|
|
Пишет schwalbeman (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} schwalbeman)@ 2005-10-17 10:49:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
О своевременности мировоззрения
Английские моралисты-сказочники оставили нам в наследство два методологических табу. Первое из них (Дж.Р.Р. Толкин) запрещает вникать слишком глубоко в Labor Diaboli, не исследовать Зло, дабы не пополнить ненароком ряды его слуг. Далее, существуют такие высшие уровни бытия, за которыми стираются грани между добром и злом, теряют смысл наши убеждения в области морали и нравственности. Второе табу (Г.К.Честертон, также, кажется, К.С.Льюис) запрещает даже думать об этих запретных горизонтах, не допускать их в свое сознание. «... словно существует некое высшее равновесие, о котором нам знать не положено, чтобы мы не стали равнодушными к добру и злу; и знание это открывают нам на мгновенье, как последнюю помощь, когда никакой другой помощи быть не может».
Оба эти запрета напоминают принцип Хайзенберга наоборот. В квантовой механике, по Хайзенбергу, невозможно измерять без того, чтобы изменить и исказить измеряемое. Реальность как таковая непостижима, а познается ее, изуродованная нашим любопытством, обезьяна. В области морали – прямо противоположная ситуация. Исследования заставляют меняться не реальность, но самого исследователя. И, сдается мне, это не имеет никакого отношения ни к моральной стойкости, ни к идейной подкованности любознательного моралиста: мерой аберрации служит единственно объем усвоенной (вос-принятой, принятой к сведению) информации.
Один из тех случаев, когда «никакой другой помощи быть не может», является старость. Я неоднократно замечал, что у пожилого человека обострено чувство порядка. Малейшее несоответствие сущего должному вызывает у него раздражение. Все старики вечно недовольны, все брюзжат – кроме тех, кто заглянул за грань и должного и сущего и не разумом, но чувствами нащупал «высшее равновесие, о котором нам знать не положено».
Полузапретное мировоззрение, выражающееся в снисходительном равнодушии к порядку и непорядку, в дремотном попустительстве, прозревающее то целое, части чего суть добро и зло, никогда не было описано на бумаге. И несмотря на это, его исповедуют миллионы людей, достигших преклонного возраста. В основании этой этики лежит своя онтология, однако, сформулировать ее некому, ибо мораль мудрости и немощи не подходит тем, кому по плечу эта задача. Киник восемнадцати лет отроду вызывает улыбку. Нелепо выглядит обремененный семейными заботами сорокалетний стоик. Также и старческая философия не подходит никому, кроме стариков. «Спасает ли вас ваш крест? Я за него держусь. С шара я бы уже упал»...
Английские моралисты-сказочники оставили нам в наследство два методологических табу. Первое из них (Дж.Р.Р. Толкин) запрещает вникать слишком глубоко в Labor Diaboli, не исследовать Зло, дабы не пополнить ненароком ряды его слуг. Далее, существуют такие высшие уровни бытия, за которыми стираются грани между добром и злом, теряют смысл наши убеждения в области морали и нравственности. Второе табу (Г.К.Честертон, также, кажется, К.С.Льюис) запрещает даже думать об этих запретных горизонтах, не допускать их в свое сознание. «... словно существует некое высшее равновесие, о котором нам знать не положено, чтобы мы не стали равнодушными к добру и злу; и знание это открывают нам на мгновенье, как последнюю помощь, когда никакой другой помощи быть не может».
Оба эти запрета напоминают принцип Хайзенберга наоборот. В квантовой механике, по Хайзенбергу, невозможно измерять без того, чтобы изменить и исказить измеряемое. Реальность как таковая непостижима, а познается ее, изуродованная нашим любопытством, обезьяна. В области морали – прямо противоположная ситуация. Исследования заставляют меняться не реальность, но самого исследователя. И, сдается мне, это не имеет никакого отношения ни к моральной стойкости, ни к идейной подкованности любознательного моралиста: мерой аберрации служит единственно объем усвоенной (вос-принятой, принятой к сведению) информации.
Один из тех случаев, когда «никакой другой помощи быть не может», является старость. Я неоднократно замечал, что у пожилого человека обострено чувство порядка. Малейшее несоответствие сущего должному вызывает у него раздражение. Все старики вечно недовольны, все брюзжат – кроме тех, кто заглянул за грань и должного и сущего и не разумом, но чувствами нащупал «высшее равновесие, о котором нам знать не положено».
Полузапретное мировоззрение, выражающееся в снисходительном равнодушии к порядку и непорядку, в дремотном попустительстве, прозревающее то целое, части чего суть добро и зло, никогда не было описано на бумаге. И несмотря на это, его исповедуют миллионы людей, достигших преклонного возраста. В основании этой этики лежит своя онтология, однако, сформулировать ее некому, ибо мораль мудрости и немощи не подходит тем, кому по плечу эта задача. Киник восемнадцати лет отроду вызывает улыбку. Нелепо выглядит обремененный семейными заботами сорокалетний стоик. Также и старческая философия не подходит никому, кроме стариков. «Спасает ли вас ваш крест? Я за него держусь. С шара я бы уже упал»...
