Было холодно
Вспоминаю эти самые девятнадцатые и двадцатые августа 1991 года. Тогда я почувствовал "историю". Трудно передать - в самом деле чувство, которого нет в повседневности. Вот читаешь про взятие Бастилии и прочие такие вещи - Тюильри всякие, бланманже и монпансье, толпы возмущенного взбудораженного народа, перекувырканное государство, властители не знают, что делать, и посылают разных трибунов говорить с народом, а народ дивится - и как реагировать? Вот идиот залез на памятник Дзержинскому и пытается перевязать ему шею удавкой, его единочаятели ждут, чтобы потянуть и обрушить памятник на толпу, вместе с обреченным идиотом. Некоторые вскрикивают: отойдите, отойдите, указывая на памятник, а прочие придвигаются ближе и пьют пиво. Вырывается тачанкой "Волга" и оттуда вылезает нечто. Разносится: депутат, депутат. Депутат, надсаживаясь, орет в репродуктор, что мы, народ, победили, и всё будет по-нашему, и пусть все будут спокойны, теперь что хотим, то и будет, и раз мы хотим убрать памятник, то так и будет, ибо наша воля священна, только не надо вот прямо сейчас, не надо поддаваться на провокации, он, депутат, пришлет технику, и всё уберут цивилизованно. Народ слушает депутата, пьет пиво, народ ничего не хочет и просто стоит, глазеет, он не имеет к этому всему отношения, а идиот на памятнике упорно дергает голову, пытаясь накренить памятник своим весом, он тоже не слушает депутата, а его друзья внизу деловито командуют друг другу - разом! навались! им совместно и весело и они не слушают депутата, а отдельные товарищи слушают депутата, но как назло они - не народ.

Тогда не было мобильных телефонов и нечем было всё это и друг друга щёлкать. История упустила свой шанс. По проезжей части центральных московских проспектов шли люди, иногда изумленно оглядываясь - транспорта не было, никого не было, пустые проспекты и группки людей, фланирующих по ним вдоль и наискосок. Так дошли до метро, поехали к Белому дому, потому что в метро говорили, что там как раз движуха. Молодые девочки в мини портили стены в метро, расклеивая какие-то дацзибао, охрипшие тетки в метрошной форме пытались это срывать, это было противостояние. Народ сочувствовал девушкам в мини. Пришли к Белому дому, вокруг лежал строительный мусор высотой по колено и это называлось баррикадой, стояла цепь решительных людей, взявшись за руки, они окружали дом и вызывали уважение. Кажется, они себя уважали, и это поражало больше, чем строительный мусор против танков. Эти люди стояли, а между их цепочками гуляли другие москвичи, пили пиво и дивились на происходящее. Жгли костерки, ходили посмотреть, где тут еще что показывают, приходили и уходили. Камиллов Демуленов с зелеными лентами видно не было, то ли уже отговорили, то еще потом будут, а сейчас тихо. Подходили к "нашим" танкам. Чувство было, как в зоопарке: показывают зверя за решеткой. очень мило. Но... Смотрел в лица танкистов. Кажется, они немного лучше окружающих представляли, какое может быть "но", если что. Но, конечно, в основном вокруг - фланеры, фланеры. Всей москвой смотрели сами на себя.

Потом я выяснил, что гораздо дальше, на улицах, примыкающих к площади у Белого дома, есть и почти настоящие баррикады. Тут всерьез готовились к наступлению танков. Стаскивали бетонные плиты, громоздили столбы, невесть откуда добытые. Улицы нешироки, был шанс перекрыть. Зачем? Оружия не было, но как-то делалось, само, какие могут быть объяснения. Все тащат плиту, надо помочь. Получалось смешно, но было страшно. Отсюда, с баррикадки переднего края, слышен был только рокот толпы у Белого дома, иногда затихающей, а то взрывающейся ревом, когда кто-то выходил на балкон. И было совсем ничего не известно. Только в самом центре событий может быть так ничего не понятно. Что вообще происходит? Это что такое? Как называется? А кто говорит? А что будут делать? А чем закончится? Совершенно не ясно. Человек тридцать, а то и пятьдесят, обшаривали переулки вокруг и стаскивали какие-то тяжести. Здесь была наша территория, а дальше открывался прогал улицы, с которой должны были идти БТРы. Там было пусто и страшно, и временами казалось, что уже рокочут моторы. С бодрым видом отправлялся к углу улицы, шагов за 200 от баррикады - посмотреть, в самом ли деле моторы. Нет, это просто гудит затихающая вечерняя Москва, никакой военной техники. Но страх всё усиливался. Люди друг друга пугали, никто ничего не понимал, возникло чувство оставленности - это был островок из нескольких десятков людей, которые самым причудливым образом не пошли домой, а остались на ночь у этой вот так называемой баррикады, и они не уходили и не уйдут - хотя почему, зачем и какой в этом смысл - совсем не понятно. Под фонарем светло, а дальше мрак, взрёвы толпы у Белого дома, а тут тихо и страшно, люди пытаются отвлечь себя делом и всё подтаскивают какие-то скамейки и пытаются затащить бетонные блоки и вывороченные камни бордюра друг на друга, повыше, покрепче. И ведь если пойдут войска - ведь останутся эти люди, и будут умирать. почему? Трудно сказать. Какая-то соцальная инерция, поле напряжений. Поведение в политике - функция предшествующей истории социальных групп. обычно люди понятия не имеют, что принадлежат к каким-то социальным группам, это кажется выдумкой. Вот семья, вот работа, вот друзья - тут понятно. кто к кому относится. а все эти группы - ведь чепуха, не правда ли? А в том дело. что в обыденности это не проявляется, и у кого нет опыта истории, этого почувствовать не может - ну нету опыта, его, опыт, заменить может только научная теория, а если ни теории, ни опыта - так и не понять. И вот социальное место ведет людей, создает давление, побуждение, и совсем разной судьбы люди вытолкнуты в историю, и кто знает, удастся ли им вернуться обратно. Когда как. Иногда - запросто, будет утро, и все разойдутся, а иногда - тысячи смертей. Это уж как повезет.

В рубашке с коротким рукавом, после долгого жаркого дня, я совершенно замерз. Хотелось есть, пить и было жутко холодно. Продрожав ночь, часам к восьми утра увидел, что солнышко встало, атаки нету и не предвидится, поехал на работу. Приехал туда совершенно невменяемый, надел на себя телогрейку и сделал полулитровую кружку кофе. Обжигаясь кипятком, заблаженствовал и пошел по кабинетам коллег, узнавать, так что это было и вообще что происходит. Коллеги слушали радио и смогли мне объяснить. Никто не знает меньше очевидца. Коллеги были в рубашках, без телогреек, они не били об себя зубами и выглядели вполне вменяемо - обсуждали результаты, перспективы и скромные надежды. В целом они сходились на том, что это крайне интересно - и шли работать. Я тоже оттаял и сел к столу. На следующую ночь было уже намного понятнее. Но чувства истории потом уже не было - это бывает, наверное, очень редко.