Тут к цветочницам подошла дама с девочкой, чтобы купить розы.
- Кого посадили в клетку? - заинтересовалась она.
- Оружейника Просперо. Гвардейцы взяли его в плен.
- Ну и слава богу! - сказала дама.

А дальше:
"Вот сидит волчонок. У трех жирных свиней растет волчонок" (гвардейцы - наследнику Тутти)
"В углу, в клетке, сидел какой-то маленький непонятный зверь" (в цирке Бризака)
Потом описание клеток и зверей в зверинце наследника, встреча с Тубом: "Большое черное существо стояло в клетке подобно медведю, держась за прутья и прижав к ним голову".
Ну и, наконец: "А оттуда, из зверинца, из-за железной ограды, спокойно, твердыми, широкими шагами шел огромный человек. В этом блеске, рыжеголовый, со сверкающими глазами, в разорванной куртке, он шел, как грозное видение. Одной рукой он держал за ошейник, скрученный из железного обрывка цепи, пантеру". Или так: "Трех Толстяков загнали в ту самую клетку, в которой сидел оружейник Просперо"

К стиху - не к строчке, а ко всему стихотворению?

О, любимое: "Зверь в клетке фыркнул, хотя и не был кошкой, а каким-то более сложным животным."
;-)

Да-да )

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке [первая и вторая строка об одном и том же или нет?]
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира [- это в экспедиции?]
трижды тонул, дважды бывал распорот [видимо, речь об операциях, а не о ножевых ранах?]
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя, что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна [это-то в ссылке, понятно]
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны воронёный зрачок конвоя, [уже все сказано]
жрал хлеб изгнания, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; [в смысле "не только выл" или, наоборот, "не позволял себе выть"? Если буквально, то вовсе первое.]
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Кстати, вот тема - что из очевидного в список не вошло? Как минимум М.Б. и сын. И Ахматова. Ну и Венеция.

"Обезьяна, Аля, приблизительно моего роста, но шире в плечах, сгорблена и длиннорука. Не выглядит, что она сидит в клетке. Несмотря на шерсть и нос, как будто сломанный, она производит на меня впечатление арестанта. И клетка — не клетка, а тюрьма"

Ну и, следовательно, "Тиргартен" Гроссмана: "Зайдя в обезьянник, представитель комендатуры увидел старика смотрителя в форменной фуражке, сидевшего возле трупа огромной черной обезьяны с грудью, развороченной осколком снаряда".

Думаете, Шкловский не может быть претекстом?

Ну, "восемьдесят дней шел мой караван etc."
;-)

PS. А главный прием, понятно, такой: вроде бы сбивчивая взволнованная речь экспромтом - а каждая фраза закручена так, что поди еще разбери.

О, кстати - а не относится ли пафосная первая строчка к подработке уборщиком клеток в ленинградском зоопарке?
;-))