Бетховен. Брукнер. РНО. Плетнёв. Луганский. БЗК

Есть опусы, более эффектно звучащие в записях, а есть опусы, которым создаёт объём и наполненность именно концертное исполнение.

Симфонии Брукнера у нас играются редко (интерпретируются ещё реже), поэтому сравнение с записями (у меня Фуртвенглер и Йохум, комплект Курта Мазура я кому-то подарил) неизбежно, хотя записи и мирволят неправильному масштабированию, искажающему ожидания.

Нынешний репертуар, подбираемый Михаилом Плетнёвым, словно отчаянно (слепой не заметит) сигнализирует о демонстративной метафизической отмороженности.

Дирижёр и художественный руководитель ведёт диалог со своими преданными слушателями через мерцающую зону инобытия, декларируемого не только в афише, но и щедро расцветающего внутри симфонического соляриса.

Заглядывать в бездну, аукаться с инферальностями ("Манфред" Чайковского), фиксироваться на поминальных мессах (от "Реквиема" Верди на сентябрьском фестивале РНО и "Немецкого реквиема" Брамса к "Реквиему" Моцарта, который репетируется в эти дни), выкладывая из отдельных ледышек самое что ни на есть холодное словечко в мире.

Даже в бисквитнейшем Лебедином озере находя отчётливый потусторонний привкус стихийно организовавшегося олимпизма или же таким образом проявляющегося посттравматического невроза.

В Москве теперь не сыщешь музыкальных метафизиков, равных Плетнёву.
Если в этой последовательной работе имелся элемент позиционирования, оно дирижёру удалось стопроцентно - на концерты РНО сегодня идут, прежде всего, за глубиной и грандиозностью разворачивающихся в музыке картин.

За музыкальным визионерством, которое Брукнеру присуще едва ли не в большей степени, чем всем остальным композиторам, вместе взятым.
Одно посвящение предсмертной Девятой Господу Богу чего стоит!



Болезный Брукнер помог РНО эффектно войти в исполнение, ещё более эффектно выйти, оборвав плетение грандиозных кружев на полуслове [Девятая, как известно, не закончена; композитор умер не записав последней части]...

... в сердцевинке же умирающий Брукнер метался по подушке в приступе харизматической горячки; и, подобно любому яростно влюблённому человеку, уязвленному и перерождённому этой страстью, впадая в мгновенные перепады от эйфории до чёрнейшей меланхолии: "Я царь – я раб – я червь – я бог!"

Остальное у Плетнёва не получилось: отдельные куски симфонии вышли весьма убедительными, пронзительными даже, но целого впечатления не сложилось.

Девятая, как в таких случаях у меломанов принято говорить, посыпалась, разошлась на лоскуты и не держала постоянного внимания: Плетнёв ведёт Девятую чрез череду многозначительных пауз, каждая из которых скидывала слушательское впечатление на уровень нуля, никак не давая ему накопиться.

И тогда внимание, которому не было за что зацепиться, постоянно соскальзывало. Отвлекалось.

Обычно Плетнёв чётко расставляет акценты, уверенно <оттого, и столь заразительно> утверждает; в нынешнем исполнении Девятой этой твёрдости, ставшей уже для Плетнёва привычной <фирменной>, не прослеживалось.
Не точки, но многоточия и запросы вместо ответов.

Обычно нервный Николай Луганский, сегодня был удивительно ровным и спокойным в Пятом концерте для фортепиано с оркестром Бетховена, который сыграл как какой-нибудь романтический стандарт (если бы такие, подобно джазовым форматам, водились бы).

Такое ощущение, что примериваясь к разным солистам, Плетнёв внутренне торжествует - никто из тех кому он аккомпанирует не выдерживает сравнения с тем, что он делал сам как концертирующий пианист.

Да это же, один в один, как у Бродского с поэтами, которым он писал предисловия, фразы на обложку и благаславения.
С Березовским же он, например, не выступает ажно с 2004-го года, а половинчатый <буратинистый> Луганский или же полностью выхолощенный Мацуев...

... с солистами, видимо, вот что происходит: есть некий поколенческий водораздел, весьма конкретно и очень чётко разделяющий исполнителей на тех, кто застал технические особенности советской исполнительской школы (вот как Березовский), и тех, кто вырос при Путине уже в пост-советскую эпоху - технари-бролейры, барабанящие ноты любой степени сложности, однако с наполнением этих нот...
...с разговором...
...с мета-позицией...

Это не отсутствие понимания, это какой-то совершенно иной подход, схожий с тем, что делается, ну, скажем, в нынешнем российском кино или в нашей актуальной литературе, точно забывшей о том, что было раньше.
И те, кто, волей судеб, застал большой стиль нарратив никогда не смогут наедаться нынешними обиженками, которые больше обозначают исполнение, чем его проживают.
А ежели и проживают, то передают содержание в каком-то очищенном от экзистенциальных примесей, виде.

Особенно выпукло это видно в нынешних эстрадных исполнителях (такова природа шоу-бизнеса, увеличительным стеклом, доводящего любые тренды, моды и особенности до абсурда.
Дело же доходит до того, что за всеми этими избыточными модуляциями, ложными колоратурами и отсутствием банальных вокальных навыков невозможно расслышать саму пэсню.

Я не против того тяги одеяла на себя, но содержание не должно исчерпываться самопрезентацией, превращающейся в перманентное самолюбование.
Как может нравиться какой-нибудь Билан или Киркоров, если за их нестабильным блеяньем пэсни практически не слышно и не видно.

Схожие принципы цветут и в "серьёзном" исполнительском искусстве (я не жалуюсь, да? Я описываю; констатирую): солист, выходящий на сцену несёт пургу себя и более ничего не несёт.

Впрочем, кажется, я постоянно пишу об этом, поэтому лучше скажу о публике, пришедшей на концерт.
Она внимательно внимала, отключив мобильники и не хлопая между частями.
Жаль, правда, что в первом отделении этой упоительной деталью можно было услышать только один раз, в Пятом фортепианном вторая и третья части играются без перерыва; тогда как в Девятой остановок было много больше, чем было нужно - и, тем не менее, все они были выслушаны с предельным вниманием и в наипрозрачнейшей тишине.