Спасибо, что вывесили (и что указали, я сейчас не успеваю просматривать ленту). Вашему оппоненту возражу: эта крошечная театральная студия действительно была очень важным фактором в развитии общества (без всяких заглавных букв и всерьез).

В 66 году они выпустили замечательный «Вечер русской сатиры», пиком которого был фантастически злободневный «Сон Попова» с блистательным Семеном Фердманом (ныне Фарадой) в роли голубого полковника (голубого не в нынешнем понятии, а в «и вы, мундиры голубые...»).

На следующий год, к «50-летию Октября», вышел спектакль «Смех отцов», всю вторую часть которого занимала инсценировка «Города Градова» Платонова, так что получался не столько смех отцов, сколько горький плач.

Весной 68го — замечательный спектакль «Сказание о царе Максе-Емельяне». Фига была не в кармане — громадную фигу показывали прямо на сцене. Изловленному Анике-воину «шили дело» — пришивали огромную папку с надписью «Дело», и Фемида (Саша Филиппенко) произносила сентенцию: «Терпенье и труд всё перетрут во глубине сибирских руд. Пушкин, шутка». На все спектакли ломились толпы.

После августа 68го гайки стали закручиваться.

Весной 69го года я была на четырех прогонах спектакля «Из реки по имени Факт» — монтажа на основе «Фауста», «Голубой книги» Зощенко и истории с гибелью стратостата «Осоавиахим». Следующий прогон был закрытый, для партактива, — спектакль был запрещен.

Были запрещены и все предыдущие спектакли, разрешены жалкие кусочки, собранные под заглавием «Старье берем и показываем» (думаю, что Марк обо всем этом пишет в книге). Там была сцена, сочиненная новосибирским студенческим театром, но которую «Наш дом» играл давно.

На пустую сцену выбегает человек и панически говорит: «Ну сто я мог сделать один?» Выбегает другой — то же самое. Третий, четвертый. Постепенно их становится всё больше, они прислушиваются друг к другу, начинают говорить (то же самое) громче и уверенней, наконец выстраиваются в шеренги и скандируют: «Ну — что — я мог — сде-лать — один?» (Кстати, весьма злободневно как раз сейчас.)

Я приходила к ним за кулисы (это было через год примерно после демонстрации и суда над демонстантрами, я одна — не считая Тани Баевой — оставалась на свободе) и говорила: «Ребята, ну вы понимаете, когда я смотрю эту сцену...» — а они отвечали: «А мы, когда играем ее, помним, что ты сидишь в зале».

Приказ о закрытии студии был издан 23 декабря 1969. Меня арестовали 24 декабря. Это, конечно, совпадение, но оно характеризует наступившую эпоху.

Спасибо за эти детали!

Отличная иллюстрация к тому, о чем я говорил.

Фига в кармане, которую показали в присутствии нескольких сотен зрителей. Никакого реального влияния на ход событий, никакого воздействия на умы. Выпуск пара.

Было, знаете ли , воздействие на умы, да ещё какое! Сценку "А что я мог сделать один?" очень хорошо запомнил в исполнении новосибирских СТС-ников, её авторы Евгений Вишневский и Вадим Суховерхов включили её в сборник сатирических скетчей, который буквально смели с книжных прилавков. Да и зрителей у Студенческого Театра Сатиры были не сотни, а десятки тысяч. Как, думаю, и у театра М.Розовского.

Как сказать. Если я - не москвич - знаю об этом через сорок лет после закрытия студии (и не из этой публикации)...

"На пустую сцену выбегает человек и панически говорит: «Ну сто я мог сделать один?»"

Не совсем так. Я был студентом, и профессор Абрам Хаймович Лившиц, один из актёров театра, пригласил меня на "Старьё...". (Помню Окуджава и я ждали чтобы нас посадили в зал.) Выходит человек и думает вслух: "Были времена когда за слова сажали [...], Герцен вынужден был жить за границей. А сейчас? А что я могу один?" Второй появляется, и они ходят не видя и не слыша друг друга, восклицая "А что я могу один?" Третья, четвёртый, ... , влыс сцена полна броуновского движеня вопрошающих "А что я могу один?", постепенно превращаясь в заявляющих, марширующих и скандирующих "А что я могу один!"
Половина зала сидела в гробовомом молчании, а дугая аплодировала за двоих...

А что касается "pasceendi" и обвинения (!) в "фиге в кармане", Советские танки "освобождающие" Прагу и этот спектакль разбудили во мне социального человека. Всё наоборот: это обвинение и есть нечто в кармане (фига или ...?)

Ну а для меня кончилось это отъездом как беженец в мир иной, где писать, говорить, собираться (даже по 31-му числу) не требует разрешения, и где по Сталински не прибавляют сроки заключения инакомыслящим.

Спасибо за эту реплику!

Я видела этот спектакль неоднократно и текст точно был: "что я мог сделать один?" (вначале "Ну" или, как мне сейчас кажется, "А", точно не помню). У меня была об этом запись, но сейчас я не смогла ее разыскать.