| |
[Nov. 1st, 2016|09:05 am] |
Шень Александр Ханьевич (на самом деле нет),
вел у многих факультативную математику.
Набирал и наш класс. Я не теряю надежды,
что кто-то из тех, кто общался с ним ближе,
напишет лучше и подробнее. То, что ниже,
следует воспринимать как сборник анекдотов.
Под руководством Шеня нам был преподан
курс "Математический анализ XVII века" в седьмом
или восьмом классе; не знаю, что с ним теперь
стало. Кажется, листочки седьмого класса начинались
все же с арифметики и алгебры, а также с геометрических
преобразований. Был еще составлен некоторый
экспериментальный курс алгебры, у меня был его текст,
но теперь не знаю, где он. Задачи были обязательные
и дополнительные. Сдавший все обязательные
задачи к определенному сроку получал положительную
оценку (четверку, кажется). Дополнительные задачи
отмечались одной или двумя звездочками; возможно,
за них в какой-то мере полагалась отдельная оценка.
Среди дополнительных задач с двумя звездочками
в седьмом классе была такая, многие ее знают: найти
все простые числа p такие, что p + 2 тоже простое.
К сожалению, ее никто не решил, и не только в нашем
классе. Но сдать пытались.
Уже писала -- на все претензии о том, что как же
мне поставили "два", я все сдал / а, и вообще
я болел / а, Шень отвечал умиротворяющим голосом:
"Администрация оставляет за собой право рисовать
любые целые числа от 1 до 5 в любых свободных
клеточках школьного журнала". Он пропагандировал
такую точку зрения, что не нужно обращать внимание
на оценки. В какой-то момент мы спросили его,
как учился он сам. Шень смущенно признал, что
он был круглым отличником.
Вместе с Шенем с нами работал Витя Гинзбург. Сейчас
он, наверное, в Чикаго. К нему постоянно приходили
приглашения на (редко кому доступные тогда) заграничные
конференции. Один такой конверт передали ему в очереди
в школьной столовой. На конференции его не выпускали
под предлогом недостаточной идеологической подкованности.
Хотя сомневаюсь, чтобы он был подкован достаточно.
Кроме того, было немало студентов, среди них один,
подписывавшийся в учетном листе размашистым "Костя".
Ему можно было (но не всегда) сдать неверно решенную
задачу. Он был нарасхват. Остальным, по-моему,
не получалось.
В седьмом классе, зимой, мы поехали, кажется,
к Илюше Минкову на дачу -- в лыжный поход.
Там было фортепьяно. Шень играл на нем разную
классическую музыку и велел отгадывать, что это.
Хорошо угадывал Миша Энтов, нередко -- Анечка
Погосянц. Играл Шень не просто так: в это время
в печи варилась манная каша. Варилась она примерно
пять часов, как старая корова из "Швейка". Раньше
я никогда такого не видела.
Наутро девочки устроили обсуждение: Шень много
играл Баха и спел, в частности, песню: "Жизнь
моя полна тобою, / О внемли моей мольбе, /
Я стремлюсь к тебе душою, / Буду верен я тебе..." --
вот обсуждалось, на что это может указывать.
Я знала, что песня обращена к богу, но почти
не решалась аргументировать, раздавленная
всеобщей компетентностью в сложных вопросах.
Юлька З., по-моему, тоже знала: во всяком
случае, она привела в пример соотв. стихотворение
Лермонтова, и сказала, что тут вообще легко
перепутать.
К разгару дня многие уехали на электричке, а мы,
человек пять -- семь, возглавляемые Шенем,
отправились на лыжах дальше. К вечеру и мы
добрались до какой-то станции. В электричке
я увидела редкий пример того, как некто делает
что-либо лучше Шеня. Ростик Храпко (позже он
ушел в параллельный маткласс) высасывал сгущенку
из пробитой в двух местах банки с нечеловеческой
скоростью.
Выяснилось также, что Шень не так давно ходит
в походы. Его охмурили какие-то ксендзы, точнее,
коллеги и товарищи, а до того он считал поход
делом бессмысленным и крайне негигиеничным.
Однажды в походе Шеня укусила за палец дворовая
моська. Шень разыскал зеленку (это стоило немалых
трудов), и намазал ею все десять пальцев.
Шень не ел ничего из того, чего не попробовал
в возрасте до пяти лет. Но его предпочтения
всегда имели причины. Например, клубнику он не
ел потому, что она какая-то красная, а огурцов --
потому, что у них привкус такой огуречный.
Но это свежих, соленые допускались.
С точки зрения его мамы, Маргариты Фридриховны,
Шень ел много. Она всегда сердилась, когда
в ее присутствии еду распределяли по тарелкам,
и Шеню тоже выдавали порцию. Дело в том, что
он опустошал в доме все закрома. Но Маргарита
Фридриховна нашла хитрый способ. Куриные яйца
она подписывала чернилами: съесть такого-то
числа (и проставляла дату). Шень, будучи педантом,
не мог позволить себе нарушить четкую инструкцию.
Но всего не надпишешь.
В седьмом классе мы играли в "колдунчики"
и во что только не играли, даже в ручеек.
Саша Сенаторов, выбрав в партнеры Шеня, поднял
его и понес на место. Шень, вися в воздухе,
пытался предупредить, что он весит девяносто
килограммов. Но Сенаторов не уронил его и
донес.
Шень и Анечка Погосянц устраивали музыкальные
вечера. Да и в школе они часто пели дуэтом.
Тогда более или менее в каждом кабинете стояло
пианино, соответственно, Шень играл. Пели
Шуберта, Баха и всякое прочее, даже два или
три романса.
Шень очень переживал, когда обнаружил какими-то
своими способами, что школьники стали меньше
читать книги по математике. У активных товарищей
была мощная конкуренция, кто решит больше задач,
они составляли списки, было важно, кто первый.
Шень провел разъяснительную работу и внушил нам,
что находить задачи в книжках можно и вполне
приветствуется, важно, чтобы школьник смог их
грамотно изложить. Активные товарищи принялись
покупать книжки по математике и соревновались,
кто прочтет больше. Не искал задачи в книгах
только Лунин -- он к тому же отказывался
рассказывать кому-либо решенные задачи или
выслушивать желающих рассказать. Кажется,
в распределении по числу решенных задач
он занимал второе место.
К девятому классу, однако, раздолбайство
взяло свое, и руководящей коллегией было
принято решение прекратить форсировать обучение
тех, кто учиться не желает. Нас разделили на
три группы. В одной должен был преподавать
программирование Вячеслав Раальдович Лещинер,
вполне чудесный учитель истории и программирования.
В нее пошли почти все девочки. Сейчас кое-кто
из них пеняет Шеню, что он не продолжил обучать
всех, но тогда -- я помню -- настрой был другой.
Во второй -- хороший человек Нудельман преподавал,
по-моему, исключительно обращение с логическими
выражениями. В третьей остались продвинутые
и активно работающие школьники. Я почувствовала
неладное и захотела попасть в третью, но мой
список достижений был крайне скудным. Тогда
я пропустила поход и впервые в жизни провела
два дня за решением задач. Мне даже понравилось,
но я успела решить слишком мало. Позже
школьникам, сдавшим хотя бы одну часть зачета
"матшкольник", разрешили перейти в продвинутую
группу. Я сдала самую простую часть "арифметика
и алгебра", причем, мне и это стоило больших трудов;
Шень нехотя принял меня, но делом я заниматься
не стала. Вместо этого я утащила Свету Зюзину на
заднюю парту и научила ее играть в "убийства" (тоже
текст по слову). Так мы и играли. Я бы и других
научила, но они были безнадежны. Они играли
в футбол.
Когда мы были в седьмом или восьмом классе, Шеню
исполнилось 24 года. Анечка Погосянц испекла
пряничный домик. Внутри него горела свечка.
Юлька Зигангирова сделала торт. Тогда мне
казалось, что это две самые красивые вещи,
которые я видела в своей жизни. Торт мне достался
(больше мне такого никогда не давали), а пряничный
домик я не решилась попробовать и дико сожалела,
что его съели. Юлька поручила Шеню следить за
формой для торта (торт ели в школе). Шень не
уследил. Юлька, по-моему, до сих пор этого ему
не забыла. День рождения Шеня приходится точно на
Новый год.
В 90-м или 91-м году мы, Миша В. и я, уехали
в Бостон. Шень вскоре тоже туда поехал работать
на полгода. Будучи предоставлен сам себе, питался
он, кажется, только проросшими грейпфрутами (внутри
них были вроде как черви, а на деле -- ростки,
повылезавшие из семян). Эти грейпфруты продавались
на местном фермерском рынке по ящику за доллар.
Шень экономил деньги для одного из своих учеников,
который был прописан в Калуге -- хотел купить ему
квартиру в Москве.
Однажды Шень пришел к нам в гости. Я готовила
мясо. Мясо было дешевое, полное жил. Я их
вырезала. Для Миши В., который никогда ни с чем
подобным не имел дела, процесс выглядел так,
как будто я вырезаю произвольные куски мяса и их
выбрасываю. Он неодобрительно комментировал
происходящее и обзывал меня дочерью генерала.
Меня это забавляло, я ему подсказывала формулировки.
Шень некоторое время наблюдал за нами, а потом
заметил, не скрывая разочарования:
-- В любой нормальной семье уже начался бы
полноценный скандал.
Я сказала: "Извини, Саша. Сейчас". И на следующую
реплику Миши попробовала ответить, как надо.
Шень поморщился:
-- Кто же так скандалит?
-- А как правильно? -- мы спрашиваем.
-- Если реплика супруга начинается со слов: "А твой
отец..." -- ни в коем случае не следует дослушивать
ее до конца, -- объяснил Шень. -- Необходимо
перебить его и возразить тут же: "А твоя мать..."
В одном из младших классов за набор отвечал физик,
не помню, кто. Шень с ним работал. Новонабранному
классу физик представил Шеня:
-- Это Саша Шень, он будет вести у вас математику, --
и добавил, -- А теперь ты, Саша, меня представь.
-- А как тебя представить? -- спросил Шень.
-- Так же, -- махнул рукой физик.
-- Это Саша Шень, -- дисциплинированно повторил Шень,
указывая на физика. -- Он будет вести у вас математику.
В середине девяностых мы с Мишей В. вернулись
в Москву и увлеклись сибирским панк-роком и
национал-большевизмом. Шень вряд ли понимал,
что это, знал только, что какая-то гадость.
Как-то он позвонил и спросил, есть ли у нас
телефон математика И. Я болела с температурой,
неохота было вставать с кровати. Попыталась уточнить:
-- А почему ты думаешь, что он мог бы у нас быть?
-- Ну... -- сказал Шень, -- он, наверное, алкоголик.
Может быть, патриот.
БП требовал иногда (по настроению), чтобы мы
в школе называли Шеня на "вы" и по имени-отчеству:
Александр Ханьевич. Шень, присутствуя при том,
растерянно улыбался. Отчество это "Ханьевич"
было артефактом охлаждения отношений между СССР
и Китаем. Маргарита Фридриховна в конце пятидесятых
работала в Китае, вышла там замуж за отца Шеня.
Тогда отношения с Китаем были хорошие, и китайцам
разрешалось не иметь отчества, а иметь разные
национальности. Шеню в метрику вписали национальность
отца "хань". К моменту следующего оформления документов
хорошие отношения кончились. Сотрудники ЗАГСа
(или чего там положено) сказали: "Что значит "хань"?
Нет такой национальности. Отец китаец, значит,
пускай и сын будет китаец. Как это, нет отчества?
А вот тут написано: "хань". Значит, будет
Александр Ханьевич".
В сходной ситуации поэт Анри Волохонский, автор
несколько переиначенной Гребенщиковым версии
"Города золотого", не желая давать дочери
отчество "Анриевна", спросил чиновниц: "А если
бы я был китаец, и меня бы звали Ху? Вы бы
ей что написали?" Ему помогло.
Шень упоминается в воспоминаниях Л. К. Чуковской
об Ахматовой. Он там фигурирует в качестве
четырехлетнего китайчонка-вундеркинда, в конце
беседы с Анной Андреевной, пораженной его талантами,
звонко стукнувшего ладошками по столу.
Во второй половине восьмидесятых -- начале
девяностых Шень носил с собой тест на различение
аутентичных стихов Блока и современных подделок.
Я не знаю, кто его изготовил (Юра Кагарлицкий?).
Пять оригинальных стихов, пять подделок, нужно
различить. Мне показалось, что этот тест
недостаточно запутывает читателя, и я сделала
для Шеня несколько новых, с разными поэтами
Серебряного века, но принцип тот же. Шень
действительно не все смог разложить верно,
и тест по Ахматовой отнес ее многолетнему
издателю М. Ардову. Тот посмотрел и ответил
письмом -- отделить зерна от плевел не составляет,
конечно, проблемы, но вот одна подделка (назвал ее),
хотя и написанная неопытной рукой, похожа
и заслуживает похвалы. Выбранная им "подделка",
однако, принадлежала перу Ахматовой. Что
за текст он взамен приписал А. А., неизвестно.
Но, может быть, Шень не сообщил ему точных
правил игры, и остальное он разгадал верно.
Шень играл в камерном оркестре. Для этого
оркестра мы переводили тексты песен Баха,
в основном протестантские псалмы.
Шень сделал мне несколько подстрочников.
Тексты были довольно сложные. Шень, кажется,
не знал только одного слова: ungewitter.
В обычном словаре его не было. Мы с подружкой
догадались поискать слово "gewitter" --
предполагая, что отрицание этого понятия
и есть искомое. Не нашли. Но "witter" -- ветер.
Потом оказалось, что "gewitter" -- это гроза,
а "ungewitter" -- напротив, ненастье, непогода
и тоже гроза. С тех пор я мечтаю выучить
немецкий, но так и не выучила.
Шень, в частности, пел песню, в которой были
слова:
"...И если дух неколебимый
Смутит чужое торжество,
О мудрость, очерти незримо
Границы круга моего!
Не стыдно малым быть ничуть:
Пред каждым свой начертан путь".
Кто ее сочинил, установить с помощью Гугла
не удалось. Наверное, Моцарт. Но это,
как и все остальное, лучше знают компетентные
товарищи. Мне иногда казалось, что текст
ее как-то лично ценен для исполнителя.
Наверное, я ошибаюсь, но если это так --
это самое смешное, что я знаю про Шеня.
Ну, вот человек взял и очертил для себя
малый круг, и совершенно не подозревает,
что у этого малого круга космические масштабы.
Чтобы он мог хотя бы сам в нем помещаться.
Шень, кстати, собственноручно переводил и сочинял
некоторые тексты песен, и у него здорово получалось.
Почему он сам не стал переводить Баховские
псалмы, я не знаю -- подозреваю тяжелый
случай перфекционизма. Песенку Н. Матвеевой
про липу, которая зацвела у перекрестка,
он пел для нас иногда так:
Утро, полусонная прохлада...
Но не буду я выглядывать в окно:
Знаю, что решать задачи надо.
Мисирпашаев все решил уже давно!
Тимур Мисирпашаев злился, а Шень оправдывался
тем, что его фамилия идеально укладывается
в размер. Тимур задачи решал хорошо.
Мы задавали вопросы Маргарите Фридриховне;
спросили, в частности, когда Шень начал
интересоваться математикой. Она ответила:
-- Да он ею вообще не интересовался.
По ее словам, Шень в школе интересовался
физикой, был олимпиадник. Но на физтех
поступать было нельзя по причине его
секретности. Тогда Шень стал ходить на
семинар Гельфанда, и там уже пристрастился
к математике. |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}