«Русская духовность», которая зиждется на поклонении «там» и отрицании всякого «здесь», есть превращение реального пейзажа в неумело нарисованную на картонке воздушно-линейную перспективу, которая умчалась к пределу той заветной Стены, что оборотной стороной соприкасается с отсутствием мира, и так превратилась в настоящий, единственно возможный природный пейзаж: кража кражи. Подделка стала оригиналом, оставшись подделкой, — изменилось прошлое. Обозначения вещей стали самими этими вещами. Гротескная карикатура заменила естество, заняв его место и перестав быть «гротескной карикатурой». Смерть жизни и смерть смерти.

Это борьба обозначения, «показывания» существования (не то, что существует как обозначение, но то, что противостоит существованию, равно как и несуществованию) против существования, стремление призрачного мира, вытеснив реальный, занять его место, оставшись призрачным, — стать единственно реальным и единственно возможным в своей призрачности (которая уже не может быть опознана как «призрачность», поскольку больше нет никакой подлинной реальности, в рамках которой её можно было бы так идентифицировать): невозможно даже провести различие, так как различаться могут только существующие вещи; призрак идентифицируется как призрак лишь в рамках «настоящего» мира плотных тел; там, где сам мир в своей полноте и тотальности стал призраком (где единственный настоящий мир — это мир ненастоящий), нет уже никаких «призраков». Такое обозначение — не конкретное существующее сущее (эктоплазма, голограмма), не виртуальный визуальный образ, возникший в мозгу (допустим, блики и тени сложились в то, в чем иной разум способен угадать человеческую фигуру), не тип или модальность существования, но его антоним: антисуществование, равноудаленное от бытия и небытия, жизни и смерти. Обозначение — не знак, не означающее, но «показывание» существования, которое не существует в качестве показывания, но именно противоположно, противо-стоит существованию, при этом не могучи от него отличаться (различаются лишь существующие вещи). Когда весь мир становится обозначением себя, нет уже никакого «реального мира», в котором обозначение можно было бы идентифицировать именно как «обозначение», разоблачив его. Пары жизнь/смерть, живое/мертвое относятся к плану существования; обозначение, показывание — по ту сторону этого плана.

Превращение людей в шаржи с нарушенными растяжением пропорциями туловищ. За этим превращением кроется не откровение, не вписывание пространства в другое (мета)пространство, возникшее за его спиной, не разоблачение вековечных инвариантов, превратившихся из того, что определяет наш взгляд, в то, что мы видим и с чем можем играть, но отслоение от реального. Теперь возможно всё, поскольку зацепка с реальностью отсутствует. И, вместе с тем, невозможно ничего, поскольку зацепка с реальностью отсутствует. Нечто плоское, двумерное, не имеющее толщи. Нарисованные мультяшные герои в мире ожившей картинки способны шустро передвигаться, несмотря на гигантский перевешивающий живот и длиннющие тоненькие ноги. В реальной жизни попыткам этого существа ходить воспрепятствовали бы законы физики. В призрачном мире обозначения существования, которое вырвалось из-под власти существования, став полностью независимым, в нереальном мире, ставшем единственно возможным (и, соответственно, единственно реальным), возможно всё, поскольку физические и прочие законы — более не конститутивные принципы, собирающие и организующие реальность, но пространственно локализованные трупы, не имеющие никаких иных отношений с пустым и нейтральным пространством, кроме механического пребывания в нем, заброшенности в него — пустые (прозрачные и проницаемые) обозначения самих себя, бесхозные рудименты, не присутствующие сами в себе. «Весь мир как будто спал с открытыми глазами». Весь мир как будто мертв. Мир перестал присутствовать в себе.



*

«Россия» — не страна, не «национальное государство», не юридическая фикция, не территория и не общество. «Россия» — это бог, расположенный за гранью территории и народонаселения. Парк «Патриот». Храм вооружённых сил, который ничуть не походит на «христианский храм». Фэнтезийная архитектура, основанная на расхожих представлениях о древневосточных храмовых комплексах (Шумер, Вавилон). Жреческая религия чекистов. «Быть русским» — значит служить Жругру, быть готовым принести себя в жертву Жругру. Чем отличается служба Жругру от службы народу/нации/стране? Во втором случае — горизонтальная репрезентация: я служу тому, чем являюсь сам. В первом случае — вертикальная метонимия: чем самозабвеннее, чем самоотверженнее я служу неведомому чудовищному богу, тем более плотно я к нему прижимаюсь, рождая зону метонимической неразличимости в непрерывности. Служба Жругру — это не про стяжание национального благосостояния и даже не про стяжание символического престижа ДЛЯ НАС. Наоборот, и благосостояние, и престиж обретают значение лишь в свете Жругра.

Запрет на идею, запрет на образ будущего. Жругр абсолютно трансцендентен и неописуем. Его нельзя познать. Пытаться понять, что он такое есть, пытаться схватить его суть в непротиворечивой формулировке, — кощунство. Тоталитарные милитаристские государства и движения прошлого нуждались в доктрине, различными элементами которой обосновывались те или иные действия. Жругризм — это действие, противопоставляющее себя доктрине. Того, что внутренне противоречиво, не существует — именно поэтому жругристская «Россия» бесконечно внутренне противоречива: этот бог не может быть равен существующему сущему, не может иметь имманентную сущность, доступную в познании. Мы не должны понимать, что такое есть Россия-Жругр — мы должны ей/ему/им служить. Мы не должны понимать, зачем, почему и куда мы идём — мы должны идти, повинуясь воле Жругра. Не действие, основанное на мысли, но действие, отрицающее мысль и противопоставляющее себя ей: всякая мысль — «от лукавого»: фарисейство, магическое зеркало, при помощи которого мыслитель-колдун может доказать любую ложь так, что в истинности этой лжи не возникнет сомнений, представить всё так, будто ложь является правдой и убедительно это доказать.

Жругр — это обещание невозможной связи с абсолютным «Там».

Путинизм интенсифицирует государствопоклонничество, сваливая взаимоисключающие символы в одну неразличимую кучу под титулом «российская государственность» и запрещая разбираться в дискурсивных содержаниях идей, воплощенных в этих символах. Фанатическая лояльность Жругру и полный запрет на идеологию. Мысль, идея тут — злейший враг. Всё должно оставаться в низком разрешении, размытым. Фокусировка и прояснение запрещены. В идеале т. н. «георгиевская ленточка» должна сочетаться с желто–бело–черным флагом, а любовь к Сталину — с любовью к царской семье. Человек должен быть сталинистом и монархистом одновременно, но при этом особенно не разбираться в «деталях», не вникать в то, что всё это значит, воспринимая монархизм и сталинизм исключительно сквозь призму некой абстрактной «России» — как её атрибуты, указывающие на «величие» и «силу». Лояльность историческим государствам, которые никогда не принимали форму национальных государств «русского народа». Сменовеховский культ персонифицированной государственности, которая принимает разные обличья, воплощается в различных исторических государствах–аватарах, но якобы остается тождественной себе (парадокс корабля Тесея).