|
[20 Jul 2025|01:12am] |
Прочитала на иврите сборник рассказов автора по имени, кажется, Эшколь Набу -- нет, Нево, говорят умные люди! -- под названием примерно "Ненасытное сердце". Последний рассказ называется "Колокола". Сразу после похорон матери авторский герой, к неудовольствию своих братьев, сбежал в Италию -- друзья нашли ему квартиру, в которой нужно пожить, пока хозяева в отъезде -- присмотреть за домом и за растениями. Квартира прекрасная, вид с балкона лучше некуда, в баре в двух шагах от дома можно смотреть на молодых женщин и представлять, как он поднимается с ними в спальню с огромной кроватью, расстегивает им пуговицы там. где у них пуговицы, и проч. Только одно нехорошо: церковные колокола звонят ему прямо в ухо, громко-прегромко, каждые полчаса. Из-за этого практически невозможно заснуть. Он поговорил по телефону с Франческой, которая нашла ему это великолепное место, но она сказала, что с этим ничего поделать нельзя, колокола звонят сотни лет. Авторский герой (израильтянин, иудей) немного сердит на итальянцев -- как же можно держаться за идиотские традиции только потому, что им много лет? Гугль объяснил ему, что колокола нужны были, чтобы христианский мир жил по одним и тем же часам. А теперь мир изменился, и колоколов для этого больше не нужно. Он решил попробовать поговорить со священником. Франческа не поверила в успех этой затеи, но объяснила ему, что священника можно изловить после утренней службы. Он решил попробовать. Мама всегда ему это советовала, и это неожиданно срабатывало, хоть и не всегда.
Он пришел на службу, стали петь, он вспомнил, как мама любила церковную музыку, у него полились слезы, и он не заметил, как служба завершилась. Пришлось бежать за священником, петлять в каких-то лабиринтах и занять очередь в исповедальную будочку -- там уже сидело несколько грешников. Ожидая на скамеечке, он рассудил, что нельзя сразу начинать с колоколов, нужно сначала в чем-нибудь исповедоваться. Он чувствовал себя неловко, потому что не знал, можно ли это вообще еврею. Тем не менее колокола требовали действовать. Он вошел в будку; там контуры тела молодого священника угадывались за занавеской в сеточку. Он сказал, что несколько дней назад умерла его мать. Священник выразил сочувствие. Герой сказал, что в день смерти она написала ему сообщение, а он закрутился и не ответил, и это его мучает. (Она писала, что была в парикмахерской, а там женщины в очереди обсуждали его книги. Она сказала, что автор книг -- ее сын, и тут же стала звездой во всей парикмахерской.) Священник сказал -- я уверен, что она простила тебя за это, сын мой. Герой поморщился -- почему это он так уверен? Но сказал: это еще не все. Сразу после похорон, он сказал, я уехал сюда, в Италию, хотя отец остался один и ему нужна была моя помощь. Священник, помолчав, сказал ему, что он наберется здесь сил и вернется на свое место нести свое бремя. Он спросил, есть ли еще что-нибудь, и тогда авторский герой завел речь про колокола. Ведь теперь у всех есть часы? Священник сказал, что колокола нужны не только для того, чтобы сообщать время, но также для того, чтобы напоминать людям о том, что в небе есть Бог. -- Но почему ночью? -- У нас есть пожилые прихожане, они не спят ночью, и колокол говорит им, что они не одни. Герой поблагодарил священника, попрощался, но тот окликнул его и спросил, в котором часу умерла его мать. Тот сказал -- в два часа ночи.
Ночью он лежал и слушал колокола -- бьют полночь, час, бьют половину второго -- а в два часа колокол промолчал, и молчал до половины третьего.
Звучит не очень убедительно. Так мог бы поступить жрец Одина, да и сам Один, но не католический священник. Тем не менее, этот рассказ мне понравился, и еще один, наоборот, первый, про смерть отца. В остальном это рассказы о статусе "все сложно" с сайтов знакомств (которые в текстах израильских авторов, в том числе и довольно давних, фигурируют очень часто), о трудностях адюльтера, и о том, как медленно, по-рембрандтовски, иногда идет время в некоторых закутках шоппинг-мола. Иногда "все сложно" проходит мимо экзотических психотерапевтических практик или дурдома, но все равно остается сюжетоносным. В этом есть некий местный колорит, какая-то незнакомая нежность, много женской инициативы, но все равно зубодробительно скучно -- при всем уважении. Я не говорю на иврите, но почти уверена, что у автора очень хороший слог. Но мне бы не хотелось больше такое читать (а, подозреваю, придется -- год назад надарили мне всяких книг на иврите, кто будет их читать? Пушкин не будет). Хотелось бы найти что-нибудь, что читаешь, не считая страниц, особенно сейчас, когда совершенно нет времени.
|
|