Марина Цветаева (продолжение)
Ноябрь 2002 (Из письма к приятельнице):

Вот «Тоска по родине»
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно --
Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что -- мой,
Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной -- непременно --

В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться -- мне едино.

Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично -- на каком
Непонимаемой быть встречным!

(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен...)
Двадцатого столетья -- он,
А я -- до всякого столетья!

Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все -- равны, мне всё -- равно,
И, может быть, всего равнее --

Роднее бывшее -- всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты -- как рукой сняло:
Душа, родившаяся -- где-то.

Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей -- поперек!
Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все -- равно, и все -- едино.
Но если по дороге -- куст
Встает, особенно -- рябина...

9 строф и еще две строки - убеждение себя и других – «мне всё равно и всё едино», ни какие бы то ни было приметы, ни родной язык, ни люди, ни край, что «не уберёг» - убедила, да, тосковать не по чему, одна, ни какому сыщику не сыскать «родимого пятна», нет их - родимых пятен, никаких примет не осталось…
И вдруг две последние строки – и всё. Всё, что впереди, все эти заклинания – всё впустую перед кустом у дороги, «особенно – рябина». Я не знаю другого стихотворения (женского, подчеркну), где бы вот так – подъём-подъём, все дальше, оторвалась – не видна, и вдруг – как обрушилась («но если по дороге - куст встаёт, особенно - рябина…» И эти тире, и это многоточие – даже внутренне слышишь эту интонацию наростания отчаяния, отказа от родины, убеждения всех и вся и себя в первую очередь – не тоски, НЕТУ! Но если – куст – и руки вдоль тела – всё, не смогла отречься!
Ее стихи - это что-то, такая (говоря модным слогом) - энергетика в них! И личность она была - необыкновенная. Нет, не выдающаяся каким-то особым пороком или добродетелью, но такая неистовая, страстная, не признающая никаких мер (она про себя так и говорила "Безмерность в мире мер").Да и судьба ее потрепала - дай Бог! Хотя - не будь она такой, какая была, может быть, со всем бы и справилась. Но она была совершенно незащищаема (ангела, похоже, у нее не было или отступился он от нее), и так себя загнала, что, будучи здоровой вполне и сравнительно не старой - 49 лет, повесилась - сломалась от «бытовых неурядиц»: возврат после 17-тилетней эмиграции за мужем в нелюбимый, вызывающий неприятие и страх СССР, арест дочери и вслед за тем – мужа, мыканье по углам с сыном-подростком, абсолютно не понимающим мать, как и все сыновья, которые только что выползли из-под крыла хохлушки и считающие: что ему положено – это святое, но от кого это идет и каких сил стоит тому, кто дает – это совершенно не имеет значения; потом война, метания насчет – эвакуироваться или нет, всеобщая оставленность в Москве первых месяцев войны (её сторонились и из-за того, что эмигрантка, и из-за арестованных (подозреваемых, что «враги народа, шпионы») родных, у неё и сестра младшая была арестована, и вообще, она мало в ком вызывала расположение – характер был ой-ой), и потом – эвакуация – отчаянная, паническая, в надежде на помощь окружающих, а всем было не до неё, у всех свои «верёвки», да и не было у неё такого «круга», как, например, у Ахматовой, круга обожателей или хотя бы бескорыстных друзей. Ей, как поэту – должное отдавали. А как человеку – все старались подальше держаться. Вообще - это ужасно – оказаться совершенно без близких.
Она очень много всего написала (кроме сотен стихотворений и всего такого в стихах) - у нее была страсть к самовыражению. Масса писем к близким и полузнакомым. Эссе, статьи, записные книжки, зарисовки - она записывала все. На часть ее архива запрет наложила Ариадна – старшая дочь, до 2000-го года, но и того, что было доступно - хватило на несколько томов романа об одной женщине-поэте. Не пропадает впечатление, что в женской оболочке кто-то запредельный бушевал. Перечитать стихи, что выше. "А я -- до всякого столетья!" или "Душа, родившаяся - где-то." Вот если бы небожитель (или вообще житель внеземной, не обязательно светлых иерархий) втиснулся в оболочку земной женщины - и вот неистовствует - ему тесно и странно жить на земле. Потенциал творческий у него - не земных мер, но он должен мыть полы, посуду, жить с детьми, мужем, поддерживать огонь в очаге (фигурально выражаясь). И он вроде соглашается сначала, пока тело молодое и все легко - и стихи льются, и дело спорится, и все кругом восхищаются - жить по этим правилам. Но постепенно ему все это становится невмоготу, только в писании, в самовыражении он находит радость, а надо жить, "как все". И он ломается и отказывается жить на земле. Но все, кто с ним связан - все гибнут или их тоже так судьба корежит, что ой-ой! Она никому не спасительница и не охранительница - дети, муж, сестра, всем досталось! Но! На кого или что упал ее взгляд в жизни - все перечтены, описаны и занесены в "инвентарную книгу Вечности" - так интересна ее земная жизнь всем, кто столкнулся и заинтересовался ею.

Дочитываю «Скрещение судеб» Белкиной. Она была с Цветаевой и её близкими знакома почти два года, с момента возвращения до эвакуации. Очень жалко Марину. Конечно, она была та еще, с характером – не дай Бог. Но она была жутко одна! Просто жутко. Никого, кто бы пожалел. Нет, жалели, но это были не близкие, были те, кто отстраненно – можно рассчитывать, а все же лучше ждать, когда предложат.

Читаю «Воспоминания» Анастасии Цветаевой. Многословно! И эти сестры – Марина и Ася – мне не нравятся. Мало детского, много энергии, жадности до всего - все делят, чтобы не драться. Взаимное соперничество, крики, драки, все бегом, впопыхах, неуступчивость. Все время разговоры о любви, но самой любви не чувствуешь. Только «Мне!», урвать, не дать, не поделиться. Неприятная парочка!

Про Марину – интересно, остальное – не мое. Жизнь бездельников – одни разговоры. Конечно, близость к природе, духовным и культурным ценностям, Германия, Нерви (Италия), Швейцария, Франция, конечно – Москва, кондитерские, Магазины, поэтические вечера. И все – Ах! Манера мне ее не нравится. Как закрутит описание двора с травкой и кустиками, или дорога в Тарусу, описание дома – может, для этнографа это описание и интересно, но не для читателя – нудно, воображение отказывается это восстанавливать зрительно, хотя на это и рассчитано, но много слов. Автор-то видит, что описывает, но передать – не может. Слова-слова, а в картину не выстраивается. Только тот может быть удовлетворен, кто видел все это своими глазами, но тогда зачем писатель? А вот о Марине – Анастасия и сама, вероятно, не рада была бы, если бы понимала до конца, как она иногда высвечивает сестру, мать, брата, отца, себя, наконец. Шила в мешке не утаишь. Сколько бы ты ни старалась затушевать резкие черты или события, а все равно – проглядывает истина-то.

Дочитываю Анастасию Цветаеву – что вот у меня не проходит ощущение, что эта женщина – прилипала к сестре. Марина нигде, кроме детских воспоминаний, о сестре не пишет, а Ася – ну что ты, просто никуда та без нее, и стихи в унисон читали на вечерах, и вместе отдыхали в Коктебеле… И везде – Ах! Марина! Пишет очень плохо, стиль – сумбур, не будь сестрой Цветаевой – самая настоящая графоманка, только и ценно – что воспоминания о сестре. Аля в этом плане гораздо предпочтительнее, осознаёт – она лишь дочь Гения, Анастасия же – впечатление, что примазывается. Отца их жалко. Такой добрый и ответственный человек был. Как же эта пара его мучила! Как они были жестокосердны – как Анастасия это не затушевывает – а видно, отца они не воспринимали. Он им «Голубки!», а они – бегом с лестницы и все по-своему. А сцена с подсвечником, поднятым Мариной в 17 лет на отца. Жуть! Поневоле отступишь и больше не подойдешь – дочь!

Как я думаю о Муре (маринином сыне). Очень был не доволен матерью. Где-то его объяснения – ее «ветренность». Но и другое – ее опека. Она настолько его во всем ограничивала! «Моя собственность!» Она, сама совершенно неподчиняющаяся никаким законам и правилам, все время его загоняла в свои ограничения, запреты.
Читала ее прозу – какой у нее язык замечательный, сжатые, насыщенные информацией, настроением, картинами (видишь и чувствуешь рассказчика) фразы. Вот ее «Черта» прочла… «нельзя сочувствовать Сатане» – где-то прочитала. А она его любила. Нарисовала себе его портрет. То ли во сне он ей являлся, то ли сама себе нафантазировала – но он для нее живой, пример для подражания и во всем она на него равнялась – держать себя, вести себя, в предпочтениях. «Любить проклятых!» (Как «любить?» Как выражать свою любовь? Защищать от нападок? А это проклятым надо? Им надо, чтобы на их преступления наложили покров, никто не вспоминал, не наказывал. А это невозможно – куда денешь страдания других, кто потерпел от преступления? Получается, что любовь к проклятым (если забыть их преступления) – это равнодушие к жертвам. Но проклятые сами выбирали, что творить, а жертвы-то невинны. Так где справедливость?) А Марина проповедует даже не жалеть, а «любить». Не раскаявшихся и наказанных, а проклятых, т.е. натворивших делов, сознательно свершивших такое зло, что вызвавших гнев (или неизбежность наказания) – любить. А тех, кто ими обижен?! Действительно, от нее ангел отступился. Она и не замечала, что, сочувствуя обиженным, сама направо и налево обижала людей. Причем самых близких. Муж, к которому обращено столько высоких строк, и которого все время унижала своими изменами. Погибшая младшая дочь, в смерти которой, конечно, виновато и время, но эта девочка не была беспризорницей, у нее была мать, и мать ее не уберегла. Оправдания – не состоятельны. Мать телом прикрывает замерзающее дитя, замерзает сама, сохраняя дитя. Марина Ирину не прикрыла, себя сберегла. Потеряла контакт с дочерью старшей («Она – мне! Как она могла!») На первом месте было «Я» А Мур! Мальчик облегченно вздохнул (ему только 16!), когда мать повесилась («Она правильно сделала!») Это ж как она висела на нем – своими запретами, ограничениями, непонятными стихами! Он, аккуратист до помешательства, был вынужден жить в тех условиях, которые она создавала дома. Конечно, она маялась и нахлебалась мытарств – по горло. Но сколько бы она избежала, если бы не отделила себя от жизни и правил. Она, земная женщина, хотела жить по законам не людей, а неизвестно кого – и негодовала, что «розового платья никто не подарил». Т.е. сама себе составила правила этой игры (жизни в нашем мире), и не спросясь – а кто их разделяет? – негодовала, что все играют не по этим правилам. Поистине, если Бог решает кого наказать, то он лишает его разума.

Читаю Ариадну Эфрон "О Марине Цветаевой". Похоже - последние отголоски, я уже насытилась. В Байроне много общего с Мариной, и Моруа (автор) тоже пишет о духе, вселившемся в Байрона. Что осталось от прочитанного? «В сухом остатке» -очень гордая и заносчивая женщина. Была в молодости некрасива (Байрон - хром), очень переживала, т.к. видела себя в мыслях "Прекрасной и романтичной». В 19 влюбилась в Эфрона и от счастья расцвела, увлеклась своей внешностью и талантом. И на всю жизнь зарядилась своей "высокостью". В собственном мнении - она хороша и умна, кто с нею - тот осчастливлен. И презирала тех, кто относился к ней не по этой цене. Поэта в ней признавали, но она совершенно не владела женской притягательностью, как только потеряла юношескую красоту. Многих отталкивала с первого взгляда и негодовала - почему они такие слепые, не видят своего счастья. Выносили ее только родные и те, для кого ее дар превышал все остальные ценности в человеке. Понятно, что ей встречались и такие, для кого ее характер был приемлем, т.е. совпадал с матрицей их требований к человеку. Эренбург среди них, Лебедев. Но у нее не хватало такта не набрасываться на них со своими "поисками душ". Она действительно не вписывалась в обыденность. М.б. - признаки ее психического нездоровья? НЕАДЕКВАТНОСТЬ?
(Это еще далеко не всё. Это другие – о ней. Но что же она себе?)
Начало
http://lj.rossia.org/users/ptichka/13252.html#cutid1 http://lj.rossia.org/users/ptichka/13460.html
http://lj.rossia.org/users/ptichka/13710.html
http://lj.rossia.org/users/ptichka/13852.html#cutid1