Анри Дидон

Книга первая. Происхождение Иисуса

Глава пятая. Отрочество и юность Иисуса. Его воспитани

Жизнь Христа-Младенца и Отрока в Назарете может быть рассказана  двух словах: «Он был в повиновении и преуспевал...»^1. Он был в повиновении у отца и Матери и «преуспевал в премудрости и в возрасте и любви у Бога и человеков».

Ничего необыкновенного, выдающегося, ничего, по-видимому, что превосходило бы собой законы общечеловеческие. Физически Он развивается как и все прочие дети и из года в год выказывает ум и достоинство, силу и прелесть, свойственные Его возрасту. Никакое препятствие не останавливает этого совершенного развития. Страсти при своем пробуждении производят смятение и волнение, нарушающие равновесие в человеческом организме,— в душе Иисуса все полно гармонии. Зло в какой бы то ни было форме даже слегка не коснулось Того, Кто родился святым², и в Котором "обитает вся полнота Божества телесно^"3.

Материальное существо его находится под властью души, всецело его изменяющей, а душа проникнута Духом Святым, который наполняет ее, делает божественной. Никакая психология не в состоянии изучить проникновения божественного в душу Иисуса, и никакая наука никогда не поймет всю красоту этого тела, развивающегося и вибрирующего под лучами и импульсом души, всецело объятой Бесконечным, Его веянием, Его благостью.

Он — Младенец, идеальный Отрок, как со временем Он будет идеальным Мужем. Между Ним и сынами земли следующая разница: лучшие из нас стремятся к совершенству, никогда не достигая его, а Христос является истинным его олицетворением. Полное личное единство божеской и человеческой природы делало Его достоянием бесконечную истину и любовь и непрерывную, бесконечную красоту; но оно не мешало развитию в Его уме опытных знаний, добродетелей, усилий воли, а также не исключало для Него возможности труда, физической усталости и страданий. Это неотъемлемое достояние сына земли. Иисус пожелал быть им вполне, со всеми его слабостями, невзгодами, даже смертностью. Его единство с Богом освобождает Его только от греха и несовершенства.

Душа может заключать в себе самые разнообразные свойства и настроения, которые живут в ней одновременно, ни мало не уменьшая и не исключая друг друга. Вдохновение божественное совместно с опытным знанием, небесные радости — с невыразимыми муками и энергичная борьба — с невозмутимым спокойствием.

...Иисус воспитывался в маленьком городке Назарете, как и все галилеяне Его возраста.

Младенцем Он принимал участие в их тихих забавах. Юношей Он вмешивался в толпу Своих сверстников, беседовал с ними, жил их жизнью; Он изумлял их Своей мудростью, но ореол благости — достояние душ смиренных и кротких — постоянно осенял Его.

В воспитании молодых израильтян в Иудее во времена Ирода нет ни малейшего сходства с нашим современным воспитанием. В наше время главную роль в нем играет школа, она отрывает ребенка от родительского дома с самого детства и кончая юношеским возрастом. В это время ребенок всецело находится в руках учителей. У евреев в то время школ еще не было. Только в Иерусалиме существовала одна школа под названием «Бэт- Гассефер» — Дом Книги. Открытая за сто лет до Рождества Христова неким фарисеем по имени Симон Бен Шэтах⁴, она сделалась образцом для всех прочих, которые с 64 года стали открываться по всем городам и селениям по приказу первосвященника Иисуса Бен Гамала⁵.

Еврейский ребенок воспитывался в родительском доме, в синагоге, в мастерской. Дома он пользуется советами отца и матери; в синагоге учится читать Тору; в мастерской изучает какое-нибудь ремесло.

Домашнее воспитание евреев, исключительно религиозное и патриотическое, сосредоточивалось на законе, нравственности и истории. Цель его была формировать сознание, запечатлевать в нем Закон Божий, верность его предписаниям и любовь к своему народу. Он был честью и силой народа, наиболее верного своим преданиям. У домашнего очага под его влиянием загорается патриотизм в душе ребенка; в сердцах отца и матери черпает он вместе со страхом Божиим познание заповедей божественных и знакомится с национальными стремлениями Израиля, с его великим назначением.

Воспитание вменялось родителям в священную обязанность. В первенце своем они видели благословение Божие; бездетная семья казалась им обездоленной, проклятой; вот происхождение того горячего чувства любви, связывающего родителей и детей у евреев, и давшая еврейским семьям ту тесную сплоченность, которой нет у язычников. Римлянин имеет право убивать своих детей, лишать их наследства, бросать на произвол судьбы — еврей же считал своим священным долгом строго смотреть за своими детьми для вящего процветания семьи и величия народа. Евреи гордились численностью и благочестием своих потомков.

Еврейский законодатель внушает отцу семейства непрерывно поучать сына заповедям Божиим и постоянно говорит ему о милосердии Божием, дома ли, в пути ли, даже за столом; детям же он вменяет в обязанность почитать родителей. Эта заповедь следует в законе непосредственно
за поучениями об обязанностях к Богу.

Повинующихся ожидает благословение Божие, возмущение наказывается смертью. Стоит прочесть, как в Притчах⁶ Премудрость Божия поучает ребенка слушаться наставлений отца и не пренебрегать советами матери.

Дом, где вырос Иисус, совершенно похож на те, в которых живут палестинские арабы. Тип восточных домов не изменяется веками; обыкновенно он бывает квадратный, земляной или же сложенный из камней; вместо стен по большей части грубый плетень, вымазанный глиной, которая в свою очередь высушена на солнце и обмазана известкой. Крыша представляет собой террасу с балюстрадой; на нее взбираются снаружи с помощью передвижной лестницы или же прямо устраивают лестницу у стены. На террасе расположена так называемая верхняя комната, служащая местом молитвы; в жаркое время года на ней строится шалаш из ветвей или тростника, где можно провести ночь.

В домах обыкновенно бывает одна, реже две комнаты, и часто одно только отверстие — дверь; перед домом — дворик, обнесенный оградой из камней, не скрепленных цементом, или же из связок высушенного хвороста.

В одном из углов двора, около двери, хлебная печь, маленькое, круглое, глиняное сооружение; она закрывается подвижной крышкой, а дно ее выложено камнями, на которые кладется тесто.

Меблировка — самого первобытного свойства: две-три скамьи, стол, подушки, брошенные вдоль стен, матрацы и циновки; подсвечники, в одном из углов лампа, в которой горит масло; большой сундук для белья и платья, плетеная подушка, несколько урн и базальтовый жернов для зерна. Камин или, вернее сказать, очаг помещается иногда посреди комнаты; у двери каждого жилища привешен продолговатый ящичек, «мезуза»; в нем лежит свиток пергамента, на котором написаны фрагменты Закона, взятые из книги Второзакония⁷.

Источник девы Марии в Назарете. Поленов 1882 г.

Дом плотника Иосифа был первой истинной школой для Иисуса. Там рос Он около отца и Матери, научился у них читать Писание и слышал из их уст заповеди Божии и историю Своего народа. Отрок, чувствовавший и сознававший Себя Сыном Отца небесного, выслушивал приказания земного отца и Матери Своей, поучался от них заповедям Божиим; они посвящали Его, подобно прочим детям, в жизнь человеческую и ее познание.

Иисус был первенец и единственный Сын Своей пречистой Матери. Те, кого называли Его братьями и сестрами, в действительности только его двоюродные братья по Матери: отец их был Клеоп, а мать — Мария, сестра Матери Иисуса⁸. Все они были одной семьи, одного племени, одной крови с Ним; Он жил среди них. По-видимому, родственники Иисуса не были посвящены в божественные надежды, возлагаемые на Него и таинственно сиявшие над домом Иосифа и Марии. После ярких знамений Божиих над Отроком-Мессией опустилась завеса таинственности. Поставленный в обычные условия человечества, Он подвергался всем его законам. Только одна вера, поддерживаемая неизгладимыми воспоминаниями, да ежедневное лицезрение высоких добродетелей Отрока указывали Его родителям на необыкновенные и божественные свойства природы Иисуса.

Страницы: 1 2 3 4

Анри Дидон

Критика и история в жизнеописании  Иисуса Христа (продолжение)

VII

Историческая критика не должна исследовать только письменные источники и их авторов, свидетельства и свидетелей, она должна оценить и содержание книг и документов, факты и учение, которые передаются в них.

Какие факты и учения рассказаны, изложены в четырех Евангелиях и образуют сущность сообщений каждого отдельного свидетеля? Факты жизни Иисуса, религиозное учение, которое Он насаждал среди своих учеников, а через них и в общем человеческом сознании.

Но все факты,— я говорю не о некоторых только, а обо всех важнейших, без исключения, начиная от рождения Иисуса до Его отшествия из этого мира,— есть факты чудесные. Все Его учение о Своей личности и природе, нравственный закон и торжественные объяснения, которыми Он открывает Свое служение делу и Свои отношения к Отцу, пославшему Его, и человечеству, которое Он уготован спасти, недосягаемо для разума; оно по своему существу пророческое, ибо выражает истины выше опыта и умозаключений человеческих. Оно может быть принято только верой, и его истинность может бьггь оправдана только чудесами и явлениями, порождаемыми им в душе верующего.

Евангелия представляют одну непрерывную нить пророчеств и чудес. Этого нельзя ограничивать в них, нужно признать это решительно и бесповоротно.

Я достаточно знаком с нашим веком, чтобы не знать его явного отрицания чуда, всего высшего и невидимого, и недоверия к свидетелям этого. Такое застарелое отрицание и недоверие составляет одну из характерных черт современного неверия. Причины, из которых они проистекают, сложны и глубоки, они потребовали бы долгого и глубокого анализа, который не входит в задачу моего Введения. Замечу только, что великий прогресс опытных наук, поистине чудесное приложение их, не остались без влияния на умственное и психическое состояние нашего поколения.

Одностороннее развитие точных и естественных наук поглотило дух в материи; от материальных сил просят объяснения всего; мало-помалу стали ни во что считать все, что находится вне их, и если, вынуждаемые необходимостью найти нерасторгаемое единство в высших познаниях, отыскивали всеобщий принцип, который господствовал бы над природой и человечеством, то слепо искали его в той и другом, вместо того, чтобы видеть его выше природы и человечества. Отсюда — позитивизм, материализм, пантеизм; они тяготеют над более или менее многочисленными умами тех, кто воспитывает других, и их тайный союз увлекает бессознательно толпу. Эти три системы образуют вид распространенной атмосферы, в которой движется и дышит человеческая масса нашего века.

Говорить о чуде и пророчестве в такое время, которое гнетется под ярмом одностороннего убеждения, значит подвергаться насмешкам, причем вас не выслушают до конца.

Если я не колеблюсь делать это в силу созревшего убеждения и полноты моей веры, то я тем менее колеблюсь повергать чудеса и пророчества жизни Иисуса на суд и испытание критики.

Но существует разная критика, как и разное мерило.

Какая же критика истинная и верная — не та ли, которая одновременно оберегает законную независимость историка, истину фактов, исследующих древность документов и должное уважение к свидетелям?

Существует три элемента в человеческом духе: очевидные принципы, теории и верования. Принципы не подлежат анализу, они все сводятся к закону противоречия и тождества, причины или достаточного основания. В силу этих аксиом вещи нелепые и противоречивые факты без причины могут существовать только в воображении. Принципы не судятся, они сами судят системы и верования, измеряют всякую истину.

Теория есть совокупность приведенных в стройный порядок предположений, при помощи которых некоторые образованные умы пытаются объяснить происхождение бытия. Масса людская неспособна построить их; она может принимать их только пассивно, с более или менее слепым доверием. Они часто определяют индивидуальные верования и убеждения целого века. Но к нам ближе всего первые начала разума и верования.

Критика же может утверждаться только на трех основаниях: первоначальных истинах, теориях и верованиях каждого отдельного человека. Если она признает мерой верование, то будет иметь значение лишь для тех, кто принимает это мнение; и если она ссылается на отжившую теорию, то будет иметь значение лишь для приверженцев этой теории.

Если, напротив, она обращается к существенным истинам и неизменным законам разума, то она встретит всеобщее доверие, ибо разум, понимаемый в таком смысле, встречает доверие у всякого мыслящего существа.

Тот, кто судит о фактах и документах, в которые они занесены, сообразно с капризом своего времени и господствующим мнением, подвергается заблуждению, ибо время меняет капризы и разнообразит мнения. Тот, кто судит о них сообразно с своей теорией и своей маленькой философией, тоже ошибется, ибо никакая философия, как бы ни старалась она быть распространенной, не может служить мерой вещей и не содержит всей действительности.

Надо иметь основание более широкое и верное; но единственное основание, которое представляет всецелую гарантию этой двоякой точке зрения, заключается в основоположных, неизменных, вечных, решительных аксиомах.

Я прошу критику только при этом свете судить о всех евангельских фактах и чудесах; я жду с доверием ее приговора.

Эта критика не принадлежит ни веку, ни школе; будучи всеобщей и необходимой, она господствует над всеми теориями и временами. Она употреблялась всеми людьми, уважающими свой разум и не убивавших себя в скептицизме. Никто не может отказаться от нее, не отрекаясь наперед от собственной мыслящей разумной природы. Все зависит от нее: верования и религии, философские системы и науки, книги и документы.

Христианская религия, богословие, священные книга церкви Иисусовой не только не избегают и не боятся ее, напротив, они призывают ее; и я не колеблюсь утверждать, что они способны выдержать ее и устоять против критики разума, сведенного к его первым началам причинности и противоречия; ее неумолимый суд оставит только иудейский монотеизм, христианское богословие и священные документы Ветхого и Нового Завета. По мере того, как современный человек, отрезвляясь от пустых

модных теорий, станет отказываться искать в них мерила истины, он не станет обращаться более к Канту, Спинозе, Гегелю, Вольтеру или к какому-нибудь другому временному учителю; он обратится к высшему, к неотразимым истинам, которые составляют вечное основание его, и воздаст справедливость Тому, Кто пришел научить его природе и цели жизни, святому закону, с которым он должен сообразоваться, силе повиноваться ему, одним словом, всему тому, что просвещает и утешает, восторгает и укрепляет.

Ум, вооруженный истинной критикой, есть недремлющий и неподкупный страж границ истории; он беспощадно удаляет тех, кто хотел бы ввести в нее под видом действительных фактов капризы и свои фантастические мечтания; он изгоняет и срывает маску с обструкционистов, которые стремятся исказить область действительности, уничтожая подлинные факты, потому что они не носят клейма их теории или штемпеля их фирмы. История есть область, из-за которой идет теперь спор. Нельзя позволять узурпаторам захватывать ее и утверждаться в ней. Некоторым хочется превратить ее в полную собственность атеизма, пантеизма и материализма. Обязанность критики — оттолкнуть их. История должна принадлежать только чистому, незамутненному разуму. Ни одна задача не требует ума более широкого и свободного, беспристрастного и цельного.

Но вот о чем критика во имя чистого разума должна спросить себя. Сверхъестественные факты Евангелия, происхождение и рождение Иисуса, Его воспитание и видимое возрастание, божеская и человеческая природа, призвание, Его учение, законы, чудеса, борьба, образ жизни и поведения, смерть и воскресение — есть ли это исторические реальности, о которых должно рассказывать и которые должно изображать во всей подлинности? Речь идет не о том, чтобы исследовать, как могли все эти вещи произойти — подходят ли они под мерку нашего ума и согласны ли более или менее с нашими предрассудками и нашей культурой; речь идет о том, были ли они действительно?

Если они будут признаны, разум может попытаться понять и объяснить их, доказать величие и истинность их; он не будет уже иметь права уменьшать, отрицать, искажать и маскировать их. Неподкупный историк не смущается своенравием разума; он заносит с бесстрастным сознанием

то, что констатирует. Он не спрашивает себя, чудесен или нет, сверхъестественен или естественен факт, он его описывает так, как видит.

Все, что вправе требовать от него,— это быть добросовестным, неподкупным и правдивым свидетелем и так же принимать показания свидетелей добросовестных, неподкупных и правдивых. Он должен быть одинаково далек и от легковерия, которое принимает все, даже нелепости и басни, и от презрительного недоверия, которое отвергает свидетельство, если оно не подходит к его теории, науке и культуре,— что несправедливо называют разумом.

Предубежденный человек недостоин писать историю. Он всегда будет только фальсификатором.

Страницы: 1 2 3

Документальный фильм ВВС, основываясь на последних научных и исторических исследованиях, оживленных компьютерной графикой, раскрывает истинную историю жизни Иисуса Христа.

Удивительные научные и исторические открытия последнего времени бросают новый свет на его рождение, жизнь и смерть.

Читать далее »