"Троянцы" Г. Берлиоза. Концертное исполнение; Мариинский театр, Гергиев. БЗК
Недавно впечатлялся инфернальностью Берлиоза, а вчера, несмотря на больное ухо, попал на концертное исполнение оперы "Троянцы" в БЗК (в рамках "Пасхального фестиваля").
В правом ухе фонило, создавая акустические помехи (звучание словно бы слегка окислялось внутри ушной раковины), слегка гудело и резонировало (вплоть до головокружения, но я погрешил на силу Гектора) от громкой музыки и наиболее сильных голосов, поэтому после второго отделения пересел с первого ряда амфитеатра, дающего возможность обзора испарений всего оркестра в партер к приятелю, чтобы симфоническая шапка зависала чуть выше головы; в партере, действительно, было комфортнее и я почти не прикрывал свой отит невзначайным мизинцем.

Тем более, что опера забирала, уводила, реально меняла сознание. Берлиоз - композитор мгновенных перепадов давления, кровяного и воздушного; дискобол и сторонник ассиметрии, когда невозможно предугадать последующие вспышки и сползание в затухание, точки бифуркации, чередующиеся с музыкальной минус-материей, чрезвачайно насыщенной и изобретательной (десятки маленьких открытий и эффектных разворотов разбрызгиваются им за просто так, от щедрости, от избытка) и, при этом, тщательно драматургически выстроенной и весьма конкретно иллюстрирующей сюжетные переливы историй Троянской войны (Дидона и Эней, Кассандра и Гекуба, Приам, далее по списку)...


Я не знаю другого такого композитора-визионера, способного разворачивать перед слушателем картины инополагания - своего собственного, внутреннего, даже нутряного; с таким марсианским, что ли, тщаньем и выделанностью, верой в плотность, ощутимость, даже осязаемость собственных дримсов.
"Энеида" Вергилия, с постоянными глюками, видениями и пророчествами, это именно что его, Берлиоза, материал, дающий возможность средствами музыки нарисовать нечто, в первом приближении, напоминающее блейковские космогонические завихрения.

"Троянцы" сразу же, с места и в карьер, начинаются хорами, то есть, увертюры никакой, мгновенный экшн.
Понятно, кстати, почему Булгаков называет именем Берлиоза персонажа, появляющегося уже на первых страницах "МиМ": сублимирует всю ту же инфернальность, ту же мгновенность вовлечения, вовлечённости.
Как вы понимаете, это идеально ложился на природу Валерия Гергиева, который всегда берёт завышенные темпы, словно бы куда-то критично опаздывая, а здесь так и просто метался по дирижёрскому пятачку мелким бесом, стряхивая с растопыренных, распальцованных кистей рук невидимую людям кровищу.

В театре публики лежало
Не больше трех карандашей,
И дирижёр, стараясь мало
Казался чёртом средь людей

При всей этой неземной стремительности, Берлиоза следует играть примерно так же, как Дебюсси - с повышенным вниманием к полутонам и оттенкам, к переливам звездной, ну, или же морской ткани, чего у Гергиева, увлечённого бегом собственных видений, не было.
Всё пятиактное исполнение меня преследовало ощущение (подкреплённое внутренним зрением) гуаши, затёртой от многократного использования.
Ну, или акварели, которая если её постоянно растирать и продавливать на шершавом альбомном листе, даёт, смешиваясь с бумагой, эффект растекания, лохмотьев, переходящих в бумажные катушки.

Гергиева же всё время ругают за неотрепетированность; за то, что с поезда - сразу в концертный зал, что репетиций мало; с "Троянцами" прямо противоположная история - можно было услышать как играется музыка репертурного спектакля, слежавшегося в долгостройный сугроб, играть которую можно в комотозе, не выходя из накопившейся усталости, на автомате.
Вся эта бесконечная и непрерывная гастрольно-бивачная жизнь позволила сыграть на одном дыхании, позволила сыграться оркестру Мариинки до полного слияния, которое оборачивается не сиянием, но каким-то самодостаточным, подчиняющемся своей, внутренней логике, торнадо, который хорош если его наблюдаешь со стороны; а когда ты попадаешь внутрь вихря то всё смешивается до неразличения...

И тут интересно, что отработанный до последней нотной запятой механизм, разогнанный до самой высокой скорости, со всего размаху сшибается с конкретикой обстоятельств. С московской публикой, ждущей банкета после окончания трехчасового торта, с самочувствием певцов.
Тенор Сергей Семишкур, певший заглавную партию Энея, сидел с серым лицом, а после второго антракта объявили, что, несмотря на плохое самочувствие, Эней, таки, допоёт.
Простуда или отравление? На стационарной сцене "Троянцы" превращены в изобретательную феерию с многочисленными постановочными примочками, однако, концертное исполнение, его намеренный суховатый минимализм, имеет совершенно иные сценические и воспринимательные законы.
В концертном исполнении любая деталь (особенно если музыка лишена бесконечности разливания) способна вырасти до космических размеров - шуршание конфетной обёрткой или нагловатый фотограф, пролезший по задам сцены за хор и всё первое действие нагло фотографировавший Гергиева в ЛИЦО!

А тут болезнь солиста! Поживе нет конца. К оружию, троянцы! Семишкур с мужеством превозмогал недомогание, однако, финальная часть оперы, состоящая из диалога между Энеем и Дидоной, оказалась сплошным бенефисом меццо-сопрано Екатерины Семенчук.
Эффектная крашенная блондинка, всем, в том числе и темпераментом, похожая на Саманту из "Секса в большом городе", без какого бы то ни было сопротивления со стороны партнёров, полностью заполнила собой, своей несдержанной, несдерживаемой игрой и мощным голосом, всё пространство финала.
Ну и выдала такое арпеджио страстей и чувств, что, кажется, по темпераменту заткнула за пояс даже самого маэстро, настолько она резонировала и клокотала, расцвечивая белый шум идеально работавшей машины во что-то руками, точнее, глоткой сделанное.
За что и заслужила, единственная, персональную овацию.


Отклик Славы Шадронова: http://users.livejournal.com/_arlekin_/1698817.html?view=11986177#t11986177