Американский военный стратег Эдвард Люттвак (политический консультант Государственного департамента и Министерства обороны США, старший советник Центра стратегических и международных исследований, бывший советник президента Рейгана) в своей знаменитой монографии «Стратегия Византийской империи» (“The Grand Strategy of the Byzantine Empire”), со ссылкой на византийские источники, указывает о восприятии византийцами Киевской Руси как Росии (с одним «с»).

Читать далее »

Б.Д. Греков

V. Общественные отношения Киевской Руси

Если общественные отношения докиевского периода нашей истории нам приходилось восстанавливать по материалам частью археологическим, частью письменным не русского происхождения и прибегать к русским письменным источникам лишь с тем, чтобы найти в них следы далекого прошлого, то общество Киевского периода может быть нами изучено по письменным источникам, рожденным самим Киевским государством. Здесь у нас не только больше уверенности в точности наших выводов, но и самые выводы значительно разностороннее и полнее.

Напомню, что эти письменные памятники вводят нас далеко не в начальный момент истории изучаемого общества, а ставят перед, общественными явлениями, имеющими за собой очень длительную историю. Древнейший памятник «Правда Русская», дошедший до нас в записи начала XI в., носит на себе следы более глубокой древности, но и эта древность весьма относительна.

До внесения «Правды Русской» в Новгородскую летопись под 1016 г. мы имеем следы существования «закона русского», несомненно, совпадающего, по крайней мере в некоторых частях, с «Правдой Русской». В ней мы уже видели представителей господствующих классов, их челядь, рабов, просто, свободных, невидимому, равноправных общинников (соседская община), хотя и не прямо названных, но с неизбежностью подразумеваемых. Добавочный в ст. 1 «Правды» перечень всех общественных группировок: русин, гридин, купчина, ябетник, мечник, изгой и Словении, по-видимому, является той вставкой, которая была сделана Ярославом в 1016 г., когда он напутствовал «Правдой» возвращающихся из Киева новгородцев, помогших ему овладеть Киевским столом, всем им обещая право на 40-гривенную виру, т. е. равное право защиты жизни судом.

Если мы попробуем разобраться в этих терминах, хотя и весьма спорных по существу, то придем к более или менее вероятным выводам о существовании в изучаемом нами обществе варягов и варяжской дружины, которая, как нам известно из договора с греками и из летописи, быстро и тесно связывалась с местным верхушечным слоем славянского общества; несомненно также существование купцов. И не случайно, мне кажется, вписаны в этот перечень изгой и Словении. Очень похоже на то, что они специально сюда вставлены: после перечня пяти категорий названных здесь общественных групп, поставленных рядом без всяких оговорок, идет новое «аще», за которым следует «изгой будет либо Словении».

Об изгое речь будет ниже. Что касается словенина, то расшифровать этот термин очень нелегко. Несомненно, кроме национального признака, ему присущи и социальные черты. Иначе трудно понять вообще весь перечень и, в частности, сопоставление словенина с изгоем. В Лаврентьевской летописи под 907 годом говорится о походе Олега на Царьград. После благополучного окончания предприятия Олег с дружиной возвращался домой. «И вспяша русь парусы паволочиты, а словене кропивны». Здесь подчеркивается не только национальный, но и социальный признак: русь по сравнению со славянином стоит на первом месте. Но все-таки термин «Словении», поставленный в «Правде» рядом с «изгоем», этим сравнением с процитированным текстом летописи не разрешается. Мы не можем точно ответить на вопрос, кто такой «Словении» «Правды Русской». Не разумеется ли под словенином представитель массы, населяющей деревню, т. е. смерд, член соседской общины?

Необходимо подчеркнуть, что и изгой и Словении относительно виры предполагаются равноправными с первыми пятью категориями, так как и на них распространяется 40-гривенная вира. Бросается в глаза факт, что дополнительный перечень представителей общественных группировок взят из общества, по своей конструкции более сложного, чем примитивный строй древнейшей «Правды». Не хотел ли Ярослав этой вставкой, где декларировалась вира, равная для русина и славянина, дружинника и изгоя, смягчить ту национально-классовую рознь, которая так ярко проявилась в бурных событиях 1015 г. в Новгороде?

«Мужи» этой древнейшей «Правды», главный предмет внимания этой «Правды», как мы уже видели, всегда вооружены, часто пускают оружие в ход даже в отношениях друг к другу и в то же время способны платить за побои, раны и личные оскорбления; они владеют имуществом, которое можно купить и продать. Мы имеем здесь признак неравенства материального положения — долги. Живут они в своих «хоромах», окруженные слугами, и не порывают связи с крестьянским миром. Здесь же в «Правде» мы видим зависимую от своих господ челядь, которая убегает, которую разными способами разыскивают и возвращают господам; челядин иногда дерзает «ударить свободна мужа» с риском быть убитым в случае обнаружения его преступления. В состав этой челяди входят не только рабы, но, как мы увидим ниже, и не рабы.

Вся эта «Правда» достаточно архаистична, но родового строя и здесь уже нет. Единственно, что напоминает о нем, — это месть, которая, однако, уже перестала быть «родовой» и к тому же на наших глазах явно отмирает. Мстить, по-видимому, не обязательно. Место мести занимает альтернативно вира с тем, чтобы в середине XI в. вытеснить ее окончательно.

Это выводы, основанные на том, что говорит «Правда», но мы должны учитывать и ее молчание, которое иногда, по-видимому, и удается понять путем привлечения к ее толкованию летописи вообще и помещенных в ней договоров с греками, в частности.

1. Землевладение и землевладельцы

Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем ρως, то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки знали этот народ ρως и не только по торговым связям.

После блестящих работ В. Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, у нас не остается сомнений в том, что греки знали южную Русь ρως прекрасно. Нашествие руси на Амастриду Васильевский относит к началу 40-х годов IX в. "Имя Руси, — пишет Васильевский, — уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря^"1. Тот же автор по вопросу о торговых связях Руси с греками пишет: "известие о торговле русских купцов с Византией через Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится к сороковым годам IX ст.; самые торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия^"2.

Васильевский убежден, что это имя ρως относится всегда к тавро-скифам, а кто такие тавро-скифы разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения Руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория «при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской». Отказавшись, таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров Руси — тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, приднепровский или тмутараканский³.

Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и Руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное — тавро-скифы). Греки, действительно, давно знали этот народ, но особенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он экономически и политически усилился и произвел 18 июня 860 года весьма удачное для себя нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константинопольского Фотия и его же «Окружное послание». В одной из этих проповедей Фотий говорит: "Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и с полным основанием ευλογως требовали и ожидали кары, равной злодеянию^"4.] И дальше: "их привел к нам гнев их^"5. Тот же Фотий спустя несколько лет (866 г.) в своем «Окружном послании» говорит то, что ему известно было об этом народе: "народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью…, который, покорив окрестные народы, возгордился и, возымев о себе высокое мнение, поднял оружие на Римскую державу^"6.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

В ходе Смоленской войны в России оказалось значительное число пленных, среди которых находились и польско-литовские евреи, составлявшие у себя на родине одну из крупнейших в мире иудейских религиозных общин. О их дальнейшей судьбе рассказывает статья Д. 3. Фельдмана, опубликованная в журнале «Древняя Русь» (N4 (22), декабрь 2005 г.).

В первой трети XVII в. произошло обострение русско-польских отношений. Поскольку польский король Сигизмунд III не признавал прав юного Михаила Федоровича на русский престол, за Речью Посполитой оставалась Смоленщина, захваченная у России после Смуты в начале века, да и польская шляхта не оставляла планов нового похода на Москву, то в этих условиях русское правительство было вынуждено собирать силы для новой войны. В июне 1632 г. Земский собор, воспользовавшись смертью польского монарха и усилением в стране внутриполитической борьбы за власть, принял решение начать войну с Польшей за утраченные смоленские земли. Однако вероятные союзники России — Швеция и Турция — не поддержали наступление русской армии, и после первых побед ей, уже сильно ослабленной, пришлось снять осаду Смоленска. По предложению поляков спустя два года, в июне 1634 г., был заключен мир, по которому Россия возвращала все занятые в ходе войны города и земли, а Корона Польская официально отказывалась от претензий на русский трон. Таким образом, кратковременная Смоленская война оказалась неудачной для России и не сняла имевшихся противоречий с соседней Польшей.

В ходе военных действий в России оказалось значительное число пленных («иманы во языцех»), среди которых находились и польско-литовские евреи, составлявшие у себя на родине одну из крупнейших в мире иудейских религиозных общин (начало интенсивного процесса ее формирования было положено еще в конце XII в., а расцвет пришелся на XIV—XVI в.). Находившиеся здесь евреи представляли собой корпорацию с особым юридическим статусом и традиционным образом жизни. Отношения польской иудейской общины с различными государственными органами и шляхтой строились на сложной и запутанной системе соглашений, определявших права и обязанности евреев и создававших легальную базу их хозяйственной и общинной деятельности. Местные иудеи пользовались свободой вероисповедания и правом создания автономных общин, им разрешалось заниматься экономической деятельностью, а также селиться в большинстве регионов страны.

Война нарушила их сложившийся уклад в политических, юридических и экономических рамках Речи Посполитой, а ряд евреев оказался в русском плену. При этом к «старозаконным» полякам (как они сами себя называли) применялись те же правила, которые были установлены и для остальных захваченных в плен мирных жителей. Однако наличие в Московии большого числа иноземцев и иноверцев заставило русское правительство задуматься об урегулировании сложившейся ситуации. Поэтому вскоре после окончания военных действий в Литве встал вопрос о дальнейшей их судьбе, требовавший законодательного разрешения. Сохранилась приказная переписка, касающаяся вопроса о пленных, попавших в период русско-польской (Смоленской) войны 1632—1634 г. на территорию Московского государства: поляках, литовцах, «немецких людях» (в России той эпохи «немцами» именовали выходцев из Западной Европы), черкасах (так русские источники XVI и XVII в. называют украинских казаков и жителей Украины) и, наконец, евреях. Как следует из этих документов, в 1634 г. царь Михаил Федорович повелел их «сыскивать и отпущать» за границу в Литву, кроме крестившихся и желающих остаться в России¹.

Как видим, процесс укоренения последних в новой стране имел вполне определенную специфику: практически все осевшие во внутренней России евреи были вынуждены креститься, поскольку проживание иноверцев-иудеев здесь со времен царя Ивана Грозного было строжайше запрещено. Некоторые из них воспользовались сложившейся ситуацией и, приняв православие, постепенно растворились в окружающем населении². Впрочем, имеются документальные свидетельства того, что и в этот период в Великороссию приезжали польские евреи, исполнявшие поручения королевского двора и казны³.

Надо сказать, что принятие христианства для евреев означало получение весьма обширных льгот вкупе с полным уравниванием в правах с православным населением. Поэтому в вопросе, добровольно или принудительно происходил этот процесс, чаша весов склонялась скорее в сторону первого. Однако эта добровольность на деле все-таки оказывалась вынужденной — отказ от крещения был равнозначен реальной угрозе высылки за пределы Русского государства. По-видимому, другой альтернативы для пленных евреев не существовало. Но кроме этого существовал еще один, не менее важный фактор: в России того времени принятие иноверцами православия автоматически означало получение ими свободы со всеми вытекающими из этого положительными последствиями. Попутно заметим, что какие-либо попытки выкрестов тайного исполнения иудейских обрядов здесь жестоко пресекались, а склонение к «жидовству» рассматривалось по закону как одно из тягчайших преступлений.

Учитывая сказанное выше, мы вполне можем объяснить мотивы поведения еврейки Меланьи (в архивных источниках именуемой также Маланья, Маланьица, Меланьица, Моланьица, Маланница, Моланка), попавшей в Россию в конце русско-польской (Смоленской) войны 1632—1634 г. и оставшейся здесь жить, создав большую семью и претерпев длительные невзгоды. Документы о ее судьбе сохранились в различных частях весьма объемного фонда Разрядного приказа⁴, находящегося в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) в Москве.

Первоначальные сведения о Меланье мы обнаруживаем в ее челобитной царю Михаилу Федоровичу, написанной в середине 1635 г.⁵ Как следует из данного документа, девушка являлась жительницей г. Борзна⁶, принадлежавшего тогда Литве. В 1634 г. этот город был взят русской армией, а сама она попала в плен и была вывезена в Россию, где ее купил рыльский сын боярский Иван Клеменов. Тогда же Меланья, «волею своею оставя жидовскую проклятую веру, крестилась в православную крестьянскую веру»⁷. Из челобитной также видно, что отец Меланьи, борзненский еврей Грон, узнав о месте ее проживания, «многожды» приезжал в г. Рыльск⁸ и обращался к властям с просьбой вернуть ему дочь на основании мирного договора России с Польшей. Кроме того, о ее возвращении писали «с литовской стороны пан Козановской⁹ и иные урядники з городов»¹⁰. В результате новокрещенка по приказу местного воеводы Ф. М. Бояшева¹¹ оказалась в Рыльской приказной избе¹² под следствием.

Прошение бывшей литовской еврейки не осталось без внимания, и в сентябре 1635 г. из Разряда в адрес рыльского воеводы приходит наказная память о разрешении «рылежанке Маланьице» свободно жить там, где она сама захочет, и о запрете на возвращение ее отцу «в неволю»¹³. Данный комплекс документов завершается отпиской Ф. М. Бояшева в Разрядный приказ, написанной в начале 1636 г., в которой содержится изложение полученной им государевой грамоты («за приписью» дьяка Г. Ларионова¹⁴) о «пожаловании» Меланьи¹⁵. Царь предоставил еврейке за добровольное крещение весьма широкие права: по желанию она могла переселиться в Москву и получать там казенное жалованье; велено было выдать ей шубу «одевалную добрую»; при этом дорога в столицу в сопровождении ее духовного отца и меховая одежда должны были быть оплачены из «рыльских доходов»; при вступлении же в брак она получила бы богатое приданое. Из той же воеводской отписки становится известно, что «полонянка Меланьица» уже вышла замуж за своего хозяина рылянина И. Клеменова, но еще до своего замужества она «прижила с ним робенка». В связи с этим обстоятельством Меланья не смогла воспользоваться представившейся ей благоприятной возможностью перебраться в столицу и жить в более цивилизованных условиях; она лишь получила небольшую сумму государева жалованья «на корм» в 16 алтын 4 деньги.

Другая группа архивных источников касается в основном освобождения от налогов сына боярского И. Клеменова в связи с переходом его жены в православие, причем эти льготы ему предоставили только 10 лет спустя после крещения Меланьи. Об этом говорится в двух наказных памятях от марта и апреля 1645 г.: первой — в Стрелецкий приказ¹⁶, боярину Ф. И. Шереметеву¹⁷ и дьякам А. С. Дурову¹⁸ и И. X. Кудрину¹⁹, о невзимании стрелецких, а также ямских (отдельной памятью в Ямской приказ²⁰) денег с поместья И. Клеменова в течение 10 лет²¹, и второй — рыльскому воеводе М. Ф. Лодыгину²² об освобождении сына боярского на такой же срок от городовых поделок и податей²³. А в записи, сделанной в Разрядном приказе 28 марта того же года, помимо распоряжения о льготах рылянину, содержится указание о пожаловании его жене 10 рублей за крещение²⁴. О выдаче данной суммы государева жалованья из Устюжской четверти²⁵ говорится также в наказной памяти²⁶ дьяку этого приказа М. К. Грязеву²⁷. Надо сказать, что предоставление указанных привилегий сильно запоздало, о чем сказано ниже.

Страницы: 1 2

 Моление Даниила Заточника, написанное им своему князю Ярославу Владимировичу" — памятник, возникший в начале XIII века — представляет собой послание некоего Даниила к князю Переяславля северного Ярославу Всеволодовичу.

Публикуется в двух вариантах: древнерусский текст и в переводе Д.С.Лихачева.

  Слово Данила Заточеника, еже написа своему князю Ярославу Володимеровичю

Въструбим, яко во златокованыя трубы, в разум ума своего и начнем бити в сребреныя арганы возвитие мудрости своеа. Въстани слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех. Востану рано, исповем ти ся. Да разверзу въ притчах гаданиа моя и провещаю въ языцех славу мою. Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию.

Бысть язык мой трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Сего ради покушахся написати всяк съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя — младенца о камень

Но боюся, господине, похулениа твоего на мя.

Аз бо есмь, аки она смоковница проклятая: не имею плода покаянию; имею бо сердце, аки лице без очию; и бысть ум мой, аки нощный вран, на нырищи забдех; и расыпася живот мой, аки ханаонскый царь буестию; и покрыи мя нищета, аки Чермное море фараона.

Се же бе написах, бежа от лица художества моего, аки Агарь рабыни от Сарры, госпожа своея.

Но видих, господине, твое добросердие к собе и притекох къ обычней твоей любви. Глаголеть бо въ Писании: просящему у тебе дай, толкущему отверзи, да не лишен будеши царствия небеснаго; писано бо есть: возверзи на Господа печаль свою, и той тя препитаеть въ веки.

Аз бо есмь, княже господине, аки трава блещена, растяще на застении, на ню же ни солнце сиаеть, ни дождь идет; тако и аз всем обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоеа, яко плодом твердым.

Но не възри на мя, господине, аки волк на ягня, но зри на мя, аки мати на младенец. Возри на птица небесныа, яко тии ни орють, ни сеють, но уповають на милость Божию; тако и мы, господине, желаем милости твоея.

Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черней смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горкий; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не процвите часть моя.

Друзи же мои и ближний мои и тии отвръгошася мене, зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашен. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, а при напасти аки врази обретаются и паки помагающе подразити нози мои; очима бо плачются со мною, а сердцем смеют мя ся. Тем же не ими другу веры, не надейся на брата.

Не лгал бо ми Ростислав князь: «Лепше бы ми смерть, ниже Курское княжение»; тако же и мужеви: «Лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Яко же бо Соломон рече: «Ни богатества ми, ни убожества, Господи, не дай же ми: аще ли буду богат — гордость восприиму, аще ли буду убог — помышляю на татбу и на разбой», а жены на блядню.

Тем же вопию к тобе, одержим нищетою: помилуй мя, сыне великаго царя Владимера, да не восплачюся рыдая, аки Адам рая; пусти тучю на землю художества моего.

Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убог во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна.

Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко утя от ногти носимаго ястреба, яко овца от уст лвов.

Аз бо есмь, княже, аки древо при пути: мнозии бо посекають его и на огнь мечють; тако и аз всеми обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоеа.

Яко же бо олово гинеть часто разливаемо, тако и человек, приемля многия беды. Никто же может соли зобати, ни у печали смыслити; всяк бо человек хитрить и мудрить о чюжей беди, а о своей не можеть смыслити. Злато съкрушается огнем, а человек напастьми; пшеница бо много мучима чист хлеб являеть, а в печали обретаеть человек ум свръшен. Молеве, княжи, ризы едять, а печаль — человека; печалну бо мужу засышють кости.

Аще кто в печали человека призрит, как студеною водою напоить во знойный день.

Птица бо радуется весни, а младенець матери; весна украшаеть цветы землю, а ты оживляеши вся человекы милостию своею, сироты и вдовици, от велможь погружаемы.

Княже мой, господине! Яви ми зрак лица своего, яко глас твой сладок и образ твой красен; мед истачають устне твои, и послание твое аки рай с плодом.

Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе.

Да не будет, княже мой, господине, рука твоа согбена на подание убогих: ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманием твоего дому истощити. Яко же бо невод не удержит воды, точию едины рыбы, тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра, но раздавай людем.

Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть; тако и ты, княже, многими людми честен и славен по всем странам. Яко же бо похвалися Езекий царь послом царя Вавилонскаго и показа им множество злата и сребра; они же реша: «Нашь царь богатей тебе не множеством злата, но множеством воя; зане мужи злата добудуть, а златом мужей не добыти». Яко же рече Святослав князь, сын Олъжин, ида на Царырад с малою дружиною, и рече: «Братиа! нам ли от града погинути, или граду от нас пленену быти?» Яко же Бог повелить, тако будеть: поженет бо един сто, а от ста двигнется тма. Надеяся на Господа, яко гора Сион не подвижится въ веки.

Дивиа за буяном кони паствити, тако и за добрым князем воевати. Многажды безнарядием полци погибають. Видих: велик зверь, а главы не имееть, тако и многи полки без добра князя.

Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дуб крепок множеством корениа; тако и град нашь — твоею дръжавою.

Зане князь щедр — отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшей роботы. Зане князь щедр, аки река, текуща без брегов сквози дубравы, напаяюще не токмо человеки, но и звери; а князь скуп, аки река въ брезех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити. А боярин щедр, аки кладяз сладок при пути напаяеть мимоходящих; а боярин скуп, аки кладязь слан.

Страницы: 1 2 3 4

В апреле 1113 года в Киеве разгорелось нешуточное восстание, в результате которого великокняжеский престол занял знаменитый Владимир Мономах. Об этом восстании сегодня немало спорят, некоторые публицисты даже называют его «первым еврейским погромом». «Культура» обратилась с вопросами к известному исследователю Древней Руси, профессору исторического факультета СПбГУ Игорю Фроянову.

культура: В чем основные причины событий, развернувшихся в Киеве 900 лет назад?

Читать далее »

Единственный русский государь, за которым в потомках закрепилось прозвание Мудрый, – великий князь киевский Ярослав, сын Владимира, Крестителя Руси.

Однако слово «мудрость» рядом с его именем в летописях встречается только раз – в публицистической вставке в Повести временных лет, когда под 1037 годом говорится, что Ярослав «заложи город великий», с Златыми вратами и церковью Благовещения на них, «заложи же и церковь Святую Софию» и другие храмы, «и при нём начала вера христианская плодиться и расширяться, и черноризцы множиться, и монастыри зачинаться». Отдельно отмечается любовь Ярослава к церковным уставам и «прилежание к книгам», которые «читал он часто в ночи и дни», и созданный им в Святой Софии центр русской книжности.

Этот фрагмент летописи историки выделили как «Похвалу Ярославу». Похвала в устах летописцев – дело редкое. Ключевое слово в тексте, идущем далее, – «мудрость».
Что определяет мудрость правителя? В «Похвале» об этом сказано вполне определённо – всё от Премудрости Божией. И ссылается летописец на ветхозаветную книгу Притчей Соломоновых, где от имени самой Божией Премудрости сказано: «Я, Премудрость, вселила свет и разум и смысл я призвала… Мои советы, моя мудрость, моё утвержденье, моя крепость. Мною цесари царствуют, а сильные пишут правду. Мною вельможи величаются, и властители держат землю. Я любящих меня люблю, ищущие меня обретут благодать».

Как же искать, дабы обрести? Ответ следует тут же, и столь же однозначный: «Если поищешь прилежно мудрости в книгах, то обретёшь великую пользу душе своей. Ибо кто книги часто читает, тот беседует с Богом или со святыми мужами. Читающий пророческие беседы и евангельския учения, и апостольские, и жития святых отцов воспримет душе великую пользу».

Не слишком ли ограничивает летописец источник мудрости, называя лишь Священное Писание и книги церковных учителей? А другие книги? А родительские наставления? А опыт исторический? А собственные шишки, набитые в обстоятельствах, прежде не случавшихся?

Разъяснение мы найдём в «Изборнике» 1076 года. В этой книге, составленной монахами на основе Ярославовой библиотеки, собраны библейские речения и поучения святых отцов (прославленных христианских богословов и устроителей Церкви), отрывки из житий святых – всё то, что названо источником Премудрости Божией в «Похвале Ярославу». «Изборник» был составлен в связи с интересом сыновей Ярослава к такого рода литературе и одновременно стал источником, питающим собственно русскую учительную (наставительную) литературу.

Слово «изборник» обычно переводят на современный язык как «сборник». Но в данном случае «изборник» ближе к современному понятию «избранное» – то есть книга, в которой самое главное, значимое, актуальное…

Так вот, в составе «Изборника», помимо переводов с греческого, есть два текста славянских – они прошли обработку в царстве Болгарском, то есть ближе по образу мысли и актуальности смыслов. Это «Слово некоего калугера (монаха) о чтении книг» (с тем же смыслом, что и «Похвала Ярославу»). И поучение, названное «Наказание богатым», – это квинтэссенция православного представления о праведной власти. Мерило всех мерил и всех времён. Всё прочее из неё выводится или к ней присовокупляется.

   «Наказание богатым»

«Наказание» в русском языке тех времён звучало не так страшно, как сегодня. А как «наказ», «наставление».  Слово «богатый» понималось шире: тот, кто изрядно наделён от Бога – не только имуществом, но и властью. И умом, и красотой. Вообще чем-то изрядно. Иронически-уничижительно человек той поры даже мог сказать о себе покаянно, что он «богат грехами».

«Наказание богатым» в «Изборнике» 1076 года – это по сути наставление правителям. Впрочем, власть и богатство всегда «ходили рука об руку».
Как же наставляют правителей монахи «от учения книжного»? Какой дают наказ?

«Сколь великим ты сподобился от Бога благом, столь же, и более того, ты должен воздать (то есть сотворить добра).
Сколько силою ты превзошёл всех, столько и делами добрыми просиять и потрудиться должен».
Почему непременно так? А потому что: «Если есть зависимые от нас, то и нам найдётся небесный Владыка.
Так будь со слугами своими, как молишь Бога быть с тобой.
Отвори уши свои нищим и страждущим, и к тебе Божий слух откроется».

Всё вроде бы понятно, но накладно для богатого. Истинное наказание, в современном смысле, – всё время соизмерять свою власть и состояние с ответственностью, полезными трудами и благотворительностью. Сподобился величия и богатства, так трудись, раздавай добро (во всех его разновидностях), делай другим то, чего сам бы желал для себя более всего… И главное, сколь ты властен, столь же и подвластен – небесному Владыке (как писал Лермонтов, «есть и Божий суд… он не доступен звону злата…»).

Основательно озадачив властителя таким христианским максимализмом, монахи добавили в «наказание» и нечто более понятное в смысле житейском, менее расточительное: «Если хочешь ото всех почёт иметь, будь сам для всех благодетелем». Здесь по крайней мере подсказано, что надо делать тому, кто «хочет иметь». И ещё есть такой совет психологического свойства: «Тогда наречётся тот истинным властелином, когда сам собою владеет и дурным страстям не даёт власти над собой».
Принципиальны для мудрого правителя советы «Наказания» о том, как суд вершить. «Разумей тяжбу медленно, рассуждение же твори не торопясь». И опять о том же: «Разумно судьям выслушивать (терпеливо) спор (сторон), не сподобишься ведь правду изобрести, спеша отбежать или отогнать». Мы приводим выражение «правду изобрести» без перевода – так в оригинале, – уж больно оно хорошо! Правду в суде надо именно «изобретать» – это как составление «изборников», труд подвижнический, проникновенный, а не холодная штамповка, глядя в соответствующую (а ведь это ещё вопрос, чему и насколько!) статью Судебника.

Здесь, однако, надо оговориться: у всякой настойчивой рекомендации есть обратная сторона, всему должна быть мера. И прения сторон нельзя выслушивать бесконечно. При Ярославе Мудром в отечественное законодательство, «Правду Русскую», была включена такая статья: уполномоченные князя, вершащие суд, и взиматели штрафов не должны задерживаться на месте суда и исполнения его решений вместе со своими помощниками более недели. И знаете почему? Да потому, что по закону содержание их возложено на местное население. Если пришлось ввести такую ограничительную статью – значит, были злоупотребления невольным гостеприимством! И вряд ли оттого, что судебные чиновники слишком увлекались чтением «Наказания богатым»...

Спустя несколько веков некто неизвестный из русских книжников вынужден был написать «Наказание князьям, которые дают власть и суд небогобоязненным и лукавым мужам». Князья всё более передоверяли судебное дело своим наместникам и тиунам (холопам, облечённым, однако, особыми полномочиями над подданными князя) – что, может быть, и неизбежно при росте населения, – но те, по словам автора «Наказания», проявляли и нерадение, и корысть. А князю от того – «беззаконная прибыль». Неизвестный книжник обращается к авторитету Ветхого и Нового Заветов, он даже приписывает (скорее, заимствует из некоего неканонического сказания) императору римскому Тиберию казнь Пилата и его жены за суд над Христом не по совести. К строгости он призывает и князей Руси. Причём главным злом от неправого суда он называет не сами его последствия для жизни людей, а надругательство над их душами, над их верой в истину.

Страницы: 1 2 3