит мне, и я стану диктовать и навязывать вам декор этого вечера по праву хозяина. Пожалуйста, спрячь свои разносолы. Мы употребим их в подвале. На столе достаточно еды. Я понимаю твое пристрастие к открытым шпротным банкам в карманах и очищенной вобле за голенищем. Но уважать все это я могу только на нейтральной территории. Кроме того, всякому, кто обидит мою елку, я разобью харю в кровь, так как это дерево сегодня мне истерически дорого.

Вилли-Кий покраснел и стал по мере сил восстанавливать первоначальное положение.

– Зачем ты так? – Галка помогала укладывать капусту в рюкзак.  – Он же от чистого сердца!

– Я тоже от чистого. – У Никамурито больше не было настроения. Прошли минуты, ну, может быть, десятки минут, и все вновь образовалось. Вилли-Кий оказался не настолько пьян, а Галка не настолько бестактна. Катя молчала и смотрела большими лемурьими глазами, а Никамурито стоял с рюмкой в руке, и произносил тост.

– Люди, находящиеся здесь, дороги мне в далеко неравной степени. Нас связывают сложные отношения. Сложные не структурно, а по причине полной невозможности выпутаться из создавшейся ситуации. Невозможности безболезненно нарушить сложившееся равновесие. Если бы меня попросили изобразить графически происходящее с нами, я нарисовал бы свастику. Четыре конца, каждый из которых загнут в свою сторону. Свастика – символ солнца, а я солнцепоклонник, и мне бывает приятно думать, что терзающая меня ситуация есть жертва светилу. Это не первая свастика в моей жизни, но я хочу, чтобы она стала последней. Выпьем за солнышко, за то, чтобы оно приняло, наконец, эту жертву и все бы изменилось, ведь сейчас стержень наших отношений и глуп, и лишен вкуса.                                                                                                  Все выпили и были согласны, и все хотели, чтобы все изменилось.  Потом  пробило полночь, и люди стояли с шампанским, чокались и смеялись. Пьяные родители уснули. Вилли-Кий и Кава начали один из своих бесконечных и изнурительных споров о природе мироздания. Вилли-Кий, как обычно, пер как танк по прямой, ничего не замечая на своем пути: его логические построения были   угрюмы и монотонны, а выводы нарочито банальны. Вилли-Кий ждал встретить Истину на этом пути. Кава же не преследовал никаких целей, он развлекался милой его сердцу псевдонаучной словесной эквилибристикой, пытаясь заставить Вилли-Кия свернуть с торной дороги здоровых или болезненных банальностей в хлипкое болото многозначностей, иллюзий и парадоксов. Только с двумя из знакомых у Кавы никогда не проходил этот фокус. С не эрудированным, не верящим ни во что, кроме здравого смысла и опыта, поддающимся влияниям и патологически постоянным в своих пристрастиях, Вилли-Кием, и с грамотнейшим, максимально начитанным, высоко культурным, вычурно мыслящим нравственным коммунистом по имени Ури. И в этом тоже  был парадокс, болезненное неверное мерцание реальности, напоминающее свет гнилушки, которое не жизнь, не смерть, не бодрствование и не сон. Которое накажет всякого, кто станет к нему однозначно относиться и исчезнет, стоит к нему прикоснуться. Потом Кава обнаружил себя бредущим по мокрому снегу (ночью вдруг упало потепление), снег валился вниз теплыми большими сгустками, сквозила какая-то Япония. Кава принялся искать причину эмоции. У бредущего рядом Ескоффи он нашел в руках большой корявый куст алоэ в горшке, непонятно зачем прихваченный с собой в подвал. На  зеленых  листьях столетника лежал снег. Снег на мясистых листьях, именно за это любил Никамурито Куросаву.      

За обширным столом, стоящим на досчатом полу в полуподвальном помещении, потолок которого напоминал сводчатые потолки подводных лодок, находились следующие персонажи:

1. Кава Никамурито Сюдзей (главный герой данного опуса.)            2. Галка (любимая женщина главного героя.)

3. Катя (любимая женщина главного героя.)                                    4. Дик Вилли-Кий. (Барабанщик. Любовник любимой женщины главного героя.)

5. Чила. (Художник. Саксофонист. Законопослушный налогоплательщик. Согласно пятой графе – осетин.)                                                    6. Алекс. (Художник, хозяин помещения.)

7. Марийка. (Жена Алекса. В прошлом – любимая женщина главного героя.)                                                                                                            8. Юлька. (Жена Чилы.)                                                                                                9. Ескоффи. (Бас-гитарист.)                                                                              На столе имелся куст алоэ, украшенный стеклянными шарами и серебряными лентами, согласно рождественским традициям. Персонажи располагались симметрично и употребляли спиртное, согласно реестру тостов для крупных светских общемировых торжеств (на случай праздников, религиозных и этнических, существовали другие реестры).                                                                                                        Реестр тостов № 1:

1. Тост за Бога и Святого Георгия.

2. Тост за Святого Георгия лично.

3. Тост, содержащий наименование торжества и поздравления присутствующим.

4. Тост за святые места и мелких божеств (домовых, водяных, леших)

5. Тост за Святого Георгия, собравшего всех нас за этим столом.

6,7,8. Следует три свободных тоста.                                                  9.Тост за «солнышко». Глаз Бога и Божество-Наблюдателя

10. Тост за присутствующих здесь дам.

11. Тост за великую силу искусства.

12, 13, 14. Следуют три свободных тоста. 

15.Тост – «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!»

16. Тост – «За успех нашего несбыточного  предприятия!»

17. Тост за неизвестных нам древних божеств,  предков божеств современных.

18,19,20. Следуют три свободных тоста.

21. Тост «За баркад» (за духовное и физическое изобилие этого стола на все времена. Играет роль своеобразных «баррикад», дойдя до которых, каждый должен задуматься, стоит ли ему продолжать возлияния. После «баркада» любой участник пати может покинуть помещение).

22 – 66. Следуют 42 обязательных тоста, проходящих  отдельным списком.

67. Тост «Ксара Вастриджи» (За Святого Георгия, покровителя порога, аналогичный русскому «на посошок» или «стременной»).

Реестры тостов перешли по наследству к семье Чилы от древнего нарта Чиласхартага, крышка черепа которого снималась так легко, что ее пришлось приколотить медными гвоздями. Это стоило ему жизни, так как некий нартовский авантюрист Созырко, известный под кличкой Сослан и состоявший в родственных отношениях с Солнцем, подговорил своего родственника светить как можно ярче на голову Чилахсартагу, от чего гвозди в голове последнего тут же расплавились, и раскаленная медь залила его мозг. Чилахсартаг погиб, а все его потомство навсегда потеряло фантастическую устойчивость к алкоголю, свойственную древним нартам и вызванную возможностью всегда, когда заблагорассудится, снять крышку черепа и проветрить мозги.                                                             На данный момент пять пунктов реестра уже было пройдено и наступило время первого свободного тоста. Как обычно, право первым произнести свободный тост узурпировал Чила. Вот его речь:    – Некоторые, с позволения сказать, писателишки, в частности, Марселька Пруст, считают, что  наше существование состоит из кучи равнозначной муры, которую они пытаются описывать в своих, с позволения сказать, романишках. Мы осуждаем эту позицию как провокационную и антинародную. Мы утверждаем, что в человеческой жизни очень немного событий. Как правило, не больше пяти на рыло. Некоторым сволочам везет: у них наберется событий с десяток. Некоторым, напротив, достается минимум. Два события – рождение и смерть. Чем же заполняет человек зияющие пустоты между вехами бытия? Некоторые занимаются так называемым творчеством, другие пудрят мозги женщинам, третьи смотрят сериалы и пьют запоем. Отдельные же предпочитают сидеть за столом, вот как мы сейчас, и вести приятные беседы. Все эти занятия равнозначны по ценности и называются ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИЕ. Я хочу выпить за то, чтобы в нашей жизни было как можно меньше зловещих событий и как можно больше приятного времяпрепровождения. Все выпили стоя. Дверь подвала затрещала, и ветхий замок превратился в горсть железной муры. Свирепо окутанные морозным туманом, излучающие густой фон агрессии, в комнату ворвались Цоца Фельдман, Поручик и Б. Ефрейтор (в дальнейшем Б.Е.) Кава опустился на сидение и с грустью подумал: «Понеслась!».            Поручик выстрелил в голову Кавы. Пробка от шампанского задела мочку правого уха, отскочила рикошетом от стены и упала в самый центр блюда соленых грибов. Шипящая жидкость дождем обрушилась на присутствующих. Общество завизжало.                                                                                         
– Поздравляем с годом голубой свиньи.
– Цоца Фельдман запустил одну руку в тарелку с салатом,  а другую между ног Ескоффи. Тот почувствовал, что в паху у него образовалось нечто новое и кокетливо захрюкал.                  

Поручик заткнул пасть магнитофону кассетой «Бахыт Компота», положил ноги на стол и расплылся в сладостном созерцании спровоцированного им бесчинства.                                                                                                                          
– Если я захочу не пить, я могу не пить, – говорил он, обращаясь в сторону Галки, обнимающий Никамурито, и Кати, сидящей у Кавы на коленях. – Если я могу не пить, значит, я не алкоголик, и, если я не алкоголик, то почему бы мне не позволить сегодня себе нажраться до поросячьего визга?                                                            

Кава посмотрел вверх и увидел, что Катя и Галка целуются у него над головой.  «Чудовищная профанация», –Никамурито закрыл глаза. Никамурито открыл глаза, чтобы узнать, чьи  это губы он так страстно облизывает. Глазам его представилось лицо малознакомой самочки, явившейся незаметно  выполняющей здесь роль любимой женщины Цоцы Фельдмана.                                                                                      
– Почему, когда я общаюсь с тобой, я чувствую себя такой сукой? – задала вопрос Каве любимая женщина Цоцы Фельдмана (для удобства в дальнейшем именуемая Катя-2.)                                  – Вероятно, мне удается разбудить в тебе твою подлинную, истинно женскую сущность.
– Кава вспомнил обвинение в половой холодности, выдвинутое Цоцой в адрес Кати-2. Кава просунул руку в джинсы девушки и почувствовал, что ягодицы у нее ледяные.
– Пойдем в помещение, здесь весьма не жарко.                                                      
– Зачем, здесь хорошо, прохладно.
– Катя-2 всем своим видом старалась показать, что не имеет представления о том, где находится правая рука Сюдзея.                                                                                                         
– Пойдем танцевать.                                                                             
Кава танцевал, не испытывая никаких эмоций, пока с него не сняли рубашку. Кава и Б.Е. танцевали в центре комнаты танго. Все остальные сидели вдоль стен и предвкушали гей-стриптиз. Марийка не выдержала, она хотела принять участие, но положение молодой матери не позволяло, так вот – Марийка не выдержала и сняла с себя кофту, обнажив остренькие крепкие груди, приковавшие на оставшиеся полчаса взгляды Ескоффи и Фельдмана.                            Ескоффи вспомнил, как однажды на шашлычном бездэй-пати Кава и Марийка битых полчаса массировали его член, не добившись никаких результатов. «Вот, не умеете»,– сказал им тогда довольный Ескоффи, после чего Кава и Марийка оставили Ескоффи в покое, и предпочли совершить соитие у него на глазах. Тут-то реакция была на лицо, но поезд ушел, и, слава богу, что ушел.