|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2011-03-28 10:00:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Юноше, обдумывающему житьё
Постоянно, сколько себя помнил, отфутболивал от себя соблазн "делать жизнь" с кого-то. Скорее, прикидывался, что проникся (не для кого-то со стороны, но для внутреннего себя) той или иной исторической или культурной фигурой, нежели действительно впадал в соблазн дискурсивного братства. Даже когда встречал писателя со своими (то есть, моими) формулировками, стилем, проблематикой, синтаксисом.
Всегда осознавал единичность - как свою собственную, так и любого явления, любого творения.
Всегда внутренне смущался, как бы разрешая себе ложь, когда отвечал на вопрос о любимом писателе или художнике, так как никогда не знал - какая степень любви требуется? Какая протяжённость чувства?
Тоже самое у меня вызывают любые исторические аналогии. Метафорическое спекулянство, не более. Слишком многовекторны, каждый раз, причины событий; слишком уж они на существо текущего момента завязаны для того, чтобы повторяться, повториться. Внешняя схожесть не должна вводить в заблуждение - разницы всегда больше, чем совпадений, именно поэтому последние способны удивлять. Скорее всего, нет ничего постоянного, кроме человеческой натуры и смены времён года, прочее - видимость и дурная литература. Литературщина.
Нельзя натягивать на себя опыт чужой биографии как одежду (даже как одежду), потому что ещё есть тело, деятельность организма, много чего глубокого и глубинного, о чём никакие творения и артефакты не повествуют и ничего сказать не могут.
Никогда непонятно чем вызваны удивляющие тебя совпадения, так как судить о них ты можешь лишь по результату. Причины могут быть иными, не теми, что кажутся. Скорее всего, они и будут иными. Столько раз ошибаться, пытаясь просчитать Другого, и так ничему и не научиться.
Кладбище - аналог идеального музея. В будущее взяли всех и этим оно ничем не отличается от настоящего. От настоящего настоящего (видимо, в музее настоящее и будущее ненастоящи). Какая, в сущности, объектная разница между заброшенным деревенским погостом и Пер Лашез? И там, и там - зримые следы то ли присутствия, то ли отсутствия крестьянина или Пруста в пугающем меня равенстве.
Вопрос лишь в силе туристического внимания, в его фокусе или рассеянности - на кого обращать внимание, а, главное, на чего, собственно, обращать? На форму могилы? На кости, зарытые под землей, оставшиеся от того, кто сделал что-то важное для тебя или был тебе совершенно неизвестен?
Мне всегда было странно превращение кладбищ в экскурсионные заведения. Чем больше я отдавал времени и сил блужданиям в поисках знаковых могил - Пруста, Ван Гога, Моне - , тем отчётливее понимал (точнее, ощущал) обрядовую бессмысленность собственных действий, от которых, тем не менее, отказаться было практически невозможно.
По самым разным причинам, где одна из главных - попытка навязать реальности собственную волю, подчинить цепочку несуществующих отношений между тобой и далёким предком законам твоего внутреннего миропорядка, поддаться соблазну превратиться то ли в поклонника, то ли в странника, то ли в свидетеля (хотя ничего же не происходит), то ли знакомца того, кого уже более нет и никогда не будет.
Искушение перепрыгнуть через невозможность, понятную уму, но не сердцу. Фантом религиозного чувства, побуждающего к хаджу. Пустой интерес зеваки и фланёра провести время с мнимой пользой для абстрактного дела построения своей правоты. И странное облегчение, когда блуждания ни к чему не приводят и ты не находишь могилу, которую искал, словно бы его выпустили из загробья на время.
Постоянно, сколько себя помнил, отфутболивал от себя соблазн "делать жизнь" с кого-то. Скорее, прикидывался, что проникся (не для кого-то со стороны, но для внутреннего себя) той или иной исторической или культурной фигурой, нежели действительно впадал в соблазн дискурсивного братства. Даже когда встречал писателя со своими (то есть, моими) формулировками, стилем, проблематикой, синтаксисом.
Всегда осознавал единичность - как свою собственную, так и любого явления, любого творения.
Всегда внутренне смущался, как бы разрешая себе ложь, когда отвечал на вопрос о любимом писателе или художнике, так как никогда не знал - какая степень любви требуется? Какая протяжённость чувства?
Тоже самое у меня вызывают любые исторические аналогии. Метафорическое спекулянство, не более. Слишком многовекторны, каждый раз, причины событий; слишком уж они на существо текущего момента завязаны для того, чтобы повторяться, повториться. Внешняя схожесть не должна вводить в заблуждение - разницы всегда больше, чем совпадений, именно поэтому последние способны удивлять. Скорее всего, нет ничего постоянного, кроме человеческой натуры и смены времён года, прочее - видимость и дурная литература. Литературщина.
Нельзя натягивать на себя опыт чужой биографии как одежду (даже как одежду), потому что ещё есть тело, деятельность организма, много чего глубокого и глубинного, о чём никакие творения и артефакты не повествуют и ничего сказать не могут.
Никогда непонятно чем вызваны удивляющие тебя совпадения, так как судить о них ты можешь лишь по результату. Причины могут быть иными, не теми, что кажутся. Скорее всего, они и будут иными. Столько раз ошибаться, пытаясь просчитать Другого, и так ничему и не научиться.
Кладбище - аналог идеального музея. В будущее взяли всех и этим оно ничем не отличается от настоящего. От настоящего настоящего (видимо, в музее настоящее и будущее ненастоящи). Какая, в сущности, объектная разница между заброшенным деревенским погостом и Пер Лашез? И там, и там - зримые следы то ли присутствия, то ли отсутствия крестьянина или Пруста в пугающем меня равенстве.
Вопрос лишь в силе туристического внимания, в его фокусе или рассеянности - на кого обращать внимание, а, главное, на чего, собственно, обращать? На форму могилы? На кости, зарытые под землей, оставшиеся от того, кто сделал что-то важное для тебя или был тебе совершенно неизвестен?
Мне всегда было странно превращение кладбищ в экскурсионные заведения. Чем больше я отдавал времени и сил блужданиям в поисках знаковых могил - Пруста, Ван Гога, Моне - , тем отчётливее понимал (точнее, ощущал) обрядовую бессмысленность собственных действий, от которых, тем не менее, отказаться было практически невозможно.
По самым разным причинам, где одна из главных - попытка навязать реальности собственную волю, подчинить цепочку несуществующих отношений между тобой и далёким предком законам твоего внутреннего миропорядка, поддаться соблазну превратиться то ли в поклонника, то ли в странника, то ли в свидетеля (хотя ничего же не происходит), то ли знакомца того, кого уже более нет и никогда не будет.
Искушение перепрыгнуть через невозможность, понятную уму, но не сердцу. Фантом религиозного чувства, побуждающего к хаджу. Пустой интерес зеваки и фланёра провести время с мнимой пользой для абстрактного дела построения своей правоты. И странное облегчение, когда блуждания ни к чему не приводят и ты не находишь могилу, которую искал, словно бы его выпустили из загробья на время.
