Песня кончилась, и абсолютно голые Никамурито с Б.Е.  удалились в соседнее помещение демонстративно и в обнимку. В соседнем помещении Кава взял в рот член Б.Е. и принялся с удовольствием его облизывать. Минуты три все шло своим чередом, и вдруг Кава ощутил некую напряженность в атмосфере. Он сел рядом Б.Е.
 – Ну вот, опять. – Б.Е. сжал губы и задумался.                                        
– Что случилось? – осведомился Никамурито.                                     
– Опять чувствую себя девушкой! – Б.Е. запустил ботинком в ударную установку. Загрохотали барабаны.

  Загрохотали барабаны, и Кава встал из-за стола с кружкой, наполненной кровавой жижей в правой руке и с огромным зазубренным ножом в левой. Лицо его было каменным, а походка.… Так направлялся бы в известное место Командор, если бы у него была возможность выпить для храбрости. Поручик, голый до пояса, молотил в барабаны переломанной пополам шваброй. Голова Поручика с любопытством и некоторым недоумением наблюдала за тем, что делают его руки. Грохот был такой силы, что казалось, будто это он заставляет качаться фонари за окном.                                               
– Прекратить безобразие. – Кава принял позу констебля перед демонстрацией. – Наверху спит ребенок!                                                                       
– В чем дело? – ответила голова Поручика. – Тебя так заботит здоровье семикилограммового уха, которое там наверху родилось? Или, может быть, ты, когда родишь что-нибудь подобное, станешь запрещать мне курить в твоем подъезде? Что для тебя важней – мужская солидарность или падеж детей в Никарагуа?                                        
– Что для тебя важней, мужская дружба или то, с кем спит твоя жена? – спросил Вилли-Кий у Никамурито, который вылил ему на голову содержимое своей кружки, когда обнаружил Галкину грудь во рту у Дика Вилли-Кия. Никамурито не удостоил его ответом. Он увидел в дальнем углу комнаты следующую картину: на грязном мате в полном облачении спал Цоца Фельдман. Лицо его светилось удовольствием и чувством самодостаточности, глаза были блаженно закрыты, губы издавали пивное бульканье. Жуткий храп представлял из себя некий стабильный шумовой фон и от этого делался полностью незаметен. В изголовье импровизированной постели в тишайшей задумчивости примостилась Катя-2. Поза ее говорила о смирении, усталом счастье и радостной готовности нести свой крест хоть до Симферополя. В противоположном углу зала находился Чила. Перед ним стоял этюдник. Он что-то размашисто писал грязными гуашевыми красками. Кава пошел посмотреть на картинку.                                                                                                                        
– Это картина. – Объяснил Чила. – Православный сюжет. Святая Екатерина со Свиньей. Однажды этой достойной женщине всю ночь довелось стеречь жертвенного поросенка.     
Кава задумался: вот лежит человек, который ел сегодня руками из общего блюда квашеную капусту, закусывая рюмку, поднятую за «Нежное сердце матери». Он  ел квашеную капусту и плакал, ибо был растроган нежностью материнского сердца, ибо ничто человеческое ему не чуждо, ибо все свойственное ему истинно человечно. И не надо бояться быть похожим на свинью. Надо бояться обидеть в себе этого розового поросенка с чувствительным пятачком. Видимо, творец создал свинью и человека, дабы они шли рука об руку, сделал их братьями, один из которых нем и ходит под себя. Мусульмане и иудеи свинины не едят, называют свиней животным «нечистым», презирают их, освобождая своим презрением от обязанности умирать для здоровья двуногих. Какая трогательная, стыдливая забота о ближнем. Благодеяние через презрение. Так власть имущий швыряет монету стремящемуся к нему калеке, боясь запачкаться. Сентиментальность и жестокость, брезгливость и неопрятность, доверчивость и вероломство, изысканность и пошлость – и. т. д. и. т. п. Вот качества, свойственные только самым человечным из человеческих существ, только самым ярким и привлекательным личностям, тем, к кому тянутся люди. Но ведь эти качества свойственны всему свиному племени. Великая свинья способна сочетать в себе те противоположности, которые уживаются лишь в сильнейших представителях рода человеческого. Поэтому спи, Цоца Фельдман, спи так, как может спать только настоящий человек, да приснятся тебе лебеди и огромные груди, розы и крашеные губы, капля росы на вульве и кружка пива с нежной пенкой, спи не стесняясь, хотя это лишнее, ты и так ничего не стесняешься (несмотря на чудовищную стыдливость, тебе свойственную), потому что чего стесняться настоящему Человеку, истинному представителю Вида, защищенному от всякой пакости прекрасным Равновесием Качеств.           
Кава Равновесием Качеств не обладал, а сейчас ощутимо терял и самое банальное равновесие (выше обозначенный монолог завершился уже по пути домой). Кава стеснялся своего опьянения, несмотря на то, что со стыдливостью у него всегда были большие проблемы. Дабы откровенно и глупо не упасть, Кава швырнул находившуюся у него в руках бутылку в окно. Бутылка попала в выступающий над ним крюк и разлетелась в прах, не повредив огромного витринного стекла. «С Новым Годом, Голубые Свиньи!» – заорал Никамурито, так как настроение его улучшилось. Он был талантлив. Талант – это когда брошенная тобой бутылка попадает именно в единственный в мире железный крюк. Перед уходом Никамурито предложил Кате-2 идти к нему на ночлег. «Я не могу бросить Славу, ему плохо», – ответила девушка. Так одна добродетель всегда ведет за руку другую. В этот раз проявленная преданность спасла женщину от разнузданной оргии.                                    
За руку в данный момент Кава вел Галку. Поскольку другая его рука была теперь свободна, он обнял Катю (не Катю-2, а любимую женщину Кавы Никамурито Сюдзея). Сзади, совершенно не стесняясь опьянения, бесконца падая и невнятно выражаясь, плелся Дик Вилли-Кий. Он тоже был лишен прекрасного Равновесия Качеств, он всегда гордился своей  ипостасью.    
Так и вошли они в дом Кавы Никамурито Сюдзея. Кава постелил одну большую постель для себя, Кати и Галки, и одну, совсем маленькую, для Вилли-Кия. Тот проявил благородство и улегся на маленькой постели. Кава ничего не проявил и забрался в большую. Погас свет. Галка запустила руку в пах Никамурито, Катя положила его руку себе промеж бедер. Никамурито наслаждался краткой секундой уюта, так как теперь он должен был выбрать, какой из женщин ввести первой член во влагалище. Если сначала сделать это с Катей, то стремительно остывающая Галка, скорее всего, уснет за время коитуса, и будить ее будет невежливо. Кроме того, Кава чувствовал, что теряет Галку, что количество отпущенных на их долю соитий стремительно бежит к концу, почему и хотел ее немного сильнее. Однако, с другой стороны,  если начать с Галки, то Катя, убежденная в том, что Никамурито любит Галку сильнее, впадет в истерику и произростет нечеловеческий бардак.                                                                               Кава набросился на Галку, когда она повернулась на спину, и ему ударило в нос ослепительно-животным запахом ее лобка. Кава пробрался в густое, маслянистое влагалище, грубое и выпуклое, как волна. В этот раз он делал все крайне агрессивно и Катя потом говорила ему, что часто вспоминала эту сцену, чтобы возбудиться. Когда первое бешенство прошло, Кава стал искать Катину вульву, дабы ее лизать.                                                                               
Он нашел Катю одетой возле двери комнаты. Она хотела уйти. Кава посмотрел на Галку, она спала. В этот момент его член находился у нее внутри.                                                                
Галка проснулась от шума. Около двери, прижимаясь к ней спиной, сидел Кава. Катя молча пыталась открыть дверь. Кава молча смотрел снизу вверх. Галка подошла, кого-то обняла, кого-то подняла с холодного пола, и кризис пошел на спад.                                             
– Катя, ты должна понять. – Галка говорила сверху вниз, Катя смотрела глазами вверх и тихо хныкала. – Любовь – это не пальма в кадке, ее мало поливать раз в неделю. Любовь – дороже всего этого: дороже и тебя и меня, она круче всякого соития и светлей любого оргазма. «Интересно, – подумал Никамурито, – Галка когда-нибудь испытывала оргазм?» Он был с ней уже пять лет и не мог однозначно ответить на этот вопрос.                                                              – Я знаю, что такое любовь и сколько трудов требуется, дабы иметь ее в сохранности. – Галка развивала тему достаточно монотонно. Вилли-Кий проснулся и смотрел снизу вверх на Галкин зад. Зад стоил того. Катю успокаивала бесконечная, ритмичная, напоминающая украинскую песню, Галкина проповедь.  «Интересно, – подумал Никамурито, – Галка когда-нибудь испытывала оргазм со мной?». Ему смутно хотелось кастрировать Вилли-Кия. Утро было розовым и сладким, утро было туманным. Галка и Вилли-Кий готовили на кухне завтрак, в обществе шумно похмеляющихся родителей Никамурито. В это время Кава занимался в тропической позе любовью с Катей в своей комнате. Потом родители упали, сраженные утренней дозой. В ванной шумела вода – самый светлый звук – квинтэссенция детства. В ванной сидели Галка и Вилли-Кий, держась за руки. На стиральной машинке расположился Кава. Катя сосала ему член.  В спине шипело смешное тепло. Сквозь мутную глухую сладость Кава понимал, что в эту ночь он имел Галку последний раз в жизни. Потом Кава уснул, и вот какое ему было видение.<?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />

ВТОРОЙ СОН КАВЫ НИКАМУРИТО СЮДЗЕЯ.

Снилось Никамурито, что вот уже больше пяти лет прошло с тех пор, как благополучно расстался он с Галой. Что вот уже больше шести месяцев, как он женат на женщине по имени Мишка, обладающей крошечным выпуклым лобком в коротких жестких кудряшках, усиками над верхней губой и темными, мягкими, вздернутыми вверх грудками. Ступни у Мишки круглые, бледно оливковые, с тонкой кожей. И вот, значит, поехал Никамурито отдыхать со своей супружницей к морю. Море казалось достаточно качественным, но какого-то фиолетового, не очень приятного для глаз оттенка. Кроме того, дошло до сведения Сюдзея, что первая его женщина, Аня, отдыхает неподалеку. Стал Кава искать с нею встречи, и, ясное дело, скоро нашел. Отношения же его с женой были такого свойства, что посещать любовницу мог Никамурито только в тайне. Так все и шло. Солнце светило, море плевалось ультрафиолетом, а Кавину кожу стал покрывать эдакий вычурный зеленоватый загар.                                      Однажды, проснувшись густой сверчковой ночью в глиняной хижине, не обнаружил Сюдзей рядом с собой молодой жены. Этой ночью Аня дала ему утешения, но на следующую ночь стал Сюдзей Мишку следить. Видел он, как вышла она к калитке, как остановился перед домом грузовик с кузовом, полным бледных мужчин во фраках. Двое из них подали Мишке затянутые в белые перчатки узкие ладони. Мишка взлетела в кузов, и умчался проклятый автомобиль в душную ночь. Утром вернулась Мишка, усталая и сладкая, и Кава ждал ее у порога.        
 – Ты, наверное, не спишь никогда? – спросил он.                          
– Да, я не умею.                                                                                                        
– А ведь мне все про самосвал известно.                                                      
– А я про Аню все знаю.                                                                         
– Так, может быть, больше не будем?                                                           
– Я придумала лучше. – Мишка поцеловала его, от губ ее пахло даже не вином, а каким-то более чудным и приятным признаком опьянения. – Мы с тобой больше будем-нибудем, а меньше совсем не будем.                                                                                    
– Ты все очень хорошо придумала.                                                               
На следующий день они с утра до ночи гуляли по пляжу в одну сторону, счастливые и тихие, и ушли так далеко, что все люди остались сзади. Они разговаривали и надеялись на максимальное, когда свалился вечер, изменив цвет растений. К Ане приехал высокий угловатый муж из Петербурга. Неожиданно, ко всеобщему ужасу, на верху, там, где проходила дорога по размываемому прибоем склону, возник грузовик – черный жук и два конуса белого света. Мужчины во фраках прыгали через борт, и неслись вниз по склону, развивая фалды и подняв над головами черные с белыми кончиками трости. Мишка вжалась в песок. Кава достал нож. Он очень боялся, что его убьют. Его и в самом деле, тут же убили. Он упал на собственный нож с расколотой головой.                                                                                             Потом грузовик несся по пустому шоссе и Кава вел себя вовсе не правильно. Он все глазел по сторонам, хотя на нем был уже черный фрак. Каву поправили, и он сосредоточил взгляд на ступнях танцующей на кузове Мишки. Босые ноги девушки стучали в нагретый пол кузова, но звука не было слышно за воем мотора. Все мужчины смотрели на ее ноги, сидя по краям кузова на деревянных скамьях. Скоро Кава понял, в чем дело. Ему стало очень приятно, но он не стал бы мириться с этим, если бы у него был выбор. На этот раз выбора не было, и пришлось наслаждаться вечно.