Прощание славянки – 5: Лепо бяши, лепо, лепо бяши жить. В нашей килобяше не приходится тужить
[1],[2],[3],[4],[5],[6],[7],[8][9],[10],[11],[12]

----Приведены избранные места из «Галичины и Молдавии». В квадратных скобках […] мои вставки, в фигурных {…} мои пометки, италик издателя.
====================================================================
Не умея читать по-книжному и не понимая книжного языка, южнорус сразу отрешался бы ото всех плодов, которые нам, святоруссам, и им, южноруссам, принесла наша долгая и кровавая история. Русская литература стала бы для него неведомой. Он спотыкался бы на правописании, которое мы употребляем; слова, которые мы употребляем, стали бы для него непонятны, он сам бы стал писать, новую бы литературу развел, но какая была бы литература эта, какие его духовные силы, про то никто до сих пор не знает.
{Линейное</u> пророчество не сбылось. Неленивые украинцы и белорусы поголовно выучили русский, а сегодня правописание (и им и нам) правит spell-checker made in USA, литература наша им ведома в подробностях, как и своя, рiдна. Русских, которые свободно понимают белорусский и украинский не много. Но польский большинство из них понимет слабо, поэтому утверждения, что южнорусский язык сплошь состоит из полонизмов, представляются неубедительными. }

Первым последствием введения кулишёвки был бы разрыв между народом и церковью. Народ перестал бы понимать церковный язык. Разрыв с общерусским правописанием повел бы к разрыву с церковью, воротил бы южноруссов к их так называемой национальной вере – унии. Стоило бы новому поколению южнорусских мужиков перестать понимать, что читается в церкви, то они все, разумеется, ринулись бы в унию, потому что оторвались бы от родного гнезда, оторвались бы от тех традиций, которые целые тысячи лет свято и благочестиво хранили их предки.
{Согласен, церковно-славянский язык - красивый, как и арамейский. Согласен, раз наши литераторы не способны сочинить приемлемый текст государственного гимна («Сползает по крыше старик Козлодоев» не в счёт), ни о каком переводе богослужения на современный русский язык и речи быть не может. }

Православие, говорят они, вера отсталая, средневековое исповедание, не развитое, не давшее ничего ни литературе, ни цивилизации, не затевавшее ни крестовых походов и не с умевшее произвести даже таких личностей как Гус или Лютер. Уния, говорят они, в сравнении с православием все-таки прогресс. Св. Владимир и св. Ольга признавали папу, стало быть они были униаты. Православие, отрицая Рим, отрицая все западное и так же дерзко относясь к выводам западной мысли, как в прошлом веке относился Фонвизин, а в нынешнем Герцен, разрывает союз Запада с Востоком, отрицает солидарность интересов христианской цивилизации – поэтому следует ли южнорусскому племени держаться его так упорно и задерживать свое развитие во имя грамматики того языка, которого это племя не понимает в церкви, и того, которого оно не понимает в книгах. Не лучше ли, во имя интересов [христианской] цивилизации, дать этому племени его собственный язык, перевести на этот язык все, что перевести только можно, так чтоб каждый простолюдин, если он только грамоту знает, мог бы читать на своем языки без малейшего затруднения все так, как английский или французский кучер читают последние французские газеты и новейшие романы.
Освободясь от русского книжного языка, эти пятнадцать миллионов южноруссов составили бы собственную литературу, произвели бы собственные свои таланты, зачали бы свою новую жизнь и, благодаря своим либеральным традициям, они стали бы учителями славянства в деле всего того, что для каждого порядочного человека дорого, – в деле свободы, просвещения и прогресса. К чему южноруссам, в самом деле, тащиться с великорусами, которые идут своим тяжелым шагом, народные обычаи и предания которых до такой степени уродливы и тягостны, что даже подчинение им не представляет ничего привлекательного. Великоруссы помешаны на создании государства, на расширении пределов своих границ, великорусы приходят в восторг от того, что подчиняют себе Ташкент и Бухару, от того, что границы их все более и более подвигаются к английской Индии, что река Усури входить в предел их государства и что река Сунгари не сегодня так завтра будет русской рекой. Великоруссы – СИЛА, сила грубая, материальная; великоруссы – народ, сумевший возвести в идеал обоих Иванов, и Великого, и Грозного; великорусы готовы на все, на всякие жертвы, на всякое самоотвержение, для того, чтоб создать свое государство. Для чего и к чему этому пятнадцатимиллионному народу южноруссов вязаться с ним? Если есть возможность от великоруссов освободиться, то освобождаться должно. Великорусская литература груба. Стоить взять любую из современных газет, чтоб каждое чуткое ухо расслышало эту грубость, аляповатость критик, этот жесткий, шероховатый стиль, дышащий чем-то семинарским, чем-то наглым, ничего не признающим и все отрицающим.
Какой народ в мире может примириться с этой великорусской литературой и с великорусскою жизнью, в которой все топорно, угрюмо, неуклюже, где на каждом шагу слышится грубая сила, какие-то бовы-королевичи, который за руку дернет – рука из плеча вон, за ногу дернет – нога из бедра вон, где шутить не умеют, где ни острот, ни изящества нет, где, начиная с городового и кончая литератором, все дышит кулаком, затрещиной, где нет ничего симпатичного, где нет ничего привлекательного, где лучшие поэты загнаны, где лучшие писатели, писатели, исполненные изящества, – поруганы, где царит проза, страшная, вопиющая проза, проза, отталкивающая мягкое сердце и благоуханную душу южноруса. Бежать от них, от великоруссов надо: их манера, их быт, их грубость, их манера гулять – все это возмутительно, все это безобразно, все это отвратительно...
И южнорусы, как поляки, возмущаясь великорусскими манерами, разумеется, совершенно правы. Наша манера, наша жизнь, наше оружие, наша способность аплодировать палачам – отвратительны. У нас есть две страшные пословицы: “лежачего не бьют ” и “кто старое помянет, тому глаз вон”. Порядочный человек лежачего бить не станет и старого не помянет. Но народ, который сумел сложить эти две пословицы и которому, стало быть, эти пословицы понадобились, которому пришлось припоминать себе подобное правило, – народ некрасивый. Зачем я или мой читатель станем друг другу кричать: “будь вежлив с женщинами?” Нам это с моим читателем даже в голову не придет, потому что мы и без того, без всяких напоминаний, с женщинами вежливы. Народ, которому понадобилось трубить друг другу в уши о “лежачем” и о “старом”, стало быть, имеет способность лежачего бить и старым в глаза колоть.
{No comment.}

Но у нас есть одно качество, которого ни у южноруссов, ни у прочих славянских племен решительно не хватает: мы – сила. Мы – сила, которая сумела не только отстоять дрянное московское княжество от Татар, но из этого княжества создать российскую империю. Не великие князья это сделали, не Иваны III, не Иваны Грозные создали Россию – ее создали мы сами, создали ее какие-то московские тысяцкие и бояре, те самые господа, которых по свидетельству одного из иноземцев, Петр лупил по щекам и одного за другим посылал в Преображенский приказ, но которые на пиру и в Думе спорили с ним смело и противоречили ему так, как могли противоречить государю его подданные, предпочитавшие дыбу, колесо и плаху всякой лести, нерадению о пользе Земли Русской. При всех наших недостатках, при всем том, что было лет двадцать тому назад, и при всем том, что теперь так некрасиво деется у нас, на матери, на Святой Руси, у нас дело все-таки идет вперед и вперед, все-таки спотыкаясь и сворачивая вправо и влево, русское государство не чахнет, не сохнет, а развивается со дня на день. Тяжел наш путь, трудны наши шаги, не легка наша борьба, но мы идем и идем так как шли пятьсот лет тому назад наши предки во времена татарщины; мы идем и мы выйдем, а то что мы выйдем не только мы знаем сами, но это знает и Запад, который от каждого нашего шага вперед, шага неслышного, молчаливого, не сопровождавшегося никакими трезвонами, никаким благовествованием, приходит в ужас, в негодование и становится в недоумении перед этой страшной силой, которую мы собою представляем. Шаг неуклюж, наши пальцы заскорузлы, что на ногах наших мозоли, что на спинах наших до сих пор еще свежи следы кнута, но мы идем, идем и еще раз идем. Землю пашут железной сохой, соха из красного дерева никуда годиться не будет. Чтоб вбить гвоздь, нужен молоток железный, и такие молотки только кузнецы делают, а никак не ювелиры. Мы создаем государство, мы строим дома из кирпича, а не деревянные. Только дети сражаются деревянными штыками, нам нужны штыки железные, и если вкус железа нехорош, и если размахнувшаяся мышца попадает иногда не туда, куда намеревалась, то все-таки Самсон Богатырь как друг и приятель лучше какого-нибудь дворянина Данила Бесчастного.
Изо всего славянства одни мы, великорусы, сумели выступить вперед, правдой и неправдой сложили свое государство, с Новгородом обошлись невежливо, со Псковом поступили мы грубо. Куда южноруссам уйти от нас? Занять наше место в истории, может быть, хотели бы они? Но к чему считаться местами, благо на своих плечах и на своих спинах мы вынесли обузу тяжелую и, пожалуй, неблагодарную Всероссийской Империи. К чему вытаскивать ее еще раз и создавать империю славянскую, помимо нас? Мы стоим во главе движения, благодаря той самой грубой и дикой силе, о которой я только что говорил.
{Увы. Культура копится, а сила нет; Европа инвестировала в культуру, а мы в силу; вот и имеем сегодня в бывшем СНГ то, что имеем.}

Церковный язык с его двойственным числом, с его прошедшими временами, нисколько не препятствовал ни южноруссу, ни северноруссу понимать грамматику Милетия Смотрицкого, послание патриарха Гермогена и читать Кирилла Александрийского и Афанасия Иерусалимского. Не было жалобы до сих пор, чтоб этот церковный язык, что читается в церкви; все турецкие славяне читают в церкви до сих пор по-церковному, да не чисто по-церковному, не на языке Кирилла и Мефодия, а на языке, сложившемся в Москве в XVI и в XVII в., и все этот язык понимают, за исключением людей, которым был или недосуг или была лень постараться этот язык понять.

{О, церковный язык с его двойственным числом, с его прошедшими временами! Мы, гимназий и университетов не окончившие, семь и семь раз припадаем перед тобой на живот и на спину. Отряхнувшись, ищем, убогие, для детей наших (сирых) учителя английского языка. That’s life.
{Забавно. Через 150 лет после Петра (см. Прощание Славянки -1) память о том, что в конце 17-го века имела место полная украинизация великорусской духовной культуры , была вытеснена. Но то, что современный Кельсиеву язык не Кирилл и Мефодий, было ему уже очевидно. Да и в наши дни большинство граждан бывшего СССР о деталях воссоединения Украины и России имеют искажённое представление. В их числе был и я. ЧуднО было мне читать у Трубецкого после признания «украинизации великорусской духовной культуры» попеременное употребление то петровского воссоединения У. и Р., то постпетровского присоединения У. к Р..}.

Единственное спасение славянства, каких бы племен оно ни было, – принять тот язык, который, при всех его недостатках, благодаря Господу Богу, цветет, существует, и на котором и умные и глупые люди, как умеют, пописывают. Все-таки тот книжный язык, созданный общими силами, северными и южными русскими, ни северным, ни южным русским не чужой. Язык этот таков, что каждый славянин должен ему учиться. Этот язык готовится сделаться тем в восточной Европы, чем до сих пор был язык французский, тем самым, чем язык Данте сделался для итальянцев, а язык Лютера для немцев. Какие тут южнорусы, какие тут сербы, болгары и платдейчеры в виду тех великих событий, которые происходят в дни наши, когда вей племена соединяются воедино? К чему тут вносить раздор в школы и обучать каких-нибудь украинских мальчишек не той азбуке и не тому языку, который должен быть господствующим языком в восточной Европе, как английский сделался языком Северной Америки. Пусть будет принят один общий язык, и пускай деревенские мальчишки не сбиваются с толку во имя лишнего патриотизма. Первое дело и первый вопрос для всех славян в настоящее время состоит в том, как бы слиться в одно целое, тот самый вопрос, который так недавно из раздробленной Италии создал – Королевство Итальянское. Потом, когда все это сольется в одно единое, счет произойти может. Что выйдет дальше, про то наши внуки узнают, но для нас, людей второй половины XIX в.
{Критерий истины – практика. Сегодня, через 150 лет, уже очевидно всем, что не сольются. План, который упоминает Кельсиев, был изначально бездарным, умозрительным, утопическим, нереальным, контр-трендовым. Напомню из Трубецкого (см. Прощание Славянки-2), что во временной шкале тысячелетий «основным явлением в эволюции индоевропейских языков является дробление и распадение». Инвестировать против тренда тысячелетий всё равно, что против урагана дуть.}

Библиография по теме:
П.И. Чайковский «До-ре-ми-до-ре-до», вариации на тему правительства России.
Билл Вильямс «Экспертные методики максимизации прибыли», Москва, ИК Аналитика, 2000.
Бертран де Жувенель «Этика перераспределения» ® Cambridge University Press 1952, перевод ® Институт национальной модели экономики 1995, изд. "Баком", ISBN 5-900520-02-1