Священник Георгий Чистяков

Бога никто выдумать не может

Симона Вейль. Укоренение. Письмо к клирику. Дух i Лiтера. Киев. 2000 

Появления этого издания у нас ждали — покойный Сергей Аверинцев, составитель книги Константин Сигов, Анна Шмаина-Великанова и еще два-три человека. И это понятно: математик и блестящий филолог-классик, одна из самых неординарных мыслителей первой половины ХХ века, Симона Вейль (Simone Weil, 1909-1943), почти неизвестна в России. И если с кем и сравнивать Симону Вейль, то только со знаменитой святой монахиней-кармелиткой Эдит Штайн — тоже философом, ученицей Гуссерля, тоже еврейкой и тоже в прошлом атеисткой.

Ангелика Крогман, автор книги «Симона Вейль, свидетельствующая о себе», вышедшей на русском языке в начале 2003 г. в Челябинске в издательстве «Аркаим», называет Ассизи «духовной родиной» Симоны Вейль. «В Ассизи, — пишет сама Симона в одном из писем, — все вокруг францисканское за исключением того, что сделали люди в честь святого Франциска... Можно подумать, что провидение создало эти веселые поля и эти трогательно-скромные часовни специально к его приходу. И когда я осталась одна в маленькой романской часовне XII столетия Santa Maria degli Angeli, под сводами этого несравненного чуда красоты, где святой Франциск часто молился, что-то более сильное, чем я, заставило меня впервые в жизни опуститься на колени...»¹ .

Этот текст очень характерен для Симоны Вейль, которая при всей любви к Франциску «то, что люди сделали в честь святого Франциска», принять не может, потому что всё это, с её точки зрения, искусственное, не имеющее никакого отношения к настоящему Франциску, к его жизни и, главное, к его бедности. Бедности, о которой Симона знает не понаслышке, с которой она сама сроднилась и которую узнала, живя среди рабочих и работая на заводе. Другое дело — «веселые поля» и «трогательно-скромные часовни» — то, что существовало во времена Франциска. Это то подлинное, что Симона может принять, то, что может захватить ее и заставить «впервые в жизни опуститься на колени».

Это действительно событие. Симона, бунтарь, в недалеком прошлом троцкистка, революционерка, нигилистка и т.д.; Симона, человек, не признающий несвободу ни в какой форме, здесь, в Ассизи, становится на колени — потому что в жизнь её вошел Бог. В 1937 г. в соборе Св.Петра на Троицу она переживает «божественную музыку под божественным сводом» и пишет затем: «нет ничего прекраснее, чем тексты католической литургии...»² ... И это, между прочим, мнение филолога-классика — человека, прочитавшего по-гречески всего Платона и вообще блестяще знающего греческую и латинскую литературу. И в самом деле, косноязычная и одновременно возвышенная поэзия литургических текстов есть что-то действительно особенное и уникальное. Мистическое... Не будем переводить, просто вслушаемся в музыку текста: Per ipsum et cum ipso et in ipso est tibi Deo Patri omnipotenti in unitate Spiritus Sancti omnis honor et gloria.

Мистическая составляющая католической литургии, мистика вообще чрезвычайно важны для Симоны Вейль. «Читал ли ты, — пишет она брату, — святого Хуана де ла Крус? В данный момент — это моё основное занятие. Я также достала текст на санскрите (“Бхагаватгита”), записанный латинскими буквами. Мысли в обоих случаях чрезвычайно схожи. Мистика во всех странах одинакова. Я думаю, сюда следует отнести и Платона, так как он сделал математику предметом мистического созерцания»³ ... «Мнения мистиков почти всех религиозных традиций, — напишет она и в книге, — сходятся почти до полного тождества. Они представляют истину каждой из этих традиций»⁴ .

Любопытно, что такое — безусловно, очень смелое — мнение высказывали и другие весьма замечательные умы. Так, Станислав Гроф, один из основоположников трансперсональной психологии, писал: «Глубокое мистическое переживание проявляет склонность к размыванию границ между религиями, тогда как догматизм организованных религий стремится упирать как раз на различия и порождает враждебность и противоборство». И далее: «Истинная духовность является вселенской и всеохватывающей»⁵ ...

Рассуждая о мистической природе духовности, говоря о том, что «нет спасения без “нового рождения”, без внутреннего озарения, без присутствия в душе Христа и Святого Духа», Симона Вейль тут же задается вопросом — а «может ли человек обрести спасение вне видимой Церкви»?.. И приходит к следующему выводу: «если существует возможность спасения вне Церкви, то существует и возможность индивидуального или коллективного откровения вне христианства»⁶ . Еще одно чрезвычайно смелое утверждение.

Но разве не о том же самом говорит и митрополит Антоний Сурожский, восклицая: «А мы очень легко, слишком легко, мне кажется, говорим, что Бог как бы является нашей собственностью, что мы хранители веры и что у других вообще ничего нет»?! Вспоминается давний, еще тридцатых годов, спорвладыки Антония со знаменитым богословом и историком Церкви Владимиром Николаевичем Лосским. «Он, — говорит митрополит Антоний, — тогда был очень отрицательно настроен против восточных религий. Мы это долго обсуждали, и он твердо мне сказал: “Нет, в них истины нет!” Я пришел домой, взял книгу Упанишад, выписал восемь цитат, вернулся к нему и говорю: “Владимир Николаевич, я, читая святых отцов, всегда делаю выписки и пишу имя того, кому принадлежит данное изречение, а вот тут у меня восемь изречений без авторов. Можете ли вы ‘по звуку’ их узнать?” Он взял мои восемь цитат из Упанишад, взглянул и в течение двух минут назвал имена восьми отцов Православной Церкви. Тогда я ему сказал, откуда это взято… Это послужило какому-то началу пересмотра им этого вопроса».

Мы привыкли думать, что православие абсолютно монопольно владеет Истиной. Но, отказываясь прислушиваться к чужому мнению, не закрываем ли мы тем самым слух для Истины?

«Мы должны, — замечает митрополит Антоний, — относиться очень бережно и осторожно к тем, которые не христиане или не верят в Бога Ветхого и Нового Завета, и к тем, которые вообще являются безбожниками или, во всяком случае, идейно, мировоззренчески себя считают таковыми». И всё это по той причине, что «Бога никто выдумать не может. Можно, пережив нечто, называть это различными именами... но для того, чтобы о Боге говорить, надо хотя бы коснуться края Его ризы».

( Read more... )



см по теме:  http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/aver/sim_veil.php

http://simoneweil.ru/

http://tapirr.livejournal.com/2416577.html

Антигона в эмиграции

</td></tr><tr><td class="newstext">

Крогман А. Симона Вейль, свидетельствующая о себе Пер. с нем.

Имя Симоны Вейль (1909–1943) и поныне мало знакомо русскому читателю. Математики знают ее брата, выдающегося ученого Андре Вейля, но его сестра-философ остается в России фигурой почти неизвестной. В книге Ангелики Крогман рассмотрена биография Симоны Вейль, собраны отзывы современников о ней, фрагменты из ее сочинений, фотографии.

Симона Вейль – автор многих трудов, посвященных осмыслению европейской цивилизации. Но она – отнюдь не кабинетный ученый, а прежде всего яркая и интересная личность. Личность, совершающая необычные поступки; личность, презревшая комфорт, решительно пошедшая из университетских аудиторий «в народ». Вейль работала на заводе, в середине 30-х отправилась в Испанию, раздираемую гражданской войной. Умерла она в лондонской эмиграции от истощения (голодала из солидарности с оккупированной Францией)... Современники сравнивали ее с Антигоной и Жанной д’ Арк. Ее напряженные философские поиски привлекают прежде всего своей чистотой, мощной интенсивностью.

Жизнь этой женщины возвращает первозданность и чистоту многим понятиям, которые «религия ХХ века» – фрейдизм – по сути девальвировала. Трудно не согласиться с А.Крогман, когда она пишет: «Упражнение, аскеза, чистота, целомудрие – “современным” человеком воспринимается как аномалия и требует извинения или, по меньшей мере, разъяснения». Вейль решительно порывает с цинизмом примата физиологии в истолковании человеческой личности. 

Накануне Второй мировой войны она приходит к выводу: «Нация как таковая не может быть предметом сверхъестественной любви. У нее нет души. Она – великий зверь, а в качестве предмета ложного поклонения – идол, который в конечном счете требует человеческих жертв. Жертвами становятся меньшинства внутри страны, рабы, побежденные, колонии...».

Симона Вейль решительно выступает против еще одного «молоха ХХ века» – против истерического патриотизма; разрабатывает собственную теологию, и в этом аспекте своей деятельности она напоминает выдающихся духовных искательниц ХIV–ХVI веков – Екатерину Сиенскую и Терезу Авильскую.

Многие идеи Симоны Вейль, казавшиеся парадоксальными в 30-е годы, осуществились в послевоенные десятилетия. Вейль делит жизнь рабочего, человека труда, как бы на две части. Первая часть – учеба, путешествия, освоение профессии; вторая – то, что она называет «укоренением», – дом, сад, семья...

Эта женщина-мыслитель исповедовала высокие принципы аскезы: «Дружбу нельзя искать, желать, о ней нельзя мечтать, ее можно только практиковать, ибо она есть добродетель». Будем надеяться, что в России знакомство с Симоной Вейль не исчерпается интересной, познавательной и изящно изданной книгой Ангелики Крогман. </td></tr><tr><td>
Фаина Гримберг</td></tr>