враг моего врага
Получил вчера вот такой комментарий к одной из старых записей:
Не память и примирение в первую очередь заботят режим Путина. Он использует малейшую возможность, чтобы сделать этот священный день частью широкомасшабной кампании по раздуванию националистической истерии... Советские времена доказали, что нет ничего лучше угрозы внешнего врага, чтобы привести народ к мысли, что лошадей на переправе не меняют, и Путину лучше остаться, сильной руке, которая не позволит стране распасться. Именно это нужно народу, чтобы одержать победу над 'внешним врагом'.

Понятно, что к теме записи он никакого отношения не имел, тем не менее примечателен тем, что на языке у автора то, что у многих на уме: «Если Путин против колхозов, то мы – за». Если Путин нервно реагирует на попытки переписывания истории Великой Отечественной, то, значит нужно ее переписывать с как можно более красочными (а лучше кровавыми) подробностями. В мае, как известно, особой популярностью пользуется рассказ о диких восточных ордах, бедокуривших в Европе по приказу усатого людоеда.
Путин для (условного) либерала тут точь-в-точь как та теща для героя частушки. Пройти без шуток мимо ее дома выше его сил, хотя в данном-то случае можно было бы и задуматься. Текущие политические дивиденды от демонстрации теще различных достоинств сомнительны, а вот сам факт демонстрации запоминается.

Тут я должен сделать отступление. Инициативы российского руководства по борьбе с фальсификацией истории чем-то напоминают попытку съесть яйцо в скорлупе, начиная с желтка. Если великие умы, разрабатывавшие документ, не способны заметить, что в заглавном словосочетании «противодействие попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России» уже есть легкая несуразица, страшно подумать, что начнется на исполнительном уровне, где умы подчас не так велики. Правосудие и раньше носило стохастический характер, достаточно вспомнить ульяновский суд, нашедший экстремизм в «Застольных беседах Гитлера» Тревор-Ропера и кировский суд, ущучивший «Фашизм и русскую эмиграцию» Окорокова. Сколько всего сможет запретить под сенью новых инициатив суд, к примеру, урюпинский, страшно представить. Но главное даже не в этом, а в том, что законодательные порывы чем-то напоминают реакцию червяка на удар током: он розовеет и извивается. То есть понятно, что ввести запрет на нежелательный образ мысли легче всего, но, если с этого начинать, то ничем кроме Министерства Правды образца 1984 г. не закончишь. Гораздо сложнее постараться сделать архивы с документами по Второй Мировой, по возможности, открытыми и доступными. Или провести их, не побоюсь этого слова, электронную каталогизацию. Или централизованно заняться, наконец, переводом первоисточников, многие из которых до сих пор на русском не изданы, в результате чего даже люди с вполне себе историческим образованием увлеченно варят в своих головах манную конспирологическую кашу. А уже после этого, возможно, начинать грозить кулаком супостатам-ревизионистам, желательно, правда, не делая различия между Эстонией и Эквадором.

Но вернемся к начальной цитате. Я не очень понимаю, на что рассчитывают борцы с Путиным. Что прочитав очередную статью о злодеяниях красноармейцев, он раскается, уедет на Валдай, выроет там себе землянку и повесит табличку «Схимник. Прием граждан строго по пятницам»? Зато я вполне четко вижу как контекст этой борьбы искажает восприятие информации. Нескромно проиллюстрирую на собственном примере. Ни в одной из моих записей о Второй Мировой я не пишу ничего такого, что было бы неизвестно в Германии. Статья о Неммерсдорфе более чем наполовину базируется на книге Фиша. Критику методологии подсчета жертв насилия в Берлине 45-го, сделанного Б.Йор, озвучивали и немецкие историки, я разве что добавил этой критике наглядности. Говоря в последний месяц о «Генеральном Плане Ост», историческом ревизионизме или тезисе превентивной войны я и вовсе шпарил абзацами из немецкой википедии. И тем не менее уверен, что это вполне нейтральное с немецкой т.зр. изложение воспринимается некоторыми как "прокремлевское".

Так вот, хотелось бы знать, нельзя ли все же разделять: отношение к власти со всеми ее причудами и законодательными инициативами в одну корзинку, а отношение к собственной истории в другую?