Настроение:	calm
Entry tags:	texts, цветы зла, чернуха

Маска

Уже второй год он обретался по чердакам, подвалам и подъездам.  В нынешнем подъезде постоянно пахло прелью, а в углу под куском отвалившейся штукатурки он однажды обнаружил нескольких мертвых, цвета высохших яблок, мышиных детенышей.  Это отдаленно напоминало ему его мысли.  Приходилось втягивать голову в плечи, пробираясь боком за клетку лифта.  За клеткой находилось его пространство, как бы отвоеванное у всего остального мира - мира сочащихся подростковой злобой и похотью надписей на стенах подъезда, мира хрипло скрипящего, словно примордиальное чудовище, лифта и безымянных, ждущих ежедневных бессмысленных жертвоприношений, почтовых ящиков.   Там за некрашеной со времен ХХ съезда дверцей, в каморке под лестницей, на потертом, но еще крепком табурете, его обычно ждала грязноватая бутыль.  Жидкость в ней обещала кратковременное тепло и забвение.  Рядом с бутылью на куске старой газеты часто простиралась трехгранная мумия воблы, а порой сомнительно темнели кружки колбасы.  Изредка появлалась полубуханка хлеба, или отвоеванная у холодной земли пустыря (где раньше простирались дачные огороды) осиротелая луковица.  Лишь бы зубы не выпали - думал он, плотнее закутываясь в рваное одеяло.

На дворе стояла поздняя осень, но в каморке под лестницей все еще удавалось сохранять какое-то исчезающее, чахоточное тепло.  В каморке откуда-то оказался запас стеариновых свечей и он зажигал их длинными осенними вечерами, когда по лестнице над головой уже не раздается ничьих шагов, а сероватый паучок вместо того чтобы плести себе паутину в углу, выползает на свет и вглядывается в мерцающее пламя четырьмя парами настороженных глаз.  Потом свечи кончились и ноябрьские ночи превратились в праздник кромешной тьмы и постепенно наползающего из углов промозглого холода.  Он и не заметил, как наступил Новый Год.  В ту ночь он рано расправился с содержимым бутыли и полусуществовал, повалившись на ворох старых пожелтевших газет.

- И кто придумал эту жизнь...  - как лицо утопленника, поднялась из мутной трясины забвения мысль.  ...Найти бы его и изломать на колесе.  Предварительно лишив языка.

Он неожиданно ярко представил себе эту сцену.  Затянутая туманом площадь средневекового города.  Сырой от мороси помост.  Собравшаяся вокруг него, объятая нездоровым возбуждением, толпа.  Распятый на колесе приговоренный, который хочет кричать, но уже не может.  И он сам, в облегающей лицо красной маске.  Маске палача.  Палица взмывает в небо и падает на коленный сустав распятого.  Ужас и боль в глазах жертвы...  Почти сладострастный рев толпы.  Палица ритмически поднимается и опускается с глухим стуком..

Он открыл глаза.  Стук повторился.  

А потом дверь каморки приоткрылась и в проеме показалось злое жирное лицо мужчины в пыжиковой шапке.

- А ну давай, пиздуй отсюдова, бомжара.  Завонял весь подъезд своей ссаниной.  Чтоб я тебя здесь завтра не видел.  Увижу, пизды огребешь.

И лицо, удовлетворенное своим экскурсом, исчезло.

Рано или поздно это должно было случиться.  Он даже не стал огрызаться, как это делала в подобных случаях его бывшая сожительница по теплоцентрали, Машка.  Пять минут ушло на сборы нехитрых пожитков...

Утро было морозным, ослепительным.  Небо - безоблачным.  Ветки  городских деревьев искрились инеем и казались вместо неприкаянных обрубков совершенными ювелирными изделиями.

Неожиданно он почувствовал, как с левой стороны груди что то пошевелилось?  Кольнуло?   Неужели начало сдавать сердце...

Он просунул руку под потерявшую свою изначальную форму и цвет куртку и  похолодел, ощутив за пазухой непривычную гладь шелка.

Когда он извлек руку на свет, ему показалась, что она облита кровью.

Это была красная маска.  Маска Палача.