Musica Viva. Дирижёр В. Юровский; КЗЧ
Илья Овчинников ака xfqybr@lj назвал этот концерт одним из главных в сезоне (учитывая, что сезон только начался, очевидно Илья имеет ввиду перспективу), мне же так не показалось и я бы назвал концерт сырым, недопечённым: прекрасно продуманный на концептуальном уровне, он, рассчитанный на конкретную московскую публику, об неё же и споткнулся.

Планируя самые разные эффекты (и аффекты), которые способны вывести любой концерт в событие, мастера сцены должны владеть мастерством учитывать слушателей и как бы договариваться с ними, кто-то потрафляя низменному и доступному, кто-то вплетая во внутренние течения мыслей и чувств "высокую ноту".

И, разумеется, мастера не должны терять чувства реальности, представляя залу, наполненному революционными матросами, крустьянами и запуганному ценами на нефть мещанству, сложную (1) камерную (2) программу, состоящую из пауз и умолчаний (3).

1) Музыка ХХ века, как-никак;

2) Драматургия камерного исполнения, более тонкая и менее падкая на внешние эффекты (с симфониями, где все акценты расставлены как в романе или в кино, да ещё жирно подчёркнуты, всё - то есть, где реагировать - понятно), а как быть с полустёртой модернистской музыкой, похожей на отраженье в искривлённом зеркале?

3) Рядом со мной сидела кормящая мать с младенцем на руках. Младенец агукал. Соседи находили это умилительным. Рослый парень, сидевший на ряд ниже, отвлекаясь от компьютерной игры в наладоннике, каждый раз резко сворачивал свою голову, когда младенец выдавал очередную руладу и радостно хихикал, обсуждая прикол со своей женой, её подругой и другом подруги, которые зачем-то выперлись на Онеггера.

Меня постоянно клинило от этого несовпадения между трепетом дирижёра, увлечённостью музыкантов и холодным соучастием зрительного зала, занимавшегося своими делами.
Они же говорят и, тем более, думают на разных языках; тогда как я, вынужденно, вынужден понимать оба; что, тем не менее, особой радости не приносит.
С другой же стороны, пусть лучше уж так, нежели совсем никак, не так ли?


Открыли программу Третьим Брандербургким концертом, причём дирижёр сам сел за клавесин и принялся мазать мимо нот.
Вместе с ним на сцене вышло не более десятка смычковых, неожиданно выведших на первый план ритмическую (а не какую-то другую) основу баховского сочинения, из-за чего сольные каденции, клавесина ли, скрипки выглядят (sic) звуковыми бабочками, бьющимися об оконную раму.

Затем, перед исполнением последнего сочинения Веберна "Вариации для оркестра", пока на сцене расставляли дополнительные стулья и пульты, Юровский вышел к микрофону, попытавшись объяснить специфику исполняемого.
Ему бы всего-то и сказать насколько здесь важны паузы, внутри которых таится неизъяснимо наслаждение и к которым следует быть особенно внимательным, чтобы проникнуть в замысел и получить удовольствие (а не шуршать, кашлять и переговариваться), тогда как Остапа понесло в объяснение минимализма.
Мои пробки выбило от литературных параллелей, когда Юровский позволил себе сравнить локальные музыкальные фразы-импульсы Веберна ...четырёхстишьям Игоря Губермана и речевым формулам... Михаила Жванецкого.
Не жизнерадостным мобилям Калдера или перегоревшим спичкам Джакометти, не пятнам Миро или колючей вязи Клее, но попсовикам-затейникам не самого первого пошиба.
Это Юровский сам так думает или же он такого мнения о завсегдатаях Зала Чайковского?

Главный сюрприз концерта случился далее, когда сыграв шестиминутную композицию из нагнетаний, которые ни к чему не приводили, а тут же сдувались (у привык к булезовскому варианту этого сочинения, которая, разумеется, отличается от услышанного вживую) в промельке набора монохромных (одно темнее другого) пятен, Юровский предложил исполнить "Вариации" второй раз.
Ну и исполнил.

Весьма редкий (интересный и необычный опыт), позволяющий сравнить свои собственные ощущения (первое впечатление с более устойчивым, хотя и приземлённым) вторым.
Пьеса, создающая одновременно статичный и подвижный мир - точно ты сидишь в сумерках в тёмной комнате возле столичного шоссе, по которому едут машины с зажжёнными фарами, отсветы которых движутся по стенам и по потолку, отъезжая куда-то в бок и там рассеиваясь...
...а, может быть, это не квартира, но [платоновская] пещера, на своды которой инсталлируются отражения другого мира?

Мне показалось, что второй раз пьесу Веберна (Юровский настаивал, что в России она исполняется чуть ли не в первый раз) сыграли более "устойчиво" и "конкретно", хотя на точности впечатления я не настаиваю, поскольку публике повтор пришёлся не по зубам и многие, вместо того чтобы впасть в молитвенную медитативность, откровенно скучали.
Тишина вышла грязной. С грязнецой; смазанной, набитой каменным кашлем.
А Юля Бедерова, сидевшая рядом со мной, по окончании сказала: "Бог троицу любит".
И тогда я сделал вид, что выкрикиваю "бис!"

И, тем не менее, несмотря на погоду, удалось сделать это исполнение сверхплотным; полнота наполнила бронхи так, что показалось: во время исполнения прошла целая маленькая жизнь для которой (и в которой) даже и шесть минут исполнения это слишком, слишком много.
Первое отделение закончили "Ричеркаром" из "Музыкального приношения" Веберна Баху, похожем на звуковую дорожку (дорожку, а не саундтрек!) к старому, покоцанному и покорёженному фильму, плёнка которого съёжилась подобно шагреневой коже.
И, кажется, я даже знаю, что это за фильм.

После антракта исполнили два, во всех смыслах, промежуточных сочинения Онеггера, в первом из которых (""Концерт для виолончели с оркестром до мажор") было больше света и джаза, свингующих сдвигов и гордо вышагивающего регтайма (солировал Александр Рудин), а во втором - Четвёртой симфонии ("Базельские удовольствия") - было больше монтажных склеек, меняющих планы, масса мелких (и крупных) придумок, блёсками рассыпанных по музыкальной ткани, оборачивающейся то складками бального платья, а по путешествием то ли по барселонской набережной, то ли по средиземноморскому серпантину.

Сочинения Онеггера напоминают чреду музейных комнат, насыщенных отменной коллекцией модернистской классики, с обязательным преобладанием художников второго плана, типа Дерена или ван Догена.
Переходишь из залы в залу, от одного яркого пятна к другой индивидуальной мифологической системе, думая о чём-то своём, но, тем не менее, участвуя в происходящем и несколько сдвигая (или же расширяя) сознание.

Ну, да, если музыковеды следят за исполнением музыки, то меня занимает изучение собственных реакций, от которых, путём обратной перспективы, я возвращаюсь к исполнителям и исполнению.

Полуденный модернизм, настаивающий на предельной субъективности автора, который не стремится поделиться объяснениями, и есть программа минимум, позволяющая публике заниматься своими делами, тем не менее, присутствуя внутри звучащей длительности.
Это всё равно как смотреть старый иностранный фильм без перевода.
Даже без титров.

Комедийную мелодраму с массой солнечных дней, улыбок, высоких причёсок и нелепых костюмов.
С выцветшими, бледными красками, сгоревшими ещё до твоего порождения.