Под бинтами
Как это объяснить: день наполняется силой вместе со светом, которого становится всё больше и больше, но сам свет ещё бледен. Пока это лишь тень света: греет, но не светит, тупо бдит, точно чего-то ждёт, беден и немощен как первый росток. Как всё ещё весенний фрукт, небогатый вялыми витаминами. Как остаток ренессансной фрески. И даже самый яркий закат в конце марта точно так же придерживает свою внутреннюю силу на потом, на когда мир окоёма нальётся густым и горячечным соком, жирными сливками солнечных буден, блажащих каким-нибудь августом, отдалённым, точно мысль об континентальном Китае.

Ну а пока мир притаился в минусе: телодвиженье, уходящее внутрь, под плинтус, заметно лишь на земле – в быстрой смене пигментных пятен, струении пресных ручьёв, превращающих поселковые дороги в развязки вено-венозных сплетений.
Снег, точнее, то, что от него остаётся, больше не отражает остатки бледного, похожего на сыворотку или известку, света, но поглощает его целиком, без остатка, в неимоверном количестве, точно всё никак не может наесться им напоследок.
Его уже рвёт-разрывает внутренней тяжестью. Юшка течёт по подбородку, а поры, и без того бывшие крупнее крупы, пузырятся, точно от боли и удивления (отмирания нервных окончаний, унижения), превращаясь в глаза.
В пузыри земли, закатывающие белки внутрь. Туда, где шевелят кислород буквы нового алфавита.