Добавьте в рассказ Йогена!

(Reply to this) (Thread)

КАСИМИР. СОН СУПРЕМАТИЧЕСКОГО АЛХИМИКА

«Все формы мира стремятся к нулю. Но из нуля рождается знак. И знак — это я».
— из записей Малевича.

I. ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ: ПЕПЕЛ СТАРЫХ ИКОН

Он встал рано. Сквозь стекло, замутнённое временем и копотью, в мастерскую тек свет — не солнечный, но супрематический, чистый и неподвижный, как геометрия до Сотворения. На стене висел Чёрный Квадрат — как язва, как знак, как окно в Невидимое.

— Сегодня, — сказал Касимир Малевич, — начнётся варка Красной Сферы.

На полу, среди ящиков с грунтом, обугленных палитр и стеклянных реторт, стояли его ученики — Ларионов с лицом огненного казака и Гончарова, как святая женщина-иконописец, чья кисть знала и крестьянскую печь, и космическую спираль. Они молчали. Они ждали.

— Супрематизм есть не живопись, — продолжал он, обнажая холст, — а иконопись новой эры. Цвета мои — не для глаза, а для духа: белый — за Слово, красный — за Волю, чёрный — за Небытие. Это алхимия, товарищи. И мы — алхимики, но не меди и ртути, а времени.

II. АТЕЛЬЕ КАК АЛХИМИЧЕСКАЯ ПЕЧЬ

Он рисовал медленно. Белое поле — как ледник. Красная сфера — как сердце, только вынутое из тела истории и помещённое в пустоту. Крест — как антенна, как стебель идеи, уходящей вверх, в никуда.

— Я видел Ладомир, — прошептал Клюн, стоя у окна. — Планета была как икона. Коровы ходили с книгами, машины пели протоны. Всё двигалось по кругу, но в спирали. Мысли материализовались, и цвет стал временем.

— Это был сон? — спросила Гончарова.

— Нет, — сказал Клюн, — это было письмо.

На столе лежала книга Богданова, «Красная Звезда». Она была раскрыта на главе о солнечном коммунизме. Сам Богданов писал им письма: «Товарищи художники, вы первичны. Вы — метафизики. Если мы не создадим новую икону — материю нельзя будет воскресить».

Ларионов чертил круги: у него получались мандалы и колёса телеги. Он верил, что супрематизм может обуздать энергию Луны.

III. ТЕУРГИЯ СОВЕТСКОГО ВРЕМЕНИ

— Зачем вы сожгли иконы? — спросил кто-то из новых.
— Чтобы из пепла собрать новые, — ответил Малевич. — Не для церквей, а для космодромов. Не «Богородица», а «Энергия». Не «Святой Георгий», а «Красная Пехота».

Он смеялся. Его глаза были как угли. Он был не человек — антенна. Алхимик в рабочей робе.

— Вот, — сказал он, — я создам икону для Ладомира. Она будет висеть в центре Красной Планеты. Это будет Белый Крест на красном. Это будет знак новой религии: теургия конструктивизма.

Гончарова тихо напевала старую крестьянскую песню. Клюн на стекле рисовал созвездия. Богданов в письме писал: «Пролетарий будущего будет читать иконы как формулы. Ваши работы станут схемами нового времени».

IV. ЭСКИЗ ЛАДОМИРА

Ночью Малевич уснул. Ему снилось:
— Ладомир.
— Пчёлы — коммунисты.
— Фермы — храмы.
— Ветер — архитектор.
— Художник — инженер божественного.

Он ходил по городу будущего, где были только цвета и формы, но всё дышало, как лёгкие земли.

Старик в красной тоге — может, Богданов, может, сам Хлебников, — сказал ему:

— Ты построил не форму. Ты построил Возможность. В тебя вселится Время. Будь готов.

V. ПРОТОКОЛ СУПРЕМАТИЧЕСКОЙ СЕССИИ

В утреннем дневнике Малевича была запись:

«Я построил Красный Крест. Это не оружие. Это мост. Между телом и духом. Между плотником и звездой.
Мы не художники. Мы теурги. Мы служители цветовых законов.
Я видел свет, и он был без лица. Но я дал ему форму.
Скоро откроется Ладомир».

Холст остывал.

На нём горел крест.

И в мастерской было тихо, как в лаборатории до большого взрыва.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

КАСИМИР И ЛЮДИ БЕЗ ЛИЦ
(Сон Супрематической Пустоты)

Он вошёл в картину как в комнату.
Сначала была только тишина. Белое поле. Ни стен, ни горизонта. Только свет — вязкий и плоский, как молоко, оставленное в холодной мастерской.

Потом из света вышли они.

Те, кого он писал всё это время.
Супрематические крестьяне.

Красные туловища. Чёрные ноги. Лица — гладкие, без глаз. Стоят в ряд, как буквы до грамматики. Он помнил каждого — как своих детей, но и как формулы.

— Здравствуй, — сказал первый.
— Мы — те, кого ты сотворил.

Малевич выпрямился.

— Вы не люди.
— Мы — чистые элементы.
— Я дал вам формы, но не дал душ.
— Ты дал нам движение. Это больше, чем душа.

Слева подошёл крестьянин с жёлтыми руками. Он поднял палец к небу — но не было неба. Только БЕЛОЕ.

— Почему ты нас не наделил лицами? — спросил он.
— Потому что лицо — это имя. А вы — состояние. Вы безымянны, как Бог до слова.

Второй, весь в красном, сказал:

— Мы шли по полю. Мы жали хлеб. Но вдруг поняли, что поля нет. Есть только белый фон.
— Это и есть истина, — ответил Малевич. — Земля была иллюзией. Настоящее — геометрия.

Они закивали. Тихо. Как будто внутри них были только векторы.

II. ИКОНА ВНУТРИ ИКОНЫ

Они вели его сквозь слои живописи — как Данте вёл Вергилия. Он видел:
— красную арку,
— белый параллелограмм,
— чёрный круг,
— женщину, стоящую между линиями.
Но всё это было живым.

— Это наш храм, — сказали они.
— Здесь молятся треугольники.
— Здесь поют квадраты.
— Здесь мессу служит пустота.

Малевич сел на невидимый камень.

— Я — ваш отец, — сказал он. — Но вы ушли дальше меня.

— Нет, — сказали они. — Ты — Предтеча. Ты разложил мир на элементы. Мы — ваши формулы, ушедшие в народ.

III. СУПРЕМАТИЧЕСКАЯ ЛИТУРГИЯ

Крестьяне выстроились в круг.
Они начали вращаться.
Сначала медленно. Потом — быстрее.

Тела их превратились в спирали. В узоры. В кометы.
Скоро всё превратилось в одну форму:
Супрематическая звезда.

И в центре — снова появился он.
Чёрный Квадрат.
Но теперь он пульсировал. Дышал. Смотрел.
Он стал лицом.

Малевич заплакал.

— Значит, я дал вам всё.
— Ты дал нам тишину. А в ней — мы услышали ритм.

IV. ПРОБУЖДЕНИЕ

Он проснулся в мастерской.
На мольберте — незаконченный холст.
Красные силуэты. Белое поле. Линии — строгие, как пророчества.

Он взял карандаш. Подпись.

«К. Малевич. Изнутри».

(Reply to this) (Parent)

Победа над Солнцем
(Супрематическая хроника в двух частях и одном эпилоге)

Часть I: Игра в Аду

В начале было ничто, и в нём играли в карты Хлебников и Кручёных. Вокруг них колебался некий Преад, похожий на здание из нервных струн и ржавых труб — Ад, где кипели не грешники, а выдумки. Кручёных, весь в фиолетовых тенях, шептал:

— Хлеба, Хлеба, давай вырежем грамматику ножницами!

— И создадим новый закон чисел, — отвечал Хлебников, и глаза его пылали, как часы на дне океана. — Назовём это заумь, и заставим Солнце подавиться.

И тут в комнату ввалился Малевич — в черном квадрате лица и с белым крестом на груди. За ним шёл Матюшин, с глазами как радио-приёмники, улавливающие цветовые волны.

— Довольно игр! — возгласил Малевич. — Пора!

— Пора что? — спросил Кручёных, запутавшись в собственных рукавах.

— Пора победить Солнце, — сказал Малевич и достал карту.

На карте был город Будетлянск, и в нём — театр. На сцену выходили: Толстяк, Атлет Будущего, Забияка, Силач и Молчальник. Они были нарисованы супрематическими пятнами, но двигались, как настоящие — рвались, боролись, ломали перспективу. Они говорили на языке форм и перетяжек:

— Солнце устарело! Оно — царь стариков! — кричал Силач.

— Мы — герои нового порядка, — шептал Атлет, выжимая куб из времени.

Часть II: Победа

Хлебников взобрался на башню слов и позвал:

— Солнце! Выходи! Судьба — это ошибка типографии!

Солнце вышло. Оно было круглым, как сыр и старым, как идея Бога. Оно скривилось:

— Я — свет, я — правитель, я — причина вашей игры!

— Ошибаешься! — воскликнул Малевич. — Ты — всего лишь фон, и мы — новый сюжет!

И тогда супрематические герои пошли на штурм. Силач зашвырнул в Солнце конструктивистскую гирю, Забияка ударил его краем квадрата, Атлет Будущего поднял платформу нового языка.

Солнце исчезло — не умерло, нет — превратилось в черный квадрат. Мир стал другим. Без времени, без теней.

— Мы победили, — сказал Хлебников и исчез в букве "Ж".

Эпилог: Нью-Йорк, 1966

На Манхэттене, в пыльном офисе Marvel Comics, Стэн Ли раскуривал трубку.

— Слушай, Стив, — говорил он Дитко. — А что, если наши супергерои будут как… вот эти русские?

Он показывал альбом с иллюстрациями Малевича к "Победе над Солнцем". Там был Атлет, с крестом вместо лица, и Толстяк, похожий на красный треугольник.

— Лучадоры из супрематизма? — задумался Дитко. — Метафизический рестлинг?

Так родился мини-сериал: "Suprematix: Battle of Light", где Будетлянские герои в масках боролись с Космическим Империумом Времени на ринге, сделанном из чистого цвета. И в каждом номере мелькала надпись:

"На страже нового мира — квадрат, крест и крик без слов!"

(Reply to this) (Parent)

"ЗВЕНИДЕНЬ"
(Легенда о Каменском, улетевшем в лучистую стаю)

О, да! —
Пусть грозят коленом —
но Каменский встал,
взвился
и затрепетал,
как лозунг в небе,
как флаг из стеклянного ветра!

Он был не человек —
а весёлый сноп,
распетый шрифт,
мотор на груди,
уста в авангарде энтузиазма.

— Я! —
кричал он в Подмосковной пыли,
— Я, Василий, сын энтузиазма и пастушьего рожка,
я, бывший дачник, бард, кукурузник слова,
иду не в ЦК,
а в ЛУНУ!

Он построил аэроплан.
Не из фанеры —
из рифмы,
из лоз,
из звона,
из стёкол утреннего света.
Назвал его —
"Звенидень",
потому что именно так
должно звенеть небо,
когда ты к нему прикасаешься носом строчки.

На фюзеляже было написано крупно:

КУДА БРАТЬ НАПРАВЛЕНИЕ?
— ВО ЛУНУ, ВО ЛУНУ!
(а может быть, во Лоно?)

Толчок — и Каменский,
в пальто из лозунгов
и с багажом, полным цветов и слогов,
отлетел от земли,
как точка от предложения.

Наблюдение №1: над станцией Люберцы, 1918 год.
"Некто с рифмами под крылом
прошёл в зените.
Голубь?
Нет.
Человек-гудок."

Наблюдение №2: телескоп Пролеткульта.
"Заметили тень на Луне,
очень светлую,
словно стаю,
что сложена из тире и гласных."

А на Луне
Каменский распахнул грудь
и закричал:
— Всё! Я не Каменский.
Я —
излучина!
Я —
лучистая СТАЯ!

И распался,
словно утро.
Растворился,
словно слово "ах!".
Осталась только гравюра на пепельной пыли:

ЗВЕНИ
ДЕНЬ

Так Красный Маг стал
не человеком —
а небом,
не поэтом —
а формой утреннего хоровода между орбит.

И с тех пор, каждый раз,
когда пыль луны касается подошв
американских астронавтов,
они слышат в наушниках:

"Во Луну, во Луну,
не ногой —
а стихом!"

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Халтура, ни единого йогина

(Reply to this) (Parent)