January 23rd, 2013
С мечом и Библией @ 10:15 am
Оливер Кромвель: революционер, полководец, диктатор, цареубийца
Елена Цымбал
Один британский журналист как-то заметил, что национальная история
напоминает ему музей, где каждому персонажу отведена отдельная полочка, а
под каждым портретом аккуратно наклеен ярлык с оценкой: «тиран»,
«просветитель», «национальный герой».
А дальше – хоть головой о стену бейся: никому не докажешь, что Ричард
III не приказывал задушить в темнице малолетних племянников, что Томас
Мор ничем героическим не отличался от остальных министров Генриха VIII,
что Ричард Львиное Сердце был не героем, а одним из худших английских
королей.
Может быть, поэтому особый интерес историков всегда вызывал человек,
чья «полочка» до сих пор так и не определена – революционер, полководец,
протектор Оливер Кромвель. Потомки, спорящие о нем не одно столетие,
называли его то «кровожадным монстром» и цареубийцей, то
«основоположником английских свобод», то символом всего ханжеского,
пуританского, лицемерного, то человеком, впервые в истории страны
проявившим веротерпимость и презрение к сословным различиям. Сегодня у
жителей Туманного Альбиона (и нас) есть повод еще раз поразмыслить о
том, кем же в действительности был этот неординарный человек. 25 апреля
Оливеру Кромвелю исполнится 413 лет.
Вообще, священникам стоило бы приводить Кромвеля в пример, как
человека, которого на вершину власти вознесла именно фанатичная Вера.
Вера, которую Оливеру еще в детстве внушили родители-пуритане, которую
усердно вдалбливал ему школьный учитель Томас Бирд, и которая
окончательно закрепилась в бесшабашной голове во время учебы в
пуританском Кембридже. Впрочем, надо сделать одну существенную поправку:
религия, которой с таким упоением отдался молодой Кромвель, тогда не
была государственной и не сулила постов или блестящей карьеры. Среди
знати «в моде» было англиканство, а пуританами были больше буржуа. «Бог
любит трудолюбивых, бережливых, хозяйственных, и не любит мотов и
пьяниц», – убеждали народ пасторы.
Оливер старался соответствовать. Был замечательным сыном и хорошим
братом – в 18 лет, после смерти отца, бросил колледж, чтобы быть опорой
матери и семи сестрам. В 21 год, когда часть сестер вышла замуж, женился
на Элизабет Бучьер, дочери торговца мехами. Как дворянин Кромвель мог
найти себе партию и получше, но Элизабет была скромна, домовита,
красива, а главное – полностью соответствовала идеалу жены истового
пуританина. Дальше – семья, подрастающие дети, участие в местном
парламенте, постепенно налаживающиеся финансовые дела...
Оливер Кромвель собрался в бой
Дело шло к сорока годам, и истовый пуританин все чаще вопрошал себя: и
это все? А как же миссия, мечты о которой одолевали его с детства?
Почему он поправился после, казалось бы, неизлечимой болезни? Разве не
для того, чтобы послужить Господу? Где же тот шанс, на который, кажется,
намекали небеса?
«Шанс» ждал его в 1640 году и выглядел очень прозаично: король Карл
наконец-то решил созвать парламент, в который Кромвеля избрали
депутатом. К тому времени в стране было неспокойно: казна то и дело
требовала денег. Но еще больше англичане боялись религиозного натиска:
говорили, что под влиянием католички-жены король хочет искоренить
протестантство в Англии. Озабоченные этим, депутаты отказались
утверждать новый заем без твердых гарантий, что, естественно, только
усилило конфликт между парламентом и королем.
Все происходящее Кромвелю очень нравилось. Ему хотелось действовать,
участвовать в работе парламента и комитетов, произносить речи,
составлять петиции. Энтузиазм уже очень немолодого (по меркам XVII века)
человека, одетого «по-сельски» и с деревенскими замашками, вызывал
иронические ухмылки у «вельмож от политики». Такие люди нужны, думали
они, но далеко они не зайдут – слишком доверчивы.
Страницы: 1 2 3 4 November 30th, 2012
Православие и Протестантизм @ 06:03 am
Фриц Либ
Сильное впечатление производит на протестанта, находящегося хотя бы
короткое время в более тесном общении с православным, свято хранящим
веру Церкви, глубина и искренность религиозной жизни последнего, и это
впечатление создается, несмотря на то конфессиональное средостение,
которое — не «im Letzten», конечно — отделяет обоих христиан друг от
друга.
Не о субъективной только религиозности, которая может быть
достоянием и язычника, или о религиозной эстетике, широко
распространенной у нас на почве чистого субъективизма — Gefuhl ist
alles, Name ist Schall und Rauch! — здесь идет речь, а о наличности
подлинного церковного сознания у данного православного христианина, сына
Церкви-Матери, исповедующей Христа, истинного Бога и истинного
Человека, сознающей себя телом Его. Протестанту, внимательно и с любовью
отдающемуся этому впечатлению, такого рода благочестие, отличающееся
своей строгой церковностью, может быть в первое время покажется
несколько чуждым, но очень скоро он убеждается, что он здесь имеет дело с
подлинной верой в Христа, в Которого и он сам глубоко верует. И вот
невольно он задает себе вопрос, не к одной и той же Единой ли Церкви
принадлежат они оба, и православный и протестант, несмотря на
исторический раскол церквей. Этот вопрос прямо напрашивается. В этом
вопросе, собственно и заключается вся вселенская проблема животрепещущая
для каждого, кто имеет встречу с инославным христианином как с
«ближним», в смысле евангельском, от которого отрекаться поэтому он уже
не может, так как ближний крепко за него держится, объявляя притязания
свои на него как на своего собрата о Христе.
Мировая война и вызванные ею сильные потрясения так или иначе
способствовали сближению — не только географическому, но и духовному —
протестантизма и восточного христианства, которое для нас протестантов
до новейшего времени была как бы terra incognita. Нечего вспоминать о
том, какое значение для нас имеет Достоевский и вся, вообще, русская
художественная литература. В высшей степени отрадным явлением должно
считать интенсивное и действительно плодотворное участие представителей
православной Церкви на конференциях Стокгольмской и особенно Лозанской,
которое очень содействовало обоюдному сближению и пониманию, и
положительным результатом этих знаменательных встреч можно, несомненно,
считать искреннее желание обеих сторон более внимательно и серьезно
относиться друг к другу и серьезнее внимать гласу другой стороны. В
частности, два недавно опубликованных документа являются красноречивым
свидетельством такой искренней, доброй готовности к серьезному обмену
мыслей с протестантами со стороны православных богословов и философов, а
именно.«Die Ostkirche» (отдельный выпуск журнала «Una Sancta») и
лекции, прочитанный проф. Стефаном Занковым в Берлинском университете и
опубликованные в «Furche-Verlag» под заглавием «Das orthodoxe
Chfistentum des Osten. Sein Wesen und seine gegenwartige Gestalt».
Только лишь при одном условии христиане, а в особенности христиане
разных исповеданий, смогут вести успешную беседу друг с другом, а именно
тогда, когда обе стороны со смирением и кротостью предстанут перед
Крестом Христовым, воздвигнутым на спасение тех и других, напоминающим
им, что они готовы служить Божественному Спасителю, в Которого веруют,
напоминающим им также, что они нуждающееся в прощении, в Его прошении, в
милосердии Бога грешники, побуждающим их поэтому посильно стремиться к
терпимости, терпению, к любовному преодолеванию предрассудков и
противоречий собеседника, собрата по бедствию. Здесь уже не может быть
попытки насиловать ближнего, объявить себя в фарисейском заблуждении
единственными и полным владельцем духовных благ иценностей.атакже уже не
может быть места попытке совращения ближнего, обращения его к своей
точке зрения, каковое насильственное обращение ни в коем случае нельзя
называть обращением ко Христу.
То, что было сказано об отношении друг к другу единоличных
представителей разных исповеданий, касается и самих церквей. И им также
напоминает Крест, Спаситель, что они не Он, что они не непогрешимы в
своем устройстве, в своих отдельных представителях — иерархах,
священниках, пастырях-и в делах оных, а греховны и безусловно нуждаются в
благодати Божией, в Его милосердии. Ибо только Отец и Христос, Глава
Единой Церкви (Una Sancta) и Дух Святой, невидимо пребывающий в Церкви,
совершенны в строжайшем смысле слова и превращают Церковь в Истинную
Церковь, являясь полной и единственной гарантией непогрешимости её. 1 Всегда в веке сем останется некоторое несогласие между «потенциальностью» и «актуальностью» Церкви.2
Итак, нет другого пути, чтобы сблизить друг с другом разобщенных
братьев о Христе и окончательно соединить их, кроме смирения, т. е.
крепкого сознания своей человеческой греховности со стороны верующих,
кроме познания, что Бог есть Бог, Святый и Неприкосновенный, что Церкви
Христовой больше подобает служить Богу, нежели властвовать. Именно
православная, в частности русская Церковь, больше всех других церквей
была проникнута этим сознанием. Она никогда не увлекалась жаждою
власти — если не считать временных увлечений со стороны единичных её
представителей, — наоборот, ею злоупотребляли сильные мира сего для
достижения своих мирских и корыстных целей. Глубокий смысл кроется в
том, что на Восточную Церковь реформация не оказала большого влияния.
Её протест был направлен против слишком повелительной, слишком
самонадеянной, могущественной и пышной, «поставляющей собственную
праведность» (Римл. 10,3) Церкви, против ecclesia triumphans того
времени, слишком уже забывшей о том, что Христос родился бедным в яслях,
что Он умер — совсем уже бедный, оставленный, преданный всеми — на
Кресте, что он умер самой позорной смертью преступника, не как истинный
преступник, конечно, а как Сын Божий, как единственно безгрешный,
невинный за настоящих преступников, за нас грешных; этот протест
реформаторов против затемнения голого факта, что человек под Крестом
решительно ничем не располагаешь, чтобы предстать пред Богом в качестве
имущего, имеющего возможность заслужить благодать, милосердие Божие , —
ибо он нищ и наг и до конца жизни своей одной только милостью Божией
живёт, — такой протест на Востоке не был понять достаточно ясно в своей
справедливости и необходимости, как подлинно православный
протест, а это потому, что Восточная Церковь всегда глубже сознавала
себя как ecclesia peccatorum, хотя и она долгое время в недостаточной
мере радела о проповеди евангелия, почему и не стала для народа тем, чем
могла быть: свободной, никакой человеческой власти не подчиненной
воспитательницей народа и учительницей лишь страху Божьему, а не
раболепствованию перед носителями бренной власти. Страшный кризис,
переживаемый в настоящее время русской Церковью, отнюдь не является
последствием властолюбивых её притязаний, а скорее последствием
недостатка в свободе, которая так высоко ценилась славянофилами,
последствием недостаточной воли к свободе по отношению к светской
власти. С другой стороны, эта катастрофа является также последствием
недостаточного сознания долга Церкви по отношению к народу, особенно в
области социальных проблем. Это обстоятельство одинаково болезненно
ощущалось и Соловьевым, и Аксаковым. Но такой недостаток, со своей
стороны является последствием недостаточно серьёзного отношения к
конкретной земной действительности, не столько в её обманчивом блеске,
как в её страшной проблематичности. Именно в своем конкретном и страшном
физическом, духовном и душевном бедствии мир нуждается в Церкви,
долженствующей самым внимательным образом считаться, как на Западе, так
и на Востоке, с этим реальным положением вещей.
Обновление русской Церкви возможно лишь — как это и совершается на
наших глазах — путём нового завоевания её свободы, — евангельской
свободы, путём теснейшего слияния не с власть имущими, а с народом,
жаждущим истины и свободы, путем молитвенного принятия Церковью на себя
тяжёлого горя и бремени народа. Все это ныне совершается в подвиге
мученичества, которое западные, христиане больше, чем это есть на самом
деле, должны бы перечувствовать и перестрадать как свою личную судьбу.
Бедствие православной Церкви, её тяжелая борьба касаются всех церквей,
ибо эти страдания переносятся и эта борьба ведется от имени Христа за
Него, Спасителя нашего, а что касается покаяния, то оно несется и за
наши грехи. Настоящее бедствие, переживаемое ныне особенно остро
восточным христианством, есть наше общее бедствие, и именно этот факт
настойчиво требует, чтобы различные Церкви лучше познали друг друга и
научились более существенно помогать друг другу.
Истинное соглашение между протестантской и православной церквами, за
которое мы стоим, возможно, лишь при новом, всеобщем, сознательном,
смиренном, кротком раскрытии истинных начал евангелия и при возвращении
церквей к полноте учения древней Церкви. Реформаторские церкви возникли
именно на основании такого нового, сознательного восприятия евангельских
начал, искаженных и извращенных средневековой церковью. Православная же
Церковь является ревнивой хранительницей именно традиции
древнехристианского мира и такой хранительницей только и хочет быть.
Зиждется Она прежде всего на древнехристианском и обшехристианском
Никеоцареградском Символе, на древнехристианском догмате. Не существует
поэтому, по существу, противоречий между названным основанием
православной Церкви и стремлением реформаторов проповедовать евангелие в
чистом его виде и восстановить истинное учение. Ведь древнехристианский
Символ возник при защите именно евангелия и учения Церкви против
еретиков. Этот Символ представляет собою древнецерковную формулировку
самой субстанции подлинного учения Св. Писания, а именно веры в Св.
Троицу, в полное Богочеловечество Господа Иисуса Христа, в телесное
Воскресение Его и наше.
Страницы: 1 2 3 September 11th, 2012
Европейское Просвещение и Православная Церковь @ 06:08 am
Афанасий Зоитакис
Протестанты отвергли древнюю
Традицию Церкви, заменив ее лозунгом «Только Писание» (Sola Scriptura).
Просветители пошли еще дальше: они отвергли не только Предание, таинства
и историческую Церковь, но и саму Библию. Единственное, что они не
тронули – это вера сторонников Реформации в способность человека
самостоятельно интерпретировать и объяснить великие загадки жизни и
веры. Фактически они заменили лозунг Реформации «Sola Scriptura” на
“Sola” (Сами).
Читать далее »
|