С. Невский "Франциск". Опера. Большой театр

Представление начинается еще гардеробе, где гостей (почему-то слушателей оперы сегодня хочется назвать именно так) встречает камерный ансамбль и группа молчаливых, одинаково одетых в серое, артистов.

Они, студенты школы-студии МХТ, образуют живую, статичную цепь, которая тянется по лестнице в фойе, где то замирает, то продвигается дальше в зал, пока не поднимается на сцену, окружая кровать с полуголым Франциском.

Зачем это нужно становится понятным позже, когда опера начинается пенопластовым скрежетом.

Сцена заставлена строительными лесами с несколько этажей – на первом располагаются студийцы из фойе, голоса которых дублируют партию Франциска (контртенор поёт её по-немецки), символизируя то ли внутренний, то ли внешний монолог.

На втором этаже конструкции, в темноте начинающей напоминать готический собор, располагаются оркестранты, на третьем – хористы.

Сюжет спектакля состоит из предсмертных видений Франциска (Дэниел Китинг-Робертс) и причетов ухаживающей за ней Клары (Наталья Пшеничникова), сомневающегося в своих силах, жалующегося на своё тело и недостаточность веры.

Либретто Клаудиуса Люнштедта, доставшийся чтецам в переводе Сергея Невского (то есть, можно сказать, авторизованный, хотя и подчищенный от мата) – мощный монолог, который может принадлежать кому угодно, любому человеку: стенограмма смятенного сознания намеренно обезличена – вот почему слова его так легко расходятся на массовку в духе ранней Таганки.

Смысл её в том, что Франциском может быть (стать) каждый.


Жизнь Франциска – не крёстный путь Христа, но цепь событий судьбы вполне человеческой, хотя и незаурядной: всечеловек, обращающийся с Господу с просьбой об испытаниях, таким образом, касается каждого сидящего в зале.

И это очень личное высказывание состоит из точечных, постоянно прерывающихся звуковых объёмов, штрихпунктиров и азбуки Морзе: здесь каждая нота, точно на просвет, видна со всех сторон и подсвечена общим пространством.

Пока Франциск жив, все эти звуки разного происхождения, длины и высоты, пытаются прижаться друг к другу и сделать звучание сценического объёма непрерывным, выстраиваясь в локальные волны или же дорожки; а когда Франциск умирает и душа его устремляется ввысь, устремления музыкантов и хористов становятся центробежными, рассыпчатыми, рассыпавшимися…

Блики звуков то свербят над ухом траекториями одиночных трассирующих снарядов, а то начинают валить сверху вниз снежной метелью, то убывая, то засыпая своими следами всю сцену, весь её окоём.

Впрочем, для актуального сочинения в духе поисковой музыки, особенно начинающегося со скрежета пенопласта по стеклу (далее были использованы наждачная бумага, пила и много ещё чего фактурненького – в духе бедного искусства), сочинение Невского весьма внятное и приятное уху; в нём нет ни авангардной загромождённости, ни модернистской заторможенности – композитором отмерено ровно столько снега, сколько нужно для того, чтобы действие постоянно развивалось.

Настороженность зала (а слушали предельно внимательно, почти не уходили и даже не кашляли: партитура «Франциска», полная пауз, позволяет слушать и зал тоже) растворилась не сразу, но я ощущал, как она тает под напором софитов.

Раньше, ведь, оперу ходили слушать для развлечения, изысканного времяпрепровождения; постепенно музыкальный театр стал предельно интеллектуальным, окончательно оторвавшись от чаяний обычной публики, уткнувшейся в сериалы.

Видимо, пришла пора искать пути воссоединения: «Франциск» – это важная, на мой взгляд, попытка пробиться к непосредственному чувству театрального люда; это стремление головного и некогда совсем уже герметичного искусства к чистой чувственности.

Вот для чего гостей начинают «цеплять» ещё в фойе, выдергивать из бытовухи и настраивать на мистерию (всё-таки, Франциск» больше похож на ораторию); вот для чего нужны все эти скрежещущие и зудящие звуки, не мытьём, так катаньем забирая зрительское внимание, а затем уже не отпуская его до конца представления медленным нарастанием звукового ландшафта.





Я очень рад, что спектакль удался; ему с самого начало везло и всё складывалось, сложилось: Невский фартов, даже погоду сегодня словно специально включили немного летнюю, чтобы можно было длить и длить послевкусие.

Все составляющие зрелища вышли уравновешенными, несуетными. Как у взрослых, когда все дают то, что надо, органично и естественно существуя внутри жанра и предложенных обстоятельств.

Голос английского контр-тенора Дэниеля Китинг-Робертса, одновременно здешний и нездешний, надмирный, такой эффектный и такой невесомый, то сплетался, то расплетался с партией, которую пела замечательная Наталья Пшеничникова, героиня которой находилась в каких-то сложных отношениях с Франциском.

И с лёгкостью невероятной (а, главное, актёрски крайне точно) Наталья передавала всю эту цветущую в опусе сложность – и эмоциональную и музыкальную.

Сценография Виктора Шилькрота простая и эффектная, символически ёмкая, просторная, не давящая; особенно мне понравилась свето-цветовая партитура, разработанная Сергеем Шевченко на уровне Фельштинского или Исмагилова, помогала углубить правильно расставленные акценты.

Либретто: http://www.topos.ru/article/6792

Мои беседы с Сергеем Невским:
О времени и о себе: http://www.chaskor.ru/article/sergej_nevskij_za_predelami_kontrolya_8181
http://www.topos.ru/article/6788
http://www.topos.ru/article/6781
http://www.topos.ru/article/6775
О Малере: http://www.chaskor.ru/article/sergej_nevskij_est_soblazn_sravnit_malera_s_dostoevskim_19345
О Гайдне: http://www.chaskor.ru/article/sergej_nevskij_bez_gajdna_nichego_etogo_prosto_by_ne_proizoshlo_24461
О Стравинском: http://www.chaskor.ru/article/sergej_nevskij_osnovnaya_strategiya_stravinskogo_-_skolzhenie_23064
О Чайковском: http://www.chaskor.ru/article/sergej_nevskij_vse_chto_my_znaem_o_chajkovskom_zastavlyaet__predpolagat_chto_on_bolee_stradal_sam_chem_prinosil_komu-to_stradaniya_22417