Вот эти очумелые сектанты русского мира пишут и фактически признают что основа всего русского это кровь и убийства, никакого другого основания (благого) просто нет:

Крови пролито уже столько, что русский мир просто не имеет права оказаться фикцией, выдвинутым и забытым «проектом». Он обязан состояться, если кровь павших борцов и страдания жертв для нас что-то значат.

Итак, русский мир — это прежде всего наше непреложное обязательство.

Что же он такое по своему существу?

В своё время, в кажущиеся теперь уже такими далёкими 1990-е годы, концепция «русского мира» возникла из такого простого факта, что русские — крупнейший в мире разделённый народ. Административные границы советских республик в одночасье превратились в государственные, а сами русские оказались «иностранцами в 24 часа», как это точно назвал Александр Солженицын. Примерно 25 млн «русских по паспорту» оказались за границами РФ — как по остаточному принципу они оформились после распада Союза.

Никогда нельзя забывать, что причиной распада СССР было создание СССР — то есть формирование на месте единой и неделимой России, Российской империи, юридически рыхлой договорной федерации с правом выхода. Единство этой федерации, в которой Россия, напомню, платила налог 20% в пользу остальных, основывалось на диктатуре коммунистической партии. И, как только эта диктатура рухнула, ничто не помешало расчленить некогда единую страну строго по ленинско-сталинским границам — за небольшими исключениями вроде Приднестровья или Южной Осетии, где люди с оружием в руках отстаивали своё право не быть утащенными.

В одних случаях отделёнными русскими оказались жители земель, переданных советским нацреспубликам в рамках ленинской национальной политики, в других — переселенцы советской эпохи, военные и инженеры, учителя и врачи, рабочие и служащие. Рядом с этнически русскими «по паспорту» на развалинах Союза оказалось огромное количество людей самого разного происхождения, которые говорили по-русски, выросли на «строчках из Александра» и никакой местечковой идентичности не имели и иметь не хотели.
Вся эта огромная масса русских по происхождению, языку, идентичности людей, во-первых, оказалась жертвами явной (как в Прибалтике и на Украине) или скрытой (как в Казахстане и т. д.) дискриминации и дерусификации, а во-вторых, тянулась к России, которая при Борисе Ельцине и ещё долго после Ельцина категорически отказывалась от того, чтобы выступать перед миром как государство русской нации, защищающее русских только по происхождению.

Весь смысл пропагандировавшегося у нас «россиянства» состоял в паспортном патриотизме, по которому за беловежскими границами — на Украине, в Казахстане, Латвии и Эстонии — «свои» для русского человека должны были кончаться и боли и печали их никак не должны были его касаться. Разумеется, в этой либеральной утопии «России не для русских» и без русских были свои «дырки», через которые прорывался русский воздух. Прежде всего Севастополь. «Вы нам ещё за Севастополь ответите».

Игнорировать реальность русской земли и русских людей, оказавшихся за пределами РФ, было невозможно. И вот для обозначения этой реальности и возникло понятие «русский мир». Понятие нарочито расплывчатое, исключавшее, на первый взгляд, какие-либо территориальные претензии. Мол, просто живут в разных сопредельных независимых странах говорящие на русском языке люди, о которых России надо не забывать и которых соседям желательно хоть немного уважать.

Речь шла не о русской ирреденте, конечно, а о некоем расплывчатом культурно-языковом и моральном единстве, в котором порой остро чувствовалась всё та же российская «многонационалочка» — как в идее, что «народы СССР совместно победили фашистских агрессоров». Такой омногонационаленный русский мир одно время казался элитам РФ перспективным фактором «мягкой силы» на постсоветском пространстве.

Большую роль в популяризации понятия «русского мира» сыграл патриарх Кирилл — даже ещё в ту пору, когда не был главой Русской православной церкви. Именно по его инициативе был создан Всемирный русский народный собор (ВРНС), и русскость начала проявляться в общественном поле как живая и конкретная идея, накладывающая определённые моральные и политические обязательства. Однако патриарх как раз говорил о конкретном русском мире — о мире православия и русских. «Мы никогда не согласимся с теми, кто хочет видеть "Россию без русских", лишённой национального и религиозного лица», — подчёркивал он.

По-настоящему масштабным геополитическим фактором идею о русском мире сделала… постсоветская русофобия. Любые самые робкие попытки говорить о русском языке и культуре как о неких объединяющих постсоветское пространство факторах вызывали у русофобских элит новых независимых государств настоящие пароксизмы ненависти. Любая мысль о том, что на пространстве бывшего СССР может быть некая объединяющая идея и уж тем более идея русская — что русский язык и культура должны скреплять это пространство, а не беспощадно вытесняться, — были абсолютно неприемлемы что в Таллине, что в Тбилиси, что в Астане, что во Львове и оказавшемся под его влиянием Киеве.

На всём этом пространстве в той или иной степени развернулась борьба против всего, что могло ассоциироваться с русским миром, — с памятниками героям Великой Отечественной и георгиевскими ленточками, с русифицированными названиями и именами, с русскими кино и литературой. Ну и с самими русскими, которых всё ещё было слишком много и которые смели разговаривать и видеть сны на русском языке.

В своё время, в кажущиеся теперь уже такими далёкими 1990-е годы, концепция «русского мира» возникла из такого простого факта, что русские — крупнейший в мире выдуманный зюганоидами народ.

Во времена расширения Московского княжества с 14 века приблизительно, уже тогда начинали записывать в русню всех подряд, кто русней не являлся вообще никак…
— Поправил и уточнил.