КАСИМИР. СОН СУПРЕМАТИЧЕСКОГО АЛХИМИКА

«Все формы мира стремятся к нулю. Но из нуля рождается знак. И знак — это я».
— из записей Малевича.

I. ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ: ПЕПЕЛ СТАРЫХ ИКОН

Он встал рано. Сквозь стекло, замутнённое временем и копотью, в мастерскую тек свет — не солнечный, но супрематический, чистый и неподвижный, как геометрия до Сотворения. На стене висел Чёрный Квадрат — как язва, как знак, как окно в Невидимое.

— Сегодня, — сказал Касимир Малевич, — начнётся варка Красной Сферы.

На полу, среди ящиков с грунтом, обугленных палитр и стеклянных реторт, стояли его ученики — Ларионов с лицом огненного казака и Гончарова, как святая женщина-иконописец, чья кисть знала и крестьянскую печь, и космическую спираль. Они молчали. Они ждали.

— Супрематизм есть не живопись, — продолжал он, обнажая холст, — а иконопись новой эры. Цвета мои — не для глаза, а для духа: белый — за Слово, красный — за Волю, чёрный — за Небытие. Это алхимия, товарищи. И мы — алхимики, но не меди и ртути, а времени.

II. АТЕЛЬЕ КАК АЛХИМИЧЕСКАЯ ПЕЧЬ

Он рисовал медленно. Белое поле — как ледник. Красная сфера — как сердце, только вынутое из тела истории и помещённое в пустоту. Крест — как антенна, как стебель идеи, уходящей вверх, в никуда.

— Я видел Ладомир, — прошептал Клюн, стоя у окна. — Планета была как икона. Коровы ходили с книгами, машины пели протоны. Всё двигалось по кругу, но в спирали. Мысли материализовались, и цвет стал временем.

— Это был сон? — спросила Гончарова.

— Нет, — сказал Клюн, — это было письмо.

На столе лежала книга Богданова, «Красная Звезда». Она была раскрыта на главе о солнечном коммунизме. Сам Богданов писал им письма: «Товарищи художники, вы первичны. Вы — метафизики. Если мы не создадим новую икону — материю нельзя будет воскресить».

Ларионов чертил круги: у него получались мандалы и колёса телеги. Он верил, что супрематизм может обуздать энергию Луны.

III. ТЕУРГИЯ СОВЕТСКОГО ВРЕМЕНИ

— Зачем вы сожгли иконы? — спросил кто-то из новых.
— Чтобы из пепла собрать новые, — ответил Малевич. — Не для церквей, а для космодромов. Не «Богородица», а «Энергия». Не «Святой Георгий», а «Красная Пехота».

Он смеялся. Его глаза были как угли. Он был не человек — антенна. Алхимик в рабочей робе.

— Вот, — сказал он, — я создам икону для Ладомира. Она будет висеть в центре Красной Планеты. Это будет Белый Крест на красном. Это будет знак новой религии: теургия конструктивизма.

Гончарова тихо напевала старую крестьянскую песню. Клюн на стекле рисовал созвездия. Богданов в письме писал: «Пролетарий будущего будет читать иконы как формулы. Ваши работы станут схемами нового времени».

IV. ЭСКИЗ ЛАДОМИРА

Ночью Малевич уснул. Ему снилось:
— Ладомир.
— Пчёлы — коммунисты.
— Фермы — храмы.
— Ветер — архитектор.
— Художник — инженер божественного.

Он ходил по городу будущего, где были только цвета и формы, но всё дышало, как лёгкие земли.

Старик в красной тоге — может, Богданов, может, сам Хлебников, — сказал ему:

— Ты построил не форму. Ты построил Возможность. В тебя вселится Время. Будь готов.

V. ПРОТОКОЛ СУПРЕМАТИЧЕСКОЙ СЕССИИ

В утреннем дневнике Малевича была запись:

«Я построил Красный Крест. Это не оружие. Это мост. Между телом и духом. Между плотником и звездой.
Мы не художники. Мы теурги. Мы служители цветовых законов.
Я видел свет, и он был без лица. Но я дал ему форму.
Скоро откроется Ладомир».

Холст остывал.

На нём горел крест.

И в мастерской было тихо, как в лаборатории до большого взрыва.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

КАСИМИР И ЛЮДИ БЕЗ ЛИЦ
(Сон Супрематической Пустоты)

Он вошёл в картину как в комнату.
Сначала была только тишина. Белое поле. Ни стен, ни горизонта. Только свет — вязкий и плоский, как молоко, оставленное в холодной мастерской.

Потом из света вышли они.

Те, кого он писал всё это время.
Супрематические крестьяне.

Красные туловища. Чёрные ноги. Лица — гладкие, без глаз. Стоят в ряд, как буквы до грамматики. Он помнил каждого — как своих детей, но и как формулы.

— Здравствуй, — сказал первый.
— Мы — те, кого ты сотворил.

Малевич выпрямился.

— Вы не люди.
— Мы — чистые элементы.
— Я дал вам формы, но не дал душ.
— Ты дал нам движение. Это больше, чем душа.

Слева подошёл крестьянин с жёлтыми руками. Он поднял палец к небу — но не было неба. Только БЕЛОЕ.

— Почему ты нас не наделил лицами? — спросил он.
— Потому что лицо — это имя. А вы — состояние. Вы безымянны, как Бог до слова.

Второй, весь в красном, сказал:

— Мы шли по полю. Мы жали хлеб. Но вдруг поняли, что поля нет. Есть только белый фон.
— Это и есть истина, — ответил Малевич. — Земля была иллюзией. Настоящее — геометрия.

Они закивали. Тихо. Как будто внутри них были только векторы.

II. ИКОНА ВНУТРИ ИКОНЫ

Они вели его сквозь слои живописи — как Данте вёл Вергилия. Он видел:
— красную арку,
— белый параллелограмм,
— чёрный круг,
— женщину, стоящую между линиями.
Но всё это было живым.

— Это наш храм, — сказали они.
— Здесь молятся треугольники.
— Здесь поют квадраты.
— Здесь мессу служит пустота.

Малевич сел на невидимый камень.

— Я — ваш отец, — сказал он. — Но вы ушли дальше меня.

— Нет, — сказали они. — Ты — Предтеча. Ты разложил мир на элементы. Мы — ваши формулы, ушедшие в народ.

III. СУПРЕМАТИЧЕСКАЯ ЛИТУРГИЯ

Крестьяне выстроились в круг.
Они начали вращаться.
Сначала медленно. Потом — быстрее.

Тела их превратились в спирали. В узоры. В кометы.
Скоро всё превратилось в одну форму:
Супрематическая звезда.

И в центре — снова появился он.
Чёрный Квадрат.
Но теперь он пульсировал. Дышал. Смотрел.
Он стал лицом.

Малевич заплакал.

— Значит, я дал вам всё.
— Ты дал нам тишину. А в ней — мы услышали ритм.

IV. ПРОБУЖДЕНИЕ

Он проснулся в мастерской.
На мольберте — незаконченный холст.
Красные силуэты. Белое поле. Линии — строгие, как пророчества.

Он взял карандаш. Подпись.

«К. Малевич. Изнутри».

(Reply to this) (Parent)