Настроение:	hungry
Музыка:	Lebanon Hanover -- Northern Lights
Entry tags:	историософия

Подражание В. И. Арнольду
Пиндосы, они тупые все, как известно. Более интеллигентный вариант этой истины утверждает, что науки в США всё-таки имеются, но привезены туда беглецами из обесчещенных Германии и Австро-Венгрии, и потому имеют весьма слабую связь с американской почвой. Наверное, никаких компьютеров без фон Неймана действительно бы не было (были бы, но где-нибудь при дворе Габсбургов, и какой-нибудь новый Гашек высмеивал бы тупых как дерево солдафонов, которые не смогли правильно навести орудие, потому что в реле попал жучок). Но вот скажем Беллманн? откуда он взялся? а его научным руководителем был, что не удивительно, Лефшец.

Лефшец -- это такой пример того, чем европеец отличается от американца. Американский инженер, если он не хочет быть больше инженером, превращается в Пульмана, Эдисона или Вестингауза, а европейский -- в Коши или в Лефшеца. (Впрочем, к первому правилу есть счастливое исключение, спасающее ныне azrt в снегах мичиганских. Не знаю, насколько оно его подтверждает). Но превратился, однако, он уже в Америке. Разумеется, он был самоучкой: несмотря на наличие номинального научного руководителя, он занимался вещами, которые усвоил от Пикара во время лекций в политехническом университете Эколь-Сентраль. Был бы я Арнольдом, я бы рассыпался мелким бисером на тему того, что второй по гамбургскому счёту математик Франции читал лекции инженерам, и уж видимо всяко не гнойный калькулюс -- но не имея фактуры, ничего конкретного сказать не могу. В конце концов, если не второй, то уж не более чем пятый математик России в своё время читал лекции в коломенском педе, и ничего не произошло. А в университете Кларка (Вустер, штат Массачусетс) произошло. Структуры, как известно, важнее людей; а откуда эта структура взялась? Ведь не в Гарварде, фактом основания которого в глухие годы царствия Михаила Фёдоровича тыкают либералы в нос недалёким русакам, озвучивающим первую фразу этого постинга, и не в Принстоне он писал свою диссертацию (и даже не в Чикаго, где он мог бы что-то усвоить от Э. Г. Мура).

Кларк основал свой университет якобы в подражание Леланду Стэнфорду, с которым был знаком. У Стэнфорда однако никакого серьёзного математического департамента не было (ну и вообще он человек простой, в гранте на эндаумент написавший 'To establish and maintain at such University an educational system, which will, if followed, fit the graduate for some useful pursuit, and to this end to cause the pupils, as easily as may be, to declare the particular calling, which, in life, they may desire to pursue', 'To have taught in the University the right and advantages of association and co-operation', 'To prohibit sectarian instruction but to have taught in the University the immortality of the soul the existence of an all wise and benevolent Creator and that obedience to His laws is the highest duty of man' и прочие благоглупости, годные для реального училища, но не для храма науки). А у Кларка работали Больца, открывший кривую рода два с 24-мя автоморфизмами, и некто Стори, американский математик, учившийся в Лейпциге (и ставший потом научным руководителем Лефшеца). Кстати, оба до этого работали в университете Джона Хопкинса.

Хопкинс, в отличие от Стэнфорда, человек наоборот сравнительно непростой, а аболиционист и квакер (аболиционизм -- явление контр-рациональное, глубоко мистическое). В университете Кларка же президентом, создавшим математический департамент, был Стэнли Холл, психолог с довольно безумными идеями (в духе применения геккелевского биогенетического закона к психологическому развитию ребёнка), находившийся под влиянием германских идей, преломившихся, по всей видимости, в пост-пуританской оптике жителя западной Новой Англии, которая дала миру также Джона Брауна. Лефшец, кстати, после получения степени работал в Канзасе и Небраске. В тех же местах (в Вермиллионе, штат Южная Дакота) работал известный Александер Пелл, он же народоволец Сергей Дегаев, впоследствии женившийся на своей студентке (во времена, когда на старом Восточном побережьи женщин брали либо со скрипом, либо в стыдливые викторианские 'женские колледжи'). Если не ошибаюсь, kaledin может нечто подобное рассказать про университет Колорадо в Боулдере. И если смотреть под таким углом, то война Джона Брауна, которую он вёл в Канзасе, была лишь частью громадного квакерско-пуританского цивилизаторского проекта, уходящего корнями, наверное, к Итану Аллену, которого Шейс во время своего восстания предлагал короновать королём Массачусетса. Библии и пулемёты, которые извели под корень 'джентльменов Юга', неспособных произвести хотя бы одного стихотворения, в конечном счёте должны были пасть и на головы ничем не отличающихся от них джентльменов, выходящих из Гарвардов и Принстонов, и вообще на весь викторианский мировой порядок -- но увы. Последним солдатом этого проекта стал Теодор Качинский, после которого, видимо, уже глупо чего-либо ожидать. Викторианизм-то конечно вроде как помер, но если глянуть в окно (а у меня под окном что ни день, то кричат 'Fire Ronell!') -- то ясно, что скорее мы все померли.

Конечно, есть и вина Гитлера в том, что эта блейкианская конструкция науки оказалась вытеснена жалкой 'наукой', сосущей военные гранты: одним Уризеном ровнять с землёй подчинённые Гитлером города затруднительно. Но имеется и другая причина такого вытеснения. Как известно, почти весь XIX век в США существовала только одна наука: астрономия. В частности, упомянутый Э. Г. Мур, внуки которого варьируются от Хасслера Уитни до Алонзо Чёрча, ученик астронома. А нужна она была почти исключительно для нужд флота. Имея уже такую традицию, трудно было ожидать чего-либо иного. Но, с другой стороны, самозарождение Мура не кажется случайным: он учился в Нью-Хейвене, где организацией образования занимался Даниэль Гилман, который потом будет назначен президентом университета Джона Хопкинса. Там же работал и единственный великий американский учёный XIX века, Джозайя Уиллард Гиббс (возникший из ниоткуда и столь же бесследно растаявший, если не считать его ученика Фишера, основавшего эконометрику).

В этом смысле России повезло несказанно больше: математика (в виде физико-математического факультета Императорского Московского университета, а также Казанского университета) была введена в 1804 году по воле императора-мистика Александра I, и существовала в таком виде почти сто лет (если считать её от поступления в университет Чебышёва до дела Лузина). Наука же, связанная с военными приложениями, базировалась в Петербурге, в Инженерном замке и на Литейном проспекте. То ли Аракчееву, а потом Николаю I, хватило такта и ума не мешать тёплое с мягким, то ли просто руки не дотянулись -- но подлинно научной школе удалось за сотню лет своего бытия накопить запас прочности достаточный, чтобы пережить советскую власть, которая не без успеха пыталась и математику призвать в Красную армию. В этом смысле история с Лобачевским и Магницким, несомненно дурная и сильно повредившая Казанскому университету (и как следствие всему Поволжью), всё же является 'спором славян между собою', спором визионера-ромея и визионера-еллина, спором Блейка и Гофмана, а не 'спором', в котором то ли артиллерист, то ли адмирал, то ли чиновник, то ли фабрикант своим бетонным седалищем упадает на дымящийся шалфей прорицателя, мешая его с грязью и землёй, которую тот прорицатель должен бы пооптимальнее возить от окопа к насыпи. 'Спором' в кавычках -- ибо его итог предрешён заранее: Блейк-то может победить Гофмана, а вот Игнат Некрасов против двух тьмы тем офыцеров да гарнадёров сможет растопить своей кровью хотя бы самый малый айсберг изо всей полярной шапки только в одном случае на миллион. Ну, например, если он окажется Джоном Брауном.