Ираида Анатольевна Высоковская уже привычно начала очередную субботнюю лекцию для студентов курса дополнительного образования. Немногочисленные студенты компактно расселись вокруг центрального прохода: аудитория была в старом здании и отличалась пренеприятной акустикой. Голос лектора можно было расслышать с трудом и только посередине зала, зато малейшее шевеление студента звучало так, как будто он сидел в двух шагах от преподавателя. Первый кампус, будучи расположен на тихой, поросшей мхом улице в самом центре города, выглядел очень престижным местом, но большинство преподавателей не любили работать в этих помпезных зданиях двухсот и даже трёхсот лет от роду, предпочитая светлые и современные аудитории новых корпусов. Но дополнительное образование всегда получало помещения по остаточному принципу, и, и привычно отрешившись от шелеста бумаги, шуршания фантиков и шмыгания носов, Ираида Анатольевна погрузилась в очередное изложение основ своего предмета.

Светлана Бабагалина героически боролась с головной болью. Простуда, начавшаяся с утра небольшим свербением в ному и слега осипшим голосом, к вечеру совсем разыгралась. Нос полностью заложило, и теперь каждый вдох отдавался легкой тянущей болью, которая, казалось, впивалась из носа прямо в лоб. Кроме этого, из носа постоянно текло, и даже предусмотрительно взятая вторая пачка бумажных платочков уже на треть была израсходована. Положение ухудшало то, что хорошенько высморкаться Свете, тоже хорошо знакомой с акустикой аудитории, было попросту неудобно. Поэтому ей приходилось одновременно слушать лекцию, бороться с головной болью и вытирать нос. Лекция при этом явно проигрывала.
Высоковская, отвернувшись к доске, принялась писать, и не увидела, как в очередной попытке сдержать чих, из носа Светланы выдулся большой пузырь и, оторвавшись с тихим хлопком, неспешно поплыл по воздуху. Света осторожно попыталась сбить столь компрометирующий её предмет, но промахнулась, и волна воздуха от её взмаха направила пузырь прямо в сторону кафедры. Он лениво пролетел над склонёнными головами студентов, склонившихся кто над конспектами, кто над экранами телефонов, подлетел к кафедре, слегка завис, и, рванувшись вперёд, лопнул прямо на груди повернувшейся лекторши.

Студенты, заметив, что чирканье мела по доске стихло, подняли головы, но вместо нарисованной схемы их внимание привлекла иная, совершенно необычайная картина. За какие-то несколько секунд высокая женщина, стоявшая перед ними, как будто сложилась внутрь себя, и вскоре на столешнице преподавательского стола сидела обычная, хотя и довольно крупная, зелёная лягушка.

— Ква, ква ква кваааа-ква-ква, ква-ква кввваа. — проквакала она, явно продолжая лекцию.

— Крантец, — мрачно произнёс наголо бритый мужик с передней парты. — Я лягушачий совсем не понимаю. Кто-нибудь знает? Скинете потом конспект в группу?

После недолгой перепалки студенты выяснили, что лягушачьего не понимает никто. Наступила пауза, которую прервало громкое, негодующее "КВА!!!".

Ираида Анатольевна, нарисовав очередную схему, повернулась к аудитории, чтобы продолжить лекцию. На секунду у неё закружилась голова, и снова мелькнула мысль, что пора уже бросить всё это и уехать в Кисловодск... Но головокружение прошло, и она продолжила читать лекцию. Однако прилежные ранее студенты почему-то явно её не слушали. Сквозь привычное преподавательское отрешение от лишних шумов долетали реплики, сказанные явно во весь голос, но никоим образом не относящиеся к предметам, зато относящиеся, почему-то, к лягушкам.

Поймав паузу в общей перепалке студентов Высоковская смогла привлечь к себе внимание. Но студенты смотрели на неё настороженно, даже как-то странно, и явно не слушали, что она им говорила. Наконец, Федосеев,  крепко сбитый мужчина с первой парты, подошёл к ней и сказал совершенно невозможную вещь.

— Ираида Анатольевна, вы — лягушка!

Высоковская только собралась высказать всё, что она думает по этому поводу, но тут же рядом оказалась Фридман, протянувшая ей смартфон, на экране которого Федосеев подходил к преподавательскому столу и говорил "Ираида Анатольевна, вы — лягушка". За столом никакой Ираиды Анатольевны не было, зато на самом столе та самая лягушка вполне присутствовала. Высоковская потеряла сознание.

— Обморок, — рассмотрев трепещущую кожу на подбородке, констатировал Федосеев. — Чего делать-то будем?

— Я знаю! — внезапно выскочила пепельная блондинка, обычно тихо сидевшая на последних рядах. — Я волхва и ведунья Иггельша, я знаю как снять проклятье. Нам нужны лишь стрела и поцелуй!

— Как в сказке, что ли — скептически спросила Фридман?

— Да! Ибо сказки это следы, которые достались нам от истинной веры наших предков, и те, кто верен родной вере, может прочесть их истинные значения!

— Стрелы-то где возьмём? С поцелуями проблем нет, мне и не такое целовать приходилось, — прервал назревавший спор прагматичный Федосеев.

— Стрелы дарует Перун-бог! — патетически воскликнула блондинка, сняла кожаный шнурок, который был завязан вокруг её головы и начала крутить его восьмерками.

— Перун-батюшка, отзовись, дай стрелу свою внукам своим! — низким голосом пропела Иггельша, и обратившись к остальным студентам прикрикнула, — Повторяйте!

— Перун-батюшка, отзовись, дай стрелу свою внукам своим! — нестройным хором отозвались остальные студенты.

Иггельша бросила шнурок на пол и топнула ногой. За окном внезапно собрались тучи и, ослепив всех, прямо в зал ударила молния.

Когда студенты проморгались, перед ними предстало разбитое окно аудитории и выжженный круг на преподавательском столе. Высоковской нигде не было.

— Упс..., — потерянно произнесла ведунья, — кажется, не Перуна надо было просить.

— Так, народ, — Федосеев в очередной раз выступил лидером, — нас здесь не было. Пришли, подождали преподавателя, не дождались, ушли. Все усекли?

Студенты молча разошлись по своим местам, собрали вещи и потихоньку вышли из аудитории. Последней, от души высморкавшись, шла Света Бабагалина.

Чем русский человек отличается от других человеков? В числе много чего, он отличается любовью к супу. Даже антирусская совдепия и то, хоть и опосредованно признавала это, называя суп – Первым. Да, русский человек любит суп, любит есть суп, и умеет есть суп. Не удивляйтесь, суп ведь тоже надо уметь есть. Какое забавное зрелище представляют собой иностранцы, взявшие в русской столовой солянку, щи, или даже борщ! Кто-то отодвигается подальше от стола, кто-то одной рукой подносит ложку, а другой держит перед ложкой салфетку, чтобы не закапать рубашку. Русские же лихо, не глядя, отправляют ложки в рот и встают чистенькие.

К чему это я? А к тому, что в натуре всякого русского непременно возникает желание поесть супа. Конечно, лучший вариант – это правильный ресторан. Но если такого не знаешь, или он далеко, а под боком лишь японско-итальянские суррогаты, или просто дела не дают надолго уйти из дома, суп можно быстро и просто приготовить самому.
( а как?!  )

В жопе охранника Кузьмы Кузьмича Лёхи Баргузина завёлся мышонок. Лёха поначалу на него и внимания не обращал: ну подумаешь, пищит что-то, когда срёшь, небось, пар пердячий так выходит. А потом парился как-то он с пацанами в бане и вдруг очко зачесалось, сильно-сильно. Нагнулся он, думал, трахнуться захотелось, а из очка-то, раскорячившегося, раз — мордочка серая выглядывает. Носик розовенький, глазки чёрные бусиками, усики дрожат. Высунулся, значит, мышонок, и говорит: «Выньте меня от сюда, люди добрые. Взопрел до невозможности, да и говном воняет» Ну пацаны-то в охране нормальные все подобрались, не звери, вынули мышонка, отмыли, чай ему горячего в блюдце налили да сушку на закуску дали.

Стал мышонок у Лёхи жить, да вместе с ним на работу ходить. Слева подмышкой у Лёхи пистолет, справа подмышкой — мышонок. Хорошо Баргузину стало работаться, легко. Задремлет — мыш его хвостом пощекотит, да и сна как не бывало. А станет скучно, под пиджак заглянет, на мышонка смотрит: как тот бегает, как умывается, или как ест. Очень Лёху едящий мышонок умилял: ведь в лапки еду берёт, а на лапках — пальчики, ну прям человечек маленький.

Шло время, подрос мышонок, стал из подмышки выбираться, на плече Лёхином сидеть, да на мир поглядывать. И всё бы хорошо, да на беду мышонкину Кузьма Кузьмич его углядел. Подскочил мелким скоком, да как заверещит, что, мол, ты тут за мерзопакость развёл, негодяй? Схватил мышонка с плеча лёхиного, об землю шмякнул, да каблуком сверху пристукнул, только мозги мышиные вовсе стороны и брызнули. Потемнел Баргузин лицом, помолчал, а потом как дал Кузьме Кузьмичу справа в челюсть, что тот сразу же в полном изумлении на землю шлёпнулся, прямо лицом в трупик мышиный. Пацаны-то кругом сначала помедлили: мышонка-то все любили, и Лёху понимали, а потом уже и совсем поздно стало, потому как Лёха пистолет выхватил, да мозги Кузьме Кузьмичу и выпустил, око за око, мозги за мозги.

Понял Баргузин, что одного зверя двуногого он извёл, да другие ему человеческой жизни не дадут. Плюнул, да и уехал к тётке троюродной в Белоруссию, на ферму устроился. Оно, конечно, какие-то расследователи-дознаватели по его следу поехали, да так никуда и не доехали, и домой не вернулись: леса в Белоруссии глухие, а болота — глубокие. А Лёха живёт себе спокойно, мяском на рынке приторговывает, дом срубил, сына да дочку растит, второго сынка поджидает.