Аристотель любил критиковать Платона, выискивать «недоработки» в теории идей. Например, он вопрошал: как может изменяющееся быть причастным неизменному? Сократ причастен идее Сократа в каком возрасте Сократа?

Чтобы принять принцип становления, его надо понять. А если он никак не понимается? «Парменид» многосложен, в нем ничего нет «в лоб». Значит, оставшись до конца непонятым, принцип становления выпадает из онтологии, по крайне мере, из описательной части теории идей. И надо сказать, для такого «непонимания» легко найти внутреннее обоснование. Ведь принцип становления очевидным образом должен бы быть взаимоувязан с фундаментальным положением о причастности вещей идеям, а этой очевидной увязки у самого Платона в явном виде нет. Бросающаяся в глаза прореха. Что подрывает доверие как к тому, так и к другому.

Итак, у Платона «причастность» подвисает отдельно, «становление» отдельно. Без механизма причастности становление мира вещей слишком абстрактно, не хватает ясности, конкретики. Тем более это относится к становлению как таковому, то есть, к пониманию Иного. Потому принцип становления так сложно воспринимается. А без него, с другой стороны, «причастность» не понять. Аристотель ее и не принимает, напрочь отбрасывая со всей теорией идей. А «в причастности» заключается принципиальный вопрос, вопрос вопросов о «сшивке» миров. Избавляясь от идей Аристотель не замечает, что в своей системе он от этого вопроса не освобождается, а лишь ретуширует его, скрывает. И тем самым невольно придает ему статус вечного вопроса метафизики. Но можем ли мы пенять Аристотелю, что он не возвысился над Платоном, не превзошел его, и решил пойти своим путем? Он же не знал, что через много лет на ту дорогу выйдет Декарт… (Шутка).

Так что вопрос к Платону у нас может быть по существу один. Напомню: «Нерешенный принципиальный вопрос в онтологической системе Платона я вижу совсем в другом, впрочем, он известен каждому студенту, не то что метафизику – а как и где происходит смычка между идеальным и материальным, между миром идей и миром вещей?»

Надо отдать должное, Платон ничего не скрывал, напротив, был предельно открыт для сомнений. И, мне кажется, оставил нам ключик к решению этой великой загадки о природе причастности вещи идеи, значит, и к пониманию становления как такового.

Что скрепляет оба мира, что делает их нераздельно-неслиянными? Раз все мироздание благостно, а идеи конституируют вещи, то было бы логичным считать, что и этот гипотетический «агент влияния» исходит из мира идей, то есть, что он идеален. Он должен быть сродственен идеям, чтобы не нарушать их статус, и он должен быть настолько же необходим вещам для их существования, как сами идеи. Такой агент причастности должен бы быть с очевидностью, ведь не может неизменное само по себе давать существование изменяющемуся, как верно подметил Аристотель. И не может изменяющееся само по себе быть причастным чему-то в отсутствие изменений. И в том и другом случае нужно дополнительное нечто - само изменение. Причем изменение не простое, а такое, чтобы единое изменилось до многого и возникло целое, и чтобы среди идей оно существовало в неизменном виде, а среди вещей изменялось вместе с ними. Необходим идеальный агент.

Чтобы можно было развернуть мир идей в изменения вещей, а мир вещей можно было "видеть", более того, фиксировать в неизменных идеях, чтобы эксплицировать, наконец, онтологию Платона - нам нужен двойной агент. Один шаг. Ну, два-три…

( Кто смелый? )

Любопытно, что в философский обиход эйдос ввел Демокрит. Не знал я этого. Тогда вырисовывается замкнутая цепочка, просто жуть как здорово:

дискретность – различие – лик – эйдос - атом познания - дискретность

Установлено, что Демокрит первый стал употреблять слово эйдос ( идея ) как философский термин (74), прилагая его к своим атомам, для того, чтобы обозначить их фигурные различия. От Демокрита идет представление о дискретности материи, дискретность происходит от латинского слова, означающего как раз восприятие различия. В русском слове различие тоже содержится корень лик , который лежит в основе также и таких слов, как облик , личина, личность . Итак, демокритовский атом это личность (латинская калька греческого слова атом индивидуум ), тело, имеющее свой отличительный облик, позволяющий отличить его от другого, столь же индивидуально воспринимаемого тела. Идея, эйдос, это атом познания, перед которым различаемые тела выступают как различные геометрические формы, по Демокриту, неправильные. Платон в Тимее кладет в основание мироздания геометрические атомы, разумеется, правильных форм, идеально правильных, а тем самым лишенные телесной, вещественной, материальной наполненности. Платоновская идея перед познанием выступает как атом, неделимое, неразложимое, неподвластное логосу начало, единое-единица, монада. Говорят, что демокритовский атом принял на себя атрибуты парменидовского Единого-Бытия (75).

Это из работы Васильевой Т. Путь к Платону.
Кстати, Кипарис на своем сайте выложил ссылки, полезные изучающим «Парменида» (внизу страницы). Я бы добавил уже цитированную здесь работу МОЧАЛОВОЙ И.Н. Метафизика Ранней Академии и проблемы творческого наследия Платона и Аристотеля и из старого доброго Асмуса: УЧЕНИЕ ПЛАТОНА ОБ «ИДЕЯХ» («ВИДАХ») и следующие главы – просто, ясно, а толку ровно столько же, сколько и после высокомудрых слов... Увы, никто в Платона особо не врубился, и лучше читать самого Платона.
( Поэтому далее ссылки на диалоги )

Потихоньку надо бы нам уже к самой «теории идей» подбираться… хоть и весна-аа. Онтология Платона позволяет расчленять единый Космос, выделяя в нем различные миры и по-разному. Удобно. Этим пользуются, и, чаще всего, рассматривая теорию идей, говорят о мире вечных идей и мире изменяющихся вещей, тем более что в основу платоновской онтологии положен тезис о сопричастности всех существующих вещей идеям, который и выступает основным предметом для критики. Кто только и где только это не обсуждал, благо Платон подал пример. Например, имеет смысл сюда взглянуть. И во всех учебниках дежурный номер теперь эта «критика», принимается как должное, мол, «и так все понятно». Похоже, со времен Аристотеля это всем понятно. Я же не нашел серьезных возражений - никаких противоречий, никаких бесконечных редукции не углядел я в этой теории, как ни старался. И пишу этот постинг, собственно, с той главной целью, чтобы привлечь внимание к сему удивительному обстоятельству непрекращающейся критики, и если у кого появятся какие-то серьезные аргументы против теории идей, то здесь их и можно будет обсудить.

Разумеется, мир умопостигаемых идей это не калька с мира чувственных вещей, напротив, следует полагать, что это еще менее нам известный, чем мир вещей, и очень непохожий на него мир. Единственное, что мы знаем об этом мире от Платона, это то, что «там» - идеи, и что причастность вещей идеям конституирует мир изменчивых вещей по причастности к первичному миру неизменного. Тем самым сама «причастность» исходит, безусловно, из высшего мира идей. Кроме того, является идеей наше представление «о причастности». Что это идея «о вещах и идеях», отражающая отношение между двумя разными мирами, нас не должно смущать. На идеи нет запрета, они разрешены всякие, в том числе, и об устройстве мироздания самые разные. Связь вещей и идей как предмет мысли разрешена. О человеке тоже допустимы самые общие идеи. Нет у Платона такого требования, чтобы для всякого общего была обязательна (онтологически) своя конкретная идея этого общего, хотя она и может оказаться полезной. Запрет есть один – не бывает чувственных вещей без идей.

Все что мыслимо, то и законно в мире идей. Если кому-то угодно представить, «помыслить» бесконечную цепочку идей, это его право на погружение в «умный мир», хватило бы лишь у такого мыслителя времени в нашем чувственном мире. Нет запрета на мышление, хотя людьми и выработаны определенные правила гигиены. И они не рекомендуют своею мыслию множить миры идей, если можно обойтись всего одним таким. Идея «причастности», точнее, «о причастности» - такая же идея как прочие, одна из многих идей мироздания, и нет никаких оснований выделять для подобных идей отдельный мир, как считают некоторые. Сама же идея причастности (или «общего») для своего существования не нуждается в идее своей причастности (или «еще более общего»).

Самое важное - отношение «вещь – идея» это онтологическое отношение, а не логическое, и не поддается формальному логическому анализу, который обычно допускают, приводя аргумент «третий человек». Нельзя искать некое формально общее между самим камнем и идеей камня. Да, Платон пришел к своей концептуальной идее говоря, что усматривает общее в конкретных вещах. Но это лишь оборот речи. Ведь согласно концепту сами вещи без идеи не бывают, и усматриваем мы умным взором именно идеи вещей, а не саму вещественность вещи. Иначе, зачем идеи? Поэтому нельзя между вещными вещами находить общее! Думать можно только идеи, образы и образцы вещей, и таким образом, в зависимости от деталей онтологии можно или узревать нужную идею, или сводить схваченную умом идею к другим идеям, например, общим, и даже божественным. Также бессмысленно рассуждать об общем между вещью и ее идеей – две стороны одного (материальная и идеальная).

Не вижу ничего страшного и в том, чтобы говорить, будто каждой вещи в мире идей соответствует две идеи: сама идея вещи и идея причастности вещи ее идеи. Ничего страшного, мы же подозреваем, что каждой вещи через ее идею все равно соответствует бесконечное число идей. Собственно, для того идеи и существуют, чтобы вещи единить. Но вполне возможно ограничиться и одной идеей, «приписанной» к вещи, оставив на ее долю самой находить связь со всеми другими необходимыми идеями в полном соответствии с текущим положением вещей. Уверен, идея конкретного апельсина соотнесется и с идеей желтизны, и с идеей причастности в нужной степени причастности и желтизны… равно как и со всеми прочими, не дискредитируя при этом апельсин как таковой.

Принципиальный вопрос в онтологической системе Платона совсем в другом, и он известен каждому студенту, не то что метафизику – а как и где происходит смычка между идеальным и материальным, между миром идей и миром вещей? Выделение области существования чувственных и умственных образов, то есть, области субъективности (или мира становления) в этом смысле ничего не проясняет. Этот коренной вопрос, вызывающий сложности и в восприятии «теории идей», я бы сформулировал так - а каков «механизм» причастности вещей идеям, и достаточно ли для его описания лишь вещей и идей? Идея о причастности это глубокая идея, но сама по себе мало помогает, поскольку не раскрывает этот механизм причастности.

Так о чем эта идея, что скрывается за идеей «о причастности»? Очевидно, что причастность это не вещь и не идея. Значит, идеи могут быть не только о других идеях или о вещах. И что же тут удивительного? Умный мир разнообразен и скрывает от нас многое. Но это не противоречивость, а всего лишь неполнота воззрений Платона или наших усмотрений в Платоне. Дополняется. Противоречий же и дурных бесконечностей в теории идей нет. А за всей так называемой ее критикой скрывается обида на Платона – мол, все нам не объяснил и по полочкам не разложил. Обидно, да. Платон в "Пармениде" не может понять как соотносятся эйдосы и вещи, которые к ним приобщаются. Ага, ага, ага…