— Ваше Высочество, — вон он! — Светловолосый указал на видневшуюся в проёме фигуру, закутанную в чёрную мантию.

Чародей выглядел озабоченным. Принц радостно улыбнулся: конечно, заклинанию топи успешно противостоят мокроступы на ногах его солдат, а от огненных шаров хорошо защищают мокрые мешки на щитах.( а дальше... )

Ебал ли ты гусей так, как ебал их я? Нет, не ебал, и не думай даже мне соврать, что ебал. Представь, раннее утро, только что посветлела половина неба, по земле стелется туман, и в этом тумане идут, глухо перекликаясь, большие белые пятна – гуси. За ними идёт серое пятно – мальчик-пастушок. И тут ты выскакиваешь за его спиной из-за стога, набрасываешь на него мешок, сбиваешь с ног, и пока он там возится – хватаешь гуся и мчишься, бежишь из всех сил к машине. Заскакиваешь в неё, суёшь гуся в клетку, сам валишься на сиденье. И дышишь. И задыхаешься. И снова дышишь. Утираешь пот с лысины. Слушаешь как бьётся сердце. Ненавидишь свой живот. И опять дышишь, но уже медленнее, спокойнее. Наконец ты в порядке, заводишь джип и тихо едешь по лесной дороге, временами с предвкушением поглядывая на клетку, где кряхтит твой гусь.

Вот ты на берегу лесного озера. На берегу давно вкопано бревно, к нему ты и идёшь, забрав из машины клетку и инструменты. Сейчас самый ответственный момент: надо зафиксировать гуся. Кладёшь его сверху на торец, всем весом своим прижимаешь и прибиваешь ему крылья по разные стороны бревна. Потом лапы – их надо прибить повыше, чтобы задралась гузка. Возвращаешь все инструменты обратно в машину, там же раздеваешься. Раздеться – это обязательно. Пока на тебе все эти искусственные тряпки, кольца, шмольца, часы, браслеты, ты чужой. Нагим же, ступая по мокрой от росы траве, чувствуя всеми мурашками кожи утреннюю зябкость, ты возвращаешься к природе, чувствуешь, как становишься единороден с ней. Теперь всё, что тебе хочется, это стать не просто частью природы, а слиться с ней. Ты видишь эту белую, вихляющую, задранную гузку гуся, и озаряешься пониманием, что вот они – врата природы!

У тебя внизу становится горячо, ты наливаешься, и, не в силах терпеть, хватаешься за бревно и входишь в гуся. И, словно оно ждало только этого момента, над кромкой леса поднимается солнце, лаская твою кожу нежными лучами. И с каждым тёплым прикосновением света, с каждым зайчиком, прыгнувшим с озёрной глади прямо в твои глаза, ты становишься всё твёрже, движения всё резче. Громкие гусиные крики подстёгивают, подгоняют к финалу. Ты громко кричишь, испуская себя в гусиное нутро, и в этот момент, захлёстнутый волной удовольствия, ты ощущаешь себя единым целым со всей природой вокруг. Ты – маленькая волна от плеснувшей рыбы. Ты – старая сосна, поскрипывающая под ветром. Ты – серая мышь, грызущая зёрнышко. Ты – каждая травинка, каждое дерево, каждая букашка. Ты такой большой, и в то же время такой маленький. Ты един с этим небом. Ты един с этим озером. Ты едино с этой землёй, которую пахали, на которую проливали кровь и в которую ложились костьми твои предки.

Но благодать с тебя быстро спадает, мир вокруг становится прежним, весьма прозаическим. Ты снимаешь гуся, кладёшь его в багажник, и спокойно едешь домой. Вечером этот гусь будет стоять испечённым на столе, и ты, разрезая его и раскладывая на тарелки детей и супруги, будешь тихо, про себя, улыбаться, вспоминая, что принёс тебе этот гусь. А вечером, вознося молитву, ты искренне и от всего сердца благодаришь Бога за то, что он дал тебе такой правильный мир, правильных детей, правильную жену и правильную жизнь.

— Когда начнут-то уже?

— Директриса к восьми подойдёт, тогда и запустят.

— Скорее бы...

— Иван Семёныч! Иван Семёныч! Доброе утро! Насилу хоть кого-то из наших нашёл. Много пришло уже?

— Утро доброе. Почти весь отдел тут. Вы уже отметились?

— Нет, а у кого?

— Воон там, под деревом, Мария Владимировна стоит, у неё список.

Небольшая площадка перед школой была заполнена шумной суетливой толпой. Некоторые сновали туда-сюда, что-то выясняя, другие кучковались, разговаривая со знакомыми или сослуживцами, третьи украдкой зевали и что-то бурчали себе под нос. Наконец, на крыльцо поднялась полноватая женщина с громадой пергидролевых кудрей на голове и обратилась к собравшимся. Шум сразу унялся, и речь была слышна ясно и чётко.

— Дорогие товарищи! Позвольте мне, от лица педагогического коллектива и от лиц наших учащихся выразить вам признательность за то, что вы пришли сюда попрощаться с нашим пионером-героем, воздать должное его подвигу! Пусть светлый образ Серёжи Зворыкина запечалится навеки в ваших сердцах, и вы расскажете о нём своим детям и внукам, и сохраните этот светлый образ в памяти народной!

С последним словом четверо пионеров в белых рубашках встали слева и справа от входа в школу и вскинули руки в салюте. Директриса отперла и торжественно распахнула двери, и в них, лишь немного запнувшись вначале, хлынула толпа. Буквально тотчас же внутри школы стали раздаваться какие-то крики и визги, в глубине показались пергидролевые кудри, рвущиеся к двери, но встречный поток людей их не пускал.( далее )

I was allowed to get off the train at midnight, finding myself in a small square littered shamelessly with pus-covered and blood-drenched bandages.

That’s when we met. She asked me for a light. I lit the thin white tube in her trembling little hand, and for a while we just stood there without uttering a word, watching the little white smoke clouds rising up to the star-studded sky.

I wanted conversation. I started it with a poem. I have many pretty-sounding lines stored in my head, about stars, and men and women being together, and so forth. That night, though, only one piece sprang immediately to mind. It was this:

Bright star, would I were steadfast as thou art —
Not in lone splendour hung aloft the night
And watching, with eternal lids apart,
Like nature's patient, sleepless Eremite,
The moving waters at their priestlike task
Of pure ablution round earth's human shores,
Or gazing on the new soft-fallen mask
Of snow upon the mountains and the moors . . .

– Hey, are you clairvoyant? – her voice was soft, and laced with overtones. – I was just thinking of that sonnet, and thinking that maybe watching us from up there may not be a very pleasant thing right now. Gutters have no use for ablution.

– The war scares you, doesn't it?

– Back home, I lived in fear. I'm freer now than I've ever been in my life.

– Death is too close to be afraid of life.

– And so we can sing and dance around Life, and whisper tons of pretty-sounding gibberish into her ear, in amongst her confused, yellow, foolish tresses.

Stars danced in her eyes as she glanced at me.

And so we stayed on, blurting out in chorus all of our wretched ideas and borrowed thoughts. I felt something I had never felt before, a deep warm feeling of meeting someone who fits perfectly into your world with all its precious peaks and hollows. I basked in this feeling until the harsh voice of the train rubbed out the divine thrill, dragging me back to reality.

– Same time the day after tomorrow! Meet me here! Right here! I command you!

– Thy wish is my command, Captain! – she replied.

She smiled. She spun around and walked away. The darkness wiped her out.

The following night there was a raid. Even though our courageous fighters repelled the enemy quickly, a few bombs managed to get through. One of them went off near the hospital, damaging it, though not very badly. A number of people inside were injured. She was the only one dead.