«Умереть в своей постели — это так буржуазно…» Сорок дней назад в Пскове отпели и похоронили отца Павла Адельгейма

Специальный репортаж из осиротевшей церкви отца Павла Адельгейма

Сорок дней назад в Пскове отпели и похоронили отца Павла Адельгейма. Мы с коллегой приехали к отцу Павлу прошлой зимой, перед Рождеством.

Пришли почти так же, как позже — убийца: посторонние люди, ночью. Честно предупредили, что считаем себя атеистами. Нас усадили за стол, жена Адельгейма Вера Михайловна попыталась уступить мне свою кровать. Думали, что едем брать интервью, а остались жить. Не задавали вопросы, а слушали, до поздней ночи сидя с отцом Павлом на кухне: о конфликте с епархией, судах, вере, политике, лагере, литературе, духовном поиске, отношениях с Богом и людьми. Об этом и хочется вспоминать.
* * *

— Плохо пост вела, не соблюдала, это один грех. А второй — когда молодая была, так это... гуляла! Мужу изменяла. Ой, изменяла! Аборты делала, великий грех. Молодая была...

Древняя старуха не встает с постели уже полгода, а кается таким громовым голосом, что слышно по всей квартире. Я сижу на кухне в грязной хрущевке, пытаясь не слышать доносящейся исповеди.

— Господь и Бог наш Иисус Христос... Прощено чадо Зинаида... — тихо, на выдохе, молится отец Павел.

— Все теперь померли, а сама ногу сломала, лежу... — жалуется чадо Зинаида.

— Прощаю от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго духа...

Оба голоса затихают. Успокаивается, облегченно всхлипывает Зинаида.

Отец Павел выходит на кухню, садится: усталый, отяжелевший.

— Представьте взрослого человека, — говорит он, — который впервые в жизни приходит в церковь и говорит: я убил человека. Или: я изменил жене.

Конечно, можно сказать: «Ты теперь 20 лет причащаться не можешь», — а он и не причащался никогда. Все, что могу, — отпустить его грех. Сказать: давай приходи, проси у Бога прощения. Чтобы хоть тогда началась его сознательная жизнь. Она не измеряется количеством лет, а той полнотой, которую человек способен принять от бытия. День в бытии — уже дар.

* * *

Имя 75-летнего протоиерея псковской церкви Святых Жен-мироносиц стало известно несколько лет назад, когда он громко заявил о самоуправстве церковных иереев, стал воевать против реформ РПЦ и выступил в защиту Pussy Riot.

В советское время отец Павел отсидел в лагере, в новое — был уволен из двух приходов и едва не запрещен в служении. Несмотря на это, восстанавливал и строил храмы, брал на воспитание больных детей, создал регентскую школу и спаянную, преданную ему общину. Харизматичный, искренний и свободолюбивый батюшка стал примером хорошего попа даже для ненавистников РПЦ. Он был дан нам как человек идеальной, но не существующей церкви — образец пастыря, каким его представляет паства: жил скромно, носил старую рясу, выстаивал службы на деревянном протезе (ногу потерял в лагере в 1971 году), никому не отказывал в помощи, приюте и разговоре, а в проповедях не поднимался в метафизические выси, а говорил понятно, просто, красиво.

Удивительная для священника вещь: Адельгейм оставлял своей пастве свободу мысли, говоря о любви и бытии чаще, чем о покаянии и долге, и не требовал тупого соблюдения церковных правил.

«Подсвечники» или «захожане» — называл он обычных посетителей церкви: «Они приходят помолиться о том, чтобы муж не бил, сын не пил, внук не болел... Что еще им надо? Живут, принимая за церковь народные верования, самые примитивные: купание в проруби, блины на Масленицу... На самом деле вера — это то, что меняет человека, как его меняет любовь».

Младший лейтенант

С рождественской службы возвращаемся глубокой ночью. Всю дорогу Адельгейм молчит, мрачно глядя вперед на асфальтовые ухабы, отвалы черного снега и унылые панельные пятиэтажки, — стандартный псковский пейзаж.

Вести праздничную службу отцу Павлу не дали. В 2008 году указом епископа Псковского Евсевия протоиерей был разжалован из настоятелей храма Жен-мироносиц (который сам же и восстановил) в простые священники.

Переводя на армейский язык, полковника поставили на должность младшего лейтенанта.

* * *

Конфликт отца Павла с псковской епархией начался лет 10 назад.

Священник — единственный в епархии — пошел на открытый конфликт с митрополитом Псковским и Великолукским Евсевием. Главное, против чего три последних года протестовал Адельгейм, — новая редакция приходского устава, единая для церквей РПЦ. Едва приняв сан, патриарх Кирилл добился его регистрации в Минюсте.

Согласно старой редакции, приходом управляло приходское собрание из двадцати прихожан. В новой редакции устава эти полномочия перешли к епископам. Прихожан и священников лишили возможности решать, что будет происходить в их храме, вся власть перешла к патриарху и епископам.

Отец Павел не стерпел. В апреле 2011 года приход церкви Жен-мироносиц отказался голосовать за новую версию устава. Голосование перенесли — и 24 человека, которые отказались голосовать (включая тех, кто своими руками восстанавливал церковь, создавал приход), были исключены из приходского совета. Оставшиеся приняли устав едино- гласно.

Прихожане обратились в Псковский городской суд. Прошло десять заседаний, все — в пользу епархии.

Священник твердил: все процессы в церкви идут параллельно процессам во власти. Если там строят вертикаль, делят должности, берут взятки, пилят бюджет — о,кей, в церкви будет то же.

Вернувшись из Пскова, я попыталась найти другого священника, который отказался бы принять новый устав. Отец Павел оказался единственным.

* * *

Слушая, как Адельгейм рассуждал о церковных реформах, строительстве властной вертикали и патриархе Кирилле, действительно можно было принять его за либерала, раскольника, инакомыслящего от веры. На самом деле Адельгейм был консервативен.

Это первые, древние христиане не думали о власти. Не жаждали богатства и славы. Были терпимы к иноверцам. Как и они, отец Павел дословно следовал Библии, по которой «несть ни эллина, ни иудея», а не РПЦ, которая увлеклась патриотизмом: «РПЦ отталкивается от православных канонов, но это не православие. Это идеология».

По его конфликту с РПЦ становилось предельно понятно, что следование старым догматам и православным традициям для церкви — раскольничество.

Поэтому Адельгейм — не Лютер, а скорее протопоп Аввакум.

Кажется, свободомыслие для нынешней РПЦ — ересь. Если так, отец Павел был выдающимся еретиком.

«А вы пробовали чифирь?»

В храме Жен-мироносиц — воскресная служба. Церковь тесная, людная, темнеющая к высокому куполу. Мечутся по беленым стенам тени, молятся, стоя плечом к плечу, люди, отражаются в темных старых иконах огни свечей.

— Причащается раба Божия Евдокия... Катерина... Федор... — отец Павел встречает каждого прихожанина отдельным, только ему предназначенным взглядом: мягким, ласковым, почти интимным; помнит почти всех, может долго рассказывать про их судьбы, проблемы, страхи. И от этого нет в службе торжественности, обычного ощущения себя пылинкой перед Творцом, но есть и трогательность, и будничность, и единение одиноких усталых людей.

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Страницы: 1 2

Иерей Павел Адельгейм

Глава третья. Война и мир

…несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Н.С. Гумилев

Война (Первый путь)

1. Волк и ягненок

Итак, Церковь оставлена за пределами закона. Не случай­ность, не ошибка юристов. Диалектика ленинской политики в социалистической действительности. Свидетельство обречен­ности. «Марксизм беспощадно враждебен религии»¹. Теперь можно сравнить позиции двух собеседников.

Советское государство обладает полнотой власти. Церковь оставлена на птичьих правах.

Советское государство имеет политическую и военную мощь. Церковь — невеста Христова. Единственная защита — крест.

Советское государство располагает полнотой гражданской власти, мерами принуждения. Церковь имеет духовный автори­тет. Ее духовной власти подчиняется православный народ. Ее ду­ховную силу признает Запад. Даже советское государство считается с ее духовным авторитетом. Только не следует преуве­личивать ее возможности, путаясь в словах. Это чисто духовный авторитет. За ним не стоит никакая иная сила. Таковы позиции двух собеседников к началу диалога. Что же за диалог может быть в таких неравных условиях? Диалог волка с ягненком. Волк по­дыскивает правовые аргументы для завтрака. Ягненок оттяги­вает время.

Где же выход? «Высшая церковная власть стоит ныне перед неизбежным выбором: либо решительными действиями иску­пить свою тяжкую вину перед РПЦ, либо окончательно перейти в лагерь ее врагов»².

Отцы Глеб и Николай констатируют наличие двух путей в жизни РПЦ. Их симпатии на стороне первого.

2. Vis et vir (сила и мужество)

С сильным не борись,
С богатым не судись,
С коммунистом не спорь.
Народная мудрость

«Единым Патриаршим словом Вы в силах прекратить беззаконие»³.

— Так ли?
— Выступи! Протестуй!

Протест есть лояльная форма политической борьбы. Первый ее шаг. Протест предполагает стоящую за его спиной силу. Пять­сот «серьезных предупреждений» Китая вызывают смех.

Первый шаг имеет смысл, если собираешься идти дальше. Одиночные протесты раздавались не раз, но принципиальных последствий для дела не имели. Советское государство, не вслу­шиваясь в содержание, карало авторов. Выступили два москов­ских священника. Указали на грубые нарушения советских за­конов советским правительством. С тех пор прошло десять лет. Оба московских священника лишены права служить. А совет­ское правительство продолжает нарушать законы о религиозных культах с прежней настойчивостью. Выступил архиепископ Ер- моген с присущим тактом и твердостью. Заточили в монастырь руками архиереев, и эхо смолкло. Любое возражение Советское государство рассматривает как враждебный выпад. Любое заяв­ление о неправомерных действиях центральной или местной власти и даже простая констатация такого факта квалифициру­ется как клевета на советский строй. Во время процесса над свя­щенником Адельгеймом в Ташкенте судья Любанова спросила:

— Подсудимый, Вы разделяете мнение авторов «Письма» о том, что в период 1960—1964 гг. Советская власть закрывала храмы и семинарии?

—   В 1959 году я закончил Киевскую Духовную Семинарию. Сейчас она закрыта.

—   Секретарь, запишите: подсудимый разделяет клеветниче­ские измышления авторов «Письма».

При такой постановке вопроса любое несогласие квалифици­руется как преступление по ст. 190 Прим. УК. Это диалог с глу­хонемым. Ты ему доводы, а он мычит.

Инициативу, которая исходит сверху, легко погасить. Если па­триарх заявит протест от своего лица, протест ничего не изменит. Если патриарх захочет круто повернуть курс церковной поли­тики административной властью, он может натолкнуться на от­крытое неповиновение архиереев. Его низложат, поставят сго­ворчивого.

Система управления на каком-то этапе становится саморегу­лирующейся, наделенной волей и собственным характером. В ней нет духа, нет личности. Она порабощает и заставляет личности, связанные с ней, выражать ее волю и характер. Система опро­кидывает, растаптывает и извергает все противящееся ей: «госу­дарство есть машина для угнетения», — констатирует основатель Советского государства. Один человек не способен изменить ход машины. Как бы высоко он ни стоял, машина сомнет его. Па­триарх — только звено системы, называемой «Московская па­триархия».

Голос Патриарха авторитетнее любого голоса, который раз­давался до сих пор. Но Советская власть с ним справится. Спра­вились с Венгрией и ГДР. Справились с Чехословакией и Польшей. С суверенными государствами поступили как с бун­товщиками. И Запада не постеснялись. Да и не может Запад ока­зать никакой помощи. Только посочувствовать. Международное право не позволяет ни одному государству вмешиваться во внут­реннюю жизнь другого. Конечно, мы не прочь вильнуть либе­ральным хвостиком перед Западом. Но авторитет внушаем оскаленной пастью. Если голос Патриарха не станет голосом всей Церкви, его ждет участь мыльного пузыря.

3. Vis et vis (сила и сила)

Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.
М. Ю. Лермонтов

Другое дело — протест массовый.

Не будем трогать католиков в Польше. Недавно актом реги­страции с ними тоже начался «великий эксперимент». Сумеют ли они твердо отстоять свои права? И все-таки они имеют дело не с советским, а с польским правительством. Это — разговор про Фому и Ерему. Зато советские баптисты в равных условиях проявляют большую активность и добиваются большей само­стоятельности в религиозной жизни, нежели РПЦ.

Конечно, баптисты избежали той чаши, которую выпила до дна РПЦ в послереволюционные гонения. Советское государ­ство признало их «социально-близкими». Их миновал кровавый террор, истребивший лучшие силы православия. Баптисты сох­ранились. Их общины моложе по составу, грамотнее, чем пра­вославный приход. В них равное число мужчин и женщин, много молодежи. Организация баптистов лучше приспособлена для борьбы политическими средствами. Она способна вынести труд­ности подполья. Но самое главное: борьба баптистов за гаран­тированную свободу совести опирается на активность всей массы верующих. Лидеры только выражают их волю. В этом главная сила и прочность их позиции. Так и протест святейшего Патриарха будет иметь совсем другой вес и последствия, если в нем выразится воля всей РПЦ. Здесь поднимается очень слож­ная проблема: как в условиях тоталитарной системы осуществить церковное единство?

Иерархи

а) Патриарх заботливо изолирован не только от народа, не только от духовенства, но даже от епископата. Патриарх лишен непосредственных контактов даже с епархиальными архиереями. Найдет ли Патриарх поддержку епископата? Архиепископ Ер- моген выступил с протестом по поводу решений Архиерейского Собора 1961 года. Из восьмидесяти архиереев РПЦ его протест подписали восемь. После беседы с Куроедовым пятеро сняли свои подписи. Тяжел куроедовский взгляд. Потупляют глаза ар­хиереи.

Священство и народ

б) В письме к митрополиту Никодиму в 1962 году прот. Все­волод Шпиллер писал о новом правосознании молодого епи­скопата. О. Всеволод с удивлением заметил, что стиль их мыш­ления непривычен ему, старому священнику. Источник церковного права молодой епископат находит не в Божествен­ном Откровении и Вселенских канонах, а в советском законо­дательстве о религиозных культах. Такое же впечатление выска­зывает совершенно отчетливо в своем письме архиепископу Питириму священник Глеб Якунин.

в) Нельзя забывать, что личные и фракционные интересы иногда, увы, оказываются выше верности общему делу.

г) Борьба даже в самой лояльной форме требует точной оценки сил и согласованности действий. Крутой поворот церковной по­литики Патриарху необходимо обсудить с церковью.

—    Соберите Собор! — предлагают московские священники⁴.

Но! «Религиозные общества и группы верующих могут орга­низовывать местные и всесоюзные съезды и совещания на ос­нове особых в каждом отдельном случае разрешений, получае­мых от МВД СССР», — отвечает советское законодательство⁵. Вопрос о созыве собора находится в компетенции Куроедова, а не Патриарха. Святейший Патриарх лишен законных путей обсудить по своей инициативе этот вопрос даже с епископами. Еще сложнее обсудить его с церковной полнотой. Духовенство и народ лишены правдивой информации о жизни Церкви. Боль­шинству непонятна даже сама постановка вопроса. Хотя ясно сознают, что не все в церковной жизни благополучно. С ними необходима большая подготовительная работа. Иначе они оста­нутся инертными вследствие непонимания. Эта разъяснительная работа в привычной терминологии — «агитация и пропаганда» — требует не только мужества. Она требует кадров и средств ин­формации. Разумеется, государство ни в коем случае не позво­лит провести легально такую работу. Советское государство сле­дующим образом понимает конституционные гарантии политических свобод: «Отправление служб, а также произнесе­ние проповедей, являющихся составной частью богослужения, совершается в молитвенных домах свободно, без какого-либо вмешательства со стороны органов власти, если по своему со­держанию церемонии и проповеди носят исключительно рели­гиозный характер и не имеют целью подстрекать верующих вы­ступать против законов и распоряжений центральных и местных органов власти»⁶.

Верующие не имеют права протестовать не только против за­конов, но против распоряжений местной власти. Попытка призвать церковное сознание к искренней оценке сложивше­гося положения может послужить основанием для уголовного преследования.

Страницы: 1 2 3 4

Иерей Павел Адельгейм

Глава вторая. Диалектика

Берегитесь лжепророков, которые
приходят к вам в овечьей одежде,
а внутри суть волки хищные.
По плодам их узнаете их.
Мф 7:15–16

Двусмысленным и противоречивым положение Церкви кажется до тех пор, пока мы пытаемся объяснить его из одной прин ципиальной позиции государства. Основатель Советского государства исходит не из одной, а из двух позиций. Ключом ко всей ленинской концепции о религии и церкви является его идея о стратегии и тактике в политике. Вот тезис и антитезис ленинской диалектики. Если с этих позиций рассмотрим отношение советского государства к религии и церкви, то не придется недоуменно спотыкаться о противоречия.

Стратегия

 1. Суд

Это закрытый партийный суд. Подсудимой не дали слова. Ее не допрашивали. Ее обвиняли. «„Религия есть опиум для народа“, — это выражение Маркса — краеугольный камень всего миросозерцания марксизма в вопросе о религии»¹. Ленину понравилось это выражение. Он повторяет его много раз. Опиум — в его отрицательных свойствах. Опиум и водка при разумном употреблении полезны. Религия не может быть полезна никогда. Она лишена положительного содержания. Перечитайте все высказывания Ленина и убедитесь, что он не признает за религией никакой положительной ценности. Это отрава, и только отрава. «Род духовной сивухи», «Опиум», «Мракобесие», «Самые реакционные идеи»². «Поповщина есть пустоцвет»³. «Идейное труположество, сугубо гнусное»⁴. «Кровавые враги народа, затемняющие народное сознание»⁵. «Всякая религиозная идея есть невыразимейшая мерзость»⁶.

«Из книгохранилищ изъять порнографию и книги духовного содержания, отдав их в Главбум на бумагу»⁷. «Все современные религии и церкви марксизм рассматривает всегда как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса»⁸.

Такое мнение главного судьи предрешило исход дела.

2. Приговор

Он не был обнародован. Мы узнали его из дальнейшей судьбы подсудимой. Приговор выявила история. «Как в сказке говорила королева: сначала казнь, а приговор потом».

Солженицын пишет, что существует тайное письмо Ленина о разгроме Церкви. Мы не имели возможности познакомиться с этим документом. Что касается печатных высказываний Ленина о судьбе религии, его стратегия одевается в полумаску тактики.

«Энгельс требовал от рабочей партии умения работать над делом… ведущим к отмиранию религии»⁹.

«Религия будет исчезать. Ее исчезновение должно произойти»¹⁰.

«Упразднение религии как иллюзорного счастья народа есть требование его действительного счастья»¹¹.

«Марксизм есть материализм… Он беспощадно враждебен религии. Мы должны бороться с религией. Это азбука всего… марксизма»¹².

«Мы с религией боролись и боремся по-настоящему»¹³.

«Защита или оправдание идеи Бога есть оправдание реакции»¹⁴.

Сплошь недомолвки.

3. Способ казни

Кто думает, что марксисты повторяют либеральные лозунги французской республики или западной демократии о свободе совести, тот не поймет положения религии в советском государстве. В марксистском понимании «свобода» имеет обратный смысл. Демократы говорят о формальной свободе или свободе выбора, а марксисты говорят о содержании идеологии, свободе от заблуждений. Марксисты имеют в виду не право выбора убеждений, а «правильный» выбор. Поэтому провозглашение марксистской свободы есть способ казни над религией. Провозглашая свободу совести, марксисты подменяют содержание понятия «свобода» другим, новым содержанием, обратным прежнему, называя это новое прежним привычным словом «свобода».

Маркс прямо предлагает понимать свободу совести наоборот:

«Буржуазная свобода не представляет собой ничего большего, как терпимость ко всем возможным видам религиозной свободы совести, а рабочая партия, наоборот, стремится освободить совесть от религиозного дурмана»¹⁵.

С ним совершенно согласен Ленин:

«В области религиозной политики задача пролетарской диктатуры состоит в том, чтобы не удовлетворяться декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви… Пролетарская диктатура должна неуклонно осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков»¹⁶.

Это понимание легло в основу советской религиозной политики:

«Свобода совести не есть свобода мракобесия»¹⁷ (а есть свобода атеизма?).

Это называется жонглировать словом «свобода». Свобода совести есть право человека быть хозяином своей духовной жизни. Ни перед кем в ней не отчитываться. Маркс и Ленин утверждают за партией право быть хозяйкой человеческой совести. Сперва — своих членов, потом — «трудящихся масс». Они предоставляют не гражданину, а пролетарской диктатуре право выбирать духовные ценности. Эта идея не оригинальна. Ее предвосхитила святая инквизиция.

«Освободить» совесть от религиозного дурмана»…

«Освободить» трудящиеся массы от религиозных предрассудков»…

«Освободить» еретика от его ереси…

«Освободить» кошелек прохожего от капитала. Всем этим «свободам» одна цена. Когда человек дает милостыню из своего кошелька, он свободен. Когда кошелек освобождают «придорожные благодетели» — это насилие. Можно отнять деньги. Можно отнять духовные ценности. То и другое — насилие и грабеж. «Освободить» совесть гражданина от его религиозных убеждений с помощью диктатуры пролетариата — значит с помощью органа внешнего принуждения изнасиловать и ограбить совесть.

Это и есть марксистское понимание свободы.

Схема его примитивна:

1. Свобода есть марксистская идеология.
2. Несвобода есть немарксистская идеология.

Освободить — изменить немарксистскую идеологию на марксистскую. Это стратегия.

Как же «освободить» совесть? Это вопрос тактики.

Страницы: 1 2 3

Иерей Павел Адельгейм.

Вступительное слово

Своими глазами, сердцем, душою, разумением.

Пятьдесят лет священнослужения отца Павла Адельгейма — это годы скорбей, потерь и лишений. Но и радости. «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16:33) — сказал Господь и заповедовал радоваться: «и радость ваша будет совершенна» (Ин 15:11).

Та радость, которая возможна только в спасительном предстоянии перед Богом, — Истины, Правды и Церкви Его ради, ибо сказано: «иго Мое благо и бремя Мое легко» (Мф 11:30). Христос для мира непобедим и ему непод­властен, каким бы страшным и нелепым этот мир ни казался, — в этом, пожалуй, главный вывод по прочтении книги отца Павла «Своими глазами». 35 лет пролежала она под спудом, почти за­бытой, как свидетельство о том, что, кажется, и быльем поросло, но вот, неожиданно для самого автора попросилась на свет.

Призвание к служению о. Павел ощутил еще в отрочестве, когда начал помогать теперь прославленному церковью старцу Севастиану в Казахстане, где жил со ссыльной матерью. И с тех первых шагов со старцем по нескончаемым дорогам широко раз­бросанного прихода это призвание звучит в нем не ослабевая, обрастая обертонами новых смыслов, открывая всю глубину Божьего замысла о человеке. В разные годы служения священ­ника лишали свободы, здоровья, семьи. Потом — построенного храма, созданной школы, одного за другим двух приходов. Таковы плоды правдоискательства, которые на протяжении ве­ков мало в чем изменились, разве что в деталях.

В 30 лет он был арестован по «антисоветской» статье и непра­ведно осужден. Но именно в лишениях открылся ему метод осоз­нания действительности, прежде всего — церковной. Суть ме­тода — в аналитическом сопоставлении существующих законов и реальной действительности. Казалось бы, дело совсем бес­перспективное в государстве, само существование которого началось с произвола и беззакония, где Произвол давно следует писать с большой буквы и где к нему привыкли, как к погодному явлению. Где, наконец, только Произвол и умеет уважать себя заставить, а закон вызывает смех, хоть и не без горечи: «закон — что дышло, куда повернул — туда и вышло», «закон — тайга, а прокурор — медведь», «законы святы, да судьи супостаты». А если вспомнить замечание Гоголя, что в России всегда были две беды — дураки и дороги, то пословица «дуракам закон не пи­сан» зазвучит особенно красноречиво. Так стоит ли уделять столь пристальное внимание закону там, где он попирается на каждом шагу? Тем не менее, именно анализ и сопоставление, то есть в данном случае сопоставление законов и постановлений о церкви, принятых в советском государстве, с церковной прак­тикой 70-х годов открывает истинное, исторически уникальное и, по сути, трагическое положение церкви, а точнее, если уж быть точным до конца, Московской патриархии (МП), в кото­ром она тогда оказалась.

Страницы книги «Своими глазами» писались в тяжкие для Церкви времена, в середине тех самых 70-х. Но когда они были легкими? Вопрос риторический, прежде всего, потому, что у Церкви Христовой не было и — приходится признать и это — не может быть легких времен, как не было их у тех, кто стояние за Правду и Истину принял как крест и призвание. Спаситель Сам определил Церковь как форму Своего присутствия на земле и в словах, обращенных к Апостолу, предрек ее эсхатологиче­скую судьбу: «Ты — Петр, и на сем камне Я Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф 16:18). Не одолеют вои­стину. Но попытки одолеть, начавшиеся еще во дни Страстей Господних, не прекращались никогда: огнем, мечом, ложью, лу­кавством, лестью, угрозами и посулами, извне и изнутри — через семена лицемерия и стяжательства земных благ. Сколько крови, сколько страданий! Но и — сколько ликующих побед, свиде­тельствующих непреложность слова Божия. Подтверждение тому — жизнь и труды священника Павла Адельгейма, участ­ника, свидетеля и летописца последних церковных времен, вме­стивших в себя годы борьбы с церковью двух государств — атеи­стического и уже провозгласившего православие едва ли не официальной идеологией. Как показывает жизнь, погибельно то и другое. Такова уж природа государства с его утилитарно­потребительским отношением к людям, как к полезным иско­паемым, будь то плоды человеческой деятельности — обще­ственной, научной, художественно-творческой, или сам человек во всей его земной полноте, с его работой, семьей, надеждами, радостями, прозрениями. Но государству, как Старухе из пуш­кинской сказки, мало власти над человеком, рано или поздно оно захочет, чтобы и Святой Дух был у него на посылках. Госу­дарство всегда было и будет готово признать любого бога на усло­виях служения этого бога ему, государству. Дилемма все та же: мораль и целесообразность, между которыми пролегла обжи­гающая черта противостояния Божиих Заповедей соблазнам и требованиям князя мира сего.

Захватив власть и поставив себе целью полное уничтожение церкви в России, большевики начали с уничтожения физиче­ского — казней, часто зверски-изощренных, изъятия ценностей, или, проще говоря, грабежа, изгнания из храмов, монастырей, уничтожения святынь. Но, как ни старались они выполнить ле­нинский завет «расстрелять как можно быстрее и как можно больше священников», антицерковный блицкриг не удался, по­требовалась осада. И церкви были предложены условия суще­ствования: всецелое реальное подчинение государству при за­конодательно декларированном от этого государства отделении. Потребовался иерарх, который, согласился бы возглавить на этих условиях церковь. Один за другим отпали и фактически были уничтожены три возможных преемника, названные патриархом Тихоном: митрополиты Кирилл (Смирнов), Петр (Крутицкий) и Агафангел (Преображенский). На условия властей согласился митрополит Сергий (Страгородский), с именем которого и свя­зано начало Великого Компромисса — подписание известной Декларации 1927 года.

Разумеется, и у него, как и у трех вышеназванных иерархов, был личный выбор. Но — и об этом нельзя забывать — был ли он у Московской Патриархии? Совершенно ясно, что не будь митрополита Сергия, нашелся бы другой, пятый, десятый. Выбор мученичества всегда исключительно личный и не мо­жет быть выбором организации. Теоретически государство могло бы ее попросту упразднить, но, как образно замечает о.  Павел, советское государство терпит инородное тело церкви в своем организме, как вставной глаз: «Он бесполезен, но лицо без него выглядит слишком свирепо». Перейдя границы допу­стимого, компромисс стал гибельным: «Своими руками Московская Патриархия надела себе на шею петлю, в которой сегодня задыхается», — пишет автор. Мы не увидим ее конца, корабль будет тонуть не сразу, но он уже терпит бедствие. Возможно ли обновление? На вопрос о спасении Иисус ответил: «Невозможное человекам возможно Богу» (Лк 18:27). Но это уже пути Господни, которые для нас неисповедимы и до времени скрыты.

Свидетельское повествование «Своими глазами» — живой срез церковного бытия времен еще насквозь советских, когда, в от­личие от нынешних бархатных, ежовые рукавицы, в коих госу­дарство держало церковь, были еще крепки и колючи. Пове­ствование в основной своей части ограничено пределами Ташкентской епархии, где о. Павел начал свое служение. «Жизнь в других варьируется, — пишет он, — но, в принципе, положение одинаково. Я пишу, как понял, увидел, почувствовал».

Сегодня тем, чья церковная жизнь началась после поворот­ной для РПЦ даты — 1000-летия крещения Руси, — трудно пред­ставить, что церковью, даже внутренней ее жизнью, правили атеисты по должности — уполномоченные при органах государ­ственной власти всех уровней. Тогда в Узбекистане «советские уполномоченные по религии ставятся из сотрудников ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, то есть представляют самую консервативную и кос­ную часть чиновничьего аппарата, привыкшую к сталинским методам руководства. Уполномоченный по Узбекистану Рузме- тов — бывший Председатель Ташкентского КГБ, затем проку­рор Узбекистана, смещенный за провинности в уполномочен­ные. Его заместитель Кривошеев — чекист. Бухарский уполномоченный Шамсутдинов — чекист. Ферганский Рахи­мов — чекист. Они мыслят не правовыми и моральными кате­гориями, они руководствуются принципами вреда и пользы го­сударству».

Церковь, служа Богу, оказалась как организация в полном ус­лужении у безбожной власти. Ах, кабы знать, о чем думал ми­трополит, а потом патриарх Сергий, читая: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а дру­гого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нера- деть. Не можете служить Богу и маммоне!» (Мф 6:24). Отгородив церковь от общественной жизни, государство превратило ее в дойную корову: приходские доходы, собранные по крупицам нашими бабушками и матерями, поступали через епархиальные управления в МП, а та львиную их долю переводила в так назы­ваемый Фонд Мира, средства которого шли на поддержание про­коммунистических, то есть опять же атеистических режимов, за­говоров, партий и движений. А руководство МП получало за это государственные награды. Так патриарх (1945—1970) Алексий Симанский «... за деятельность в борьбе за мир награжден 4 ор­денами Трудового Красного Знамени, медалями СССР и мно­гими иностранными орденами»¹. У его преемника патриарха Пи­мена (Извекова) три таких же ордена. Следующий, еще будучи митрополитом, успел получить только одно «Красное Знамя», но там скончался СССР, родилось новое государство, а с ним и новые награды, коих у нового Святейшего полный набор.

А вот еще один замечательный пример единения правящей партии и МП. После высылки из страны Александра Солжени­цына в 1974 году митрополит Таллинский и Эстонский Алексий (Ридигер), потом патриарх Алексий II, писал: «Мера, применен­ная к А. Солженицыну Президиумом Верховного Совета СССР о лишении его гражданства СССР, является вполне правильной и даже гуманной и отвечает воле всего нашего народа, о чем сви­детельствует реакция советских людей на решение Президиума Верховного Совета. Церковные люди полностью одобряют это решение и считают, что к А. Солженицыну и ему подобным при­менимы слова апостола Иоанна Богослова „Они вышли от нас, но не были наши“ (1 Ин 2:19)»². К слову, А. И. Солженицын от­казался от высшего ордена новой России, «Андрея Первозван­ного», зато патриарх стал первым его кавалером.

Пользуясь правом регистрации, власть через уполномоченных решала не только судьбу клириков, достойных, или, с ее точки зрения, не достойных окормлять паству, но и насильно насаж­дала угодных ей членов выборных органов в приходах, — опять же в интересах государства и официальной идеологии. В выс­шей степени красноречив случай, описанный о. Павлом, когда отчаявшиеся верующие в Душанбе просят убрать пьяницу-свя- щенника, позорящего свой сан. Все обращения тщетны: архие­рей кивает на уполномоченного, уполномоченный на архиерея. Дошли до секретаря горкома партии:

« — Что вы от меня хотите? Чтобы я помог вам избавиться от пьяницы-попа?

—  Да, да, — обрадовались верующие. — Помогите нам!

—      Да меня за это из партии выгонят!

И, увидев вытянувшиеся лица и удивленные глаза, пояснил:

—  В Душанбе сотни агитаторов-атеистов. Они обходятся го­сударству в копеечку. Для атеистической пропаганды от Кар- тавцева больше пользы, чем от них всех вместе взятых. Они ра­ботают с неверующими, Картавцев — с верующими. Они работают языком, Картавцев — личным примером. Они — на го­сударственных харчах, он — за счет вас, верующих. И вы хотите, чтобы я отказался от такого ценного сотрудника?

Верующие ушли, понурив головы».

Нечего было и думать не только о публикации, но даже са- миздатском тиражировании книги во времена ее написания, что кончилось бы не только новым сроком для автора, но и Бог весть каким числом сроков для тех, у кого текст книги был бы обна­ружен соответствующими госорганами. Публикация вполне могла состояться в конце 80-х — 90-х, когда открылись «шлюзы» и потоки лежащей под спудом совестливой, в том числе рели­гиозной, литературы хлынули в читающее пространство. Однако автор — разумеется, не случайно — решил опубликовать книгу именно сейчас, после двадцати лет церковной свободы. Дума­ется, причин здесь несколько, они исчерпывающе изложены в новом, написанном к этому изданию авторском предисловии. Но все вместе они определяют сегодняшнее новое качество от­ношений в извечной триаде Государство—Человек—Церковь, где Христос нужен как эмблема, символ, как знак на флаге, но только не как Сын Бога Живого.

Аналитический метод сопоставления закона и действитель­ности, или, можно сказать, идеала и реальности, отец Павел применил и в другой своей книге, поздней по написанию, но ранней по изданию, название которой говорит само за себя: «Догмат о Церкви в канонах и практике» (2002 год). И здесь речь о произволе, но уже архиерейском, попирающем не просто за­коны, но вековые каноны Церкви Христовой, основанных на Священном Писании и установлениях Вселенских Соборов. Не мудрено, что с одной стороны книга вызвала яростное не­приятие правящего Псковского архиерея (хотя и без опровер­жения приведенных фактов), а с другой — массу живых откли­ков со всей России, из тех болевых точек, которых коснулся автор.

Когда-то первосвященники увидели в личности Христа угрозу своему благополучию и руками Пилата, то есть государства, убили Его. В советские времена в Нем видело угрозу государство атеистическое. Теперь, когда на место ложных политических идеалов пришел материальный интерес, в Нем с Его «мир Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы» (Ин 7:7), — видят угрозу все, кто собственное благополучие, а значит, возможность влиять и властвовать, поставил превыше всего.

Но по-прежнему звучит призыв Христов, обращенный к бо­гатому юноше: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на не­бесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф 19:21). Тогда юноша отошел с печалью. Нынешние архиереи отходят с раздражением на любого, кто осмелится свидетельствовать.

Нам, прихожанам отца Павла, хорошо известна вдохновляю­щая, проникновенная сила его проповеди, живого пастырского слова. Но слово это не теряет силу и в статьях, выступлениях, книгах, множестве постоянных публикаций.

В последнее время у него появилась и довольно обширная Интернет-аудитория на его странице в «Живом журнале», — но­вая форма диалога священника с паствой, начатого им полвека назад. Приведу запись в «Журнале» одного из посетителей, имеющую отношение к нашей теме: «Власть архиерея в церкви — это примерно то, что сказал Людовик XIV: „Госу­дарство — это Я!“ — чем и вошел в историю. То есть архиерей сам по себе является источником власти и права, следовательно, всякие уставы и канонические правила бессмысленны. Это очень похоже на армейский юмор: „1. Начальник всегда прав.

2.  Если начальник неправ, смотри п. 1“. Вот, примерно к этому, с заменой слова „начальник¹¹, на слово „архиерей“, можно све­сти весь устав.

Но когда власть архиерея столь соблазнительна, то. дальше итак понятно. Сможет ли РПЦ осознать эту проблему, вот в чем вопрос?»³

Вопрос действительно пока остается открытым. Но жизнь нуждается в идеалах, и нельзя о них забывать: у каждого чело­века должно быть что-то, за что не жалко умереть. Как кораблю, чтобы не сбиться с пути, необходимо сверять курс по звездам, так и Церковь в земной своей ипостаси неизбежно будет обно­вляться, очищаться через Христа и Евангелие. И тех Его учени­ков, кто на призыв «иди за Мной» откликается «всем сердцем, душою, разумением» (Мф 22:37).

Виктор Яковлев.

Страницы: 1 2 3

Слово о радости отцу Павлу Адельгейму

Виктор Яковлев

1 августа приход святых Жен Мироносиц будет поздравлять с 70-летием своего пастыря, а до недавних пор и отца-настоятеля протоиерея Павла Адельгейма, известного и почитаемого исповедника православной веры, проповедника, богослова, церковного публициста.

Промысел Божий

Снова и снова всматриваюсь, вдумываюсь в давнюю, 1940 года, фотографию: на ней двухлетний мальчик и его молодой отец. Взгляд отца обращен на сына.

Через два года этого красивого, талантливого тридцатилетнего человека расстреляют по 58-й¹ статье с традиционным для тех лет перечнем подпунктов (58-1, 58-10, 58-11). Потом, конечно, реабилитируют… Останутся стихи:

Да, с правдой столкнуться опасно
Один на один, говорят,
И встретить нельзя безнаказанно
Ее немигающий взгляд…²

А мальчика ждет впереди сиротское детство, детдом, а когда мать отсидит срок по той же статье, жизнь с ней в ссыльном Актау под Карагандой.

Потом, уже в свои тридцать лет, — свой срок по статье 190-1³ и тоже – реабилитация.

И все же главным содержанием жизни отца Павла станет уже почти 50-летнее теперь священнослужение. Тогда, в Караганде, он начал помогать в богослужениях келейнику последнего оптинского старца Нектария отцу Севастьяну, ныне прославленному Церковью святому:

— Да, выпало промыслом Божиим такое счастье – сопровождать его по приходу, — вспоминает отец Павел. – Приход был огромный, приходилось очень много ходить. И все-таки он ежедневно, вернее, еженощно, по частным домам (иначе было нельзя) совершал Божественную литургию. Это продолжалось на протяжении многих лет. Думаю, тогда у меня и возникло такое совершенно четкое убеждение, что это мой путь: я хотел быть священником, и никем больше себя не представлял.

Проповедовать детям слово Божие  гораздо трудней, чем взрослым, потому что перед ними гораздо
сложнее ставить проблемы так, чтобы проблемы эти были им  понятны. Фото: Анна Шишова

Мысленно возвращаюсь к этой фотографии всегда, когда задаюсь вопросом: почему следование правде и истине неизбежно превращает человека в изгоя, неугодного миру сему, и ставит на путь таких страданий и преодолений, которые, кажется, выше человеческих сил и возможностей? И которых в жизни священника Павла Адельгейма было, да и остается предостаточно. Почему, в конце концов, так устроено, что одна из Заповедей Блаженств, преподанных Спасителем в Нагорной проповеди, — «Блаженны изгнанные правды ради…» — еще и закономерность? Самый понятный и близкий синоним блаженства – счастье. «Блажен, кто посетил сей мир // В его минуты роковые…» — знаменитые строки Ф. Тютчева. Был черновой вариант: «Счастлив, кто посетил сей мир…» И все-таки «блажен»! – утвердился поэт. Стало быть, есть в благе, благодати, блаженстве нечто отличающее его от счастья, которого мы привычно и банально желаем близким в дни рожденья.

Рядом с первой фотографией ложится другая – тюремные анфас и профиль. То же лицо отца, но уже непоправимо иное, уже тронутое тенью Голгофы, которая у каждого страдальца – а у нас их было не перечесть – своя. Отец Павел рассказывает:

— По делу проходили 15 человек, всех их расстреляли… ⁴ А потом здесь, в Комитете госбезопасности, я прочитал уже более позднее, реабилитационное рассмотрение, – оказалось, что в общем-то никаких поводов даже не было, чтобы их судить. Ну… все это делалось так, как мы уже в общем-то знаем. На первом допрос все они отвечали как нормальные люди, а начиная со второго стали хором сознаваться в выдуманных преступлениях. Например, отец мой, в то время актер и директор театра, сознался в том, что собирался при входе немцев в Иваново захватить власть над всем искусством Ивановской области…

А вот еще пара снимков: мать, Татьяна Никаноровна Пылаева. На одном она – юная красавица, студентка актерской студии Рубена Симонова при театре им. Вахтангова, на другом, спустя десять лет, — ссыльная вдова врага народа, с той же тенью-печатью тюремных лет на лице. И еще – отец Павел до ареста и после трехлетней отсидки: в облике – те же перемены. В зоне из-за того, что посмел отстаивать права заключенных, едва остался жив, но вернулся без правой ноги, — такие ставило печати на своих гражданах взращенное на ненависти государство-человековладелец. Последние перед освобождением дни оставили по себе и поэтическую память:

Время тоже потеряло ногу,
Ковыляют дни на костылях.
Уступает нехотя дорогу
Прошлое в прокуренных усах.

То, как нищий, милостыню просит,
То грозит костлявою рукой,
И кусок души моей уносит,
Часть того, что я зову собой.

Ухожу домой, прощайте, вышки,
Что меня три года стерегли.
Вы мне лучше, чем любые книжки,
Разобраться в жизни помогли ⁵.

«Не верь, не бойся, не проси», — формула жизни политзэков советской эпохи, сложившаяся еще в тридцатых годах. Песня Сатаны, сложенная в аду. У Бога песнь иная: верь, ибо верующему возможно всё; бойся, т. е. исполнись страха Божия, который есть благоговение перед Святостью Его; проси, ибо «всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». (Мф. 7, 8.) Призванный на путь пастырского служения Христу и Церкви Его, отец Павел, верный призванию несмотря ни на что, познал эту истину на себе, своим потом и кровью.

Читать: Век русской Церкви: от гонений до крови до объятий до смерти

Страницы: 1 2 3