| |
[Dec. 16th, 2005|03:56 am] |
Родильные дома в Москве принимают абсолютно голого
человека без вещей. Ему нельзя иметь при себе часов
или там ключей, документов. И номеров на нем нигде
не пишут. Но как-то умудряются различать. (На самом
деле, конечно, никакой тайны тут нет. Все люди,
поступающие в роддом, обязаны иметь при себе домашние
тапочки. Вот так их и различают, по тапочкам.)
Скорая родильная помощь, которую меня надоумила
вызвать ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) yulia_z@lj, до меня еще добралась, а вот
по пути в родильный дом попала в пробку. Эта пробка
торчала вдоль Каширского шоссе. Скорая Помощь включала
свою мигалку, совестливые водители, подвигаясь, давали
ей прощелины, в которые тут же встраивались остальные
водители. А Помощь все стояла и пыхтела своей мигалкой.
Тут она рассердилась, слезла на бортик и поехала
тротуарами, потом рытвинами, ямами и даже лесом.
Старенький водитель имел на лице сосредоточенное
выражение, как в анекдоте насчет "только в лесу и
нагнал". Со мной ехала дочка Сима. Она прогуливала
школу и каталась на Помощи.
Старушка-фельдшерица еще дома предупредила ворчливо:
"Книгу не бери, книгу не пропустят." -- "А что же
пропустят?" -- я растерялась. -- "Тапочки!"
Я стала рассматривать тапочки. А старушка вдруг
говорит: "Может, тетрадку пропустят. У тебя вон
их сколько. Одну возьми." Я взяла одну тетрадку
и тапочки, мы вышли из дома и поехали кататься на
Скорой Помощи.
В родильном доме, где принимают абсолютно голого
человека, мне дали длинную рубашку и велели ходить
по коридору. Я и ходила, а чтобы не было скучно,
читала свою тетрадку. В предродовой палате лежать
было глупо: я там в тот утренний час была единственная
роженица, и туда привели с десяток хорошеньких
студенток мединститута, чтобы меня изучать.
Заглянув в палату, я обнаружила, что они от скуки
затеяли театральную постановку. Они увидели меня
и испугались: "Ой, извините!" -- "Нет, -- я тоже
испугалась, -- это вы извините," -- и пошла дальше
ходить. Через час их отпустили домой. Были они
почему-то в зеленых халатах и зеленых же медицинских
тюрбанчиках.
Повсюду стояли огромные кастрюли для кипячения и
стерилизации и выдерживания в особом растворе
резиновых наконечников для клизмы. (На одной из
кастрюль это было написано прямым текстом.) Было
много непонятных старинных устройств, издалека
похожих на человека; я смотрела на них и думала,
возможно, они питаются наконечниками. Мне не
разрешали к ним подходить, а говорили -- смотри
мне, до лифтов и сразу назад.
Я видела, как из операционного отделения вынесли
маленький повякивающий сверток, и тетя врач, жутко
усталая (она думала, что в коридоре одна), принялась
вдруг над ним кудахтать. Это она, наверное, и
вынула его из живота женщины. "У ти красота ты
моя, красота писаная," -- говорила ему.
Потом она ушла со свертком, коридор наполнился
студентками-практикантками, и прошла с круглой
больничной чашкой на блюде старая дама. Чашка
была бульонная, но дама несла в ней кофе,
отпивая глоточками на ходу, причем делала это
с нечеловеческим изяществом. Она дважды прошла
мимо меня, остановилась, тронула меня за плечо
и спросила с удивительным выговором вымершего
поколения:
-- Можно полюбопытствовать, что вы читаете?
-- Да так, -- я смутилась.
-- Нет, а все же?
-- Ну... асимптотические методы физики, -- я
сказала, чувствуя себя дурой.
Она, точно, расхохоталась.
-- Вот как! А я, откровенно говоря, подумала
было, что это у вас конспекты курсов подготовки
к родам. У нас многие роженицы почему-то отчаянно
начинают изучать их в последний момент, когда уже,
казалось бы... хотела предложить вам задавать
вопросы моим студенткам.
-- А, -- говорю, -- так вот почему у вас пускают
с тетрадками. Значит, многие их приносят?
-- А как же иначе? Такая мода сейчас. Вы не
сердитесь, что я вам помешала? Вы вначале очень
резко остановились.
Я хотела честно ответить даме, что вначале приняла
ее за галлюцинацию, но сдержалась.
Заходил Мишкин папа узнать, как дела. Его спросили:
-- Она у вас что, к сессии готовится?
-- Ну да, -- он сказал.
К вечеру, когда у меня, наконец, родился младенец,
сравнительно небольшой, зато абсолютно синий,
меня вывезли в коридор на особой каталке
с колесиками, накрыли простыней (но не целиком)
и поставили около лифта. В коридоре два лысых
человека ожидали своих жен из операционной палаты;
перед тем, как совершить со мной разнообразные
процедуры, медсестра обращалась к ним так:
-- Мужчины! Прогуляйтесь-ка в тот конец коридора.
Мне тут надо женщину раздеть.
Два лысых человека испуганно вскакивали.
Потом я услышала такой диалог:
-- Куда! Да вы что это! Мужчины, вы посмотрите.
Куда он идет! Куда вы проходите, мужчина, это
родовое отделение!
-- Я вас очень прошу, понимаете, у меня здесь дочь...
-- А ну-ка! Вы что? Давайте-давайте!
Я тогда сказала:
-- Привет, папочка.
Папа сказал:
-- О, привет.
И послушно быстрым шагом пошел к выходу.
Медсестра подбежала ко мне:
-- Вы что это? Куда он у вас проходит? Как его
вообще впустили?
-- Понимаете, он не проходит. Он уже две недели
в больнице лежит, -- я постаралась объяснить. --
У него завтра тяжелая операция. Так что тут,
скорее, как его выпустили.
Она почему-то поняла и подвезла меня к дверям.
Дело в том, что этот роддом был не простой -- он
специализировался по преждевременным родам. Как
потом оказалось, это довольно грустное место.
Я хотела, чтобы родители ничего не узнали до
операции, но с ними не проследишь.
Нам всем еще раз показали младенца (он был синий,
маленький, но в общем-то вполне подходящий),
родители дали медсестре тыщу рублей денег, и Женя П.
их на машине назад в больницу отвез.
Потом меня спустили вниз на лифте и на колесиках
прикатили в палату. Там было семь кроватей, но
одна слишком близко к окну, и она всегда пустовала.
Пять женщин (я шестая) лежали в длинных рубашках,
а халаты считались верхней одеждой, и висели у входа
в палату на вешалке. Некоторые рубашки были
с широкими прорехами на разных местах, о таких
говорили -- "эротические". Медперсонал
обращался к нам: девочки.
Одна девочка родила тридцатинедельного мальчика,
и его сразу забрали в отделение интенсивной
терапии. У него обнаружились два кровоизлияния
в мозг и зачатки пневмонии, и его перевели
в Филатовскую больницу. Этот диагноз не
подтвердился (а были просто сгущения мозговой
ткани), зато пневмония разыгралась от переезда.
Мама его выписалась без ребенка. Очень хотелось
бы знать, что он жив и вылечился. Другой девочке
сделали кесарево в срок -- не смогла родить,
у дочки ее нашли странное затемнение в мозгу,
держали в интенсивной терапии (но разрешали
матери навещать ее два раза в день), потом тоже
отправили в больницу на обследование. У
остальных девочек -- младенцы как младенцы.
Шесть раз в сутки привозили их "на кормление".
В соседней палате младенца привозили только
одной девочке.
Девочки были прекрасные. Одной прислали огромные
красные розы с розовой ленточкой. Она спросила:
-- Девчонки, у кого тара есть? Веник поставить.
Мы все похвалили цветы, и она похвасталась:
-- Мне в реанимацию, пока лежала, тоже прислали
два веника.
Врач по утрам делал осмотр (делала -- все врачи
женщины). Она входила и говорила:
-- Ну что, девочки! Ой, да у них трусы. Знаете,
кто тут в трусах, те, я считаю, себя не уважают
и меня не уважают!
Девочки быстро снимали трусы.
Однажды врач пришла вся в пятнах, страшно уставшая
после ночного дежурства. Одиннадцать родов, три
операции. Один ребенок кило двести, другой кило
восемьсот, причем, первый доношенный. Это значит
(так объяснила лежавшая на соседней койке
железнодорожная медсестра) -- рождается старичок
сам с ноготок, его помещают в кювесу-инкубатор.
Повсюду подводят трубки, кормят через зонд. Он
умеет плакать, тихо-тихо, как скрипит небольшая
дверца. Это происходит от плохого плацентарного
питания.
У девочек была любимица среди медперсонала --
медсестра Катя, девушка фантастической красоты.
Она ставила уколы совсем не больно.
Старшая в палате была Жанна, сорока лет. Она
была шумная, старалась командовать девочками.
Жанна говорила:
-- У меня какое правило? Я сама могу спать
под любые разговоры, радио, телевизор, допустим,
орет вовсю. И всех своих домашних к этому
приучила. Потому что как? Хочешь спать -- спи!
Кто хочет спать, тот всегда уснет.
Девочки за это ее не любили. И совершенно
напрасно. Однажды, когда все вышли по своим
делам, а я лежала и читала книжку, она подошла
ко мне и строго сказала:
-- Сунь голову под одеяло, а жопу высунь!
-- Что? -- я переспросила с интересом.
-- Ты что, глухая? Сунь, говорю, голову под
одеяло, а жопу высунь!
-- Ладно, -- говорю. -- Только книжку вот
дочитаю.
-- Ты это! -- заволновалась Жанна. -- Давай
сейчас! Пока никого нет!
-- А куда торопиться? -- спрашиваю.
-- Сейчас все придут! -- вконец рассердилась
Жанна.
-- Ну вот. Разве мы не хотим их удивить?
-- Ты не понимаешь! Сунь, говорю, ГОЛОВУ под
одеяло, а ЖОПУ выстави! Я сейчас включу
ГОЛУБУЮ ЛАМПУ!
Я отложила книжку и посмотрела на Жанну, стараясь
вспомнить, что делает ГОЛУБАЯ ЛАМПА (это что-то
вроде АЭРОВАФЛИ из нашего детства, ясное дело).
Жанна с досадой махнула рукой и вышла. Я снова
взялась за книжку про художника Кандинского,
которую мне прислала чудесная anya_anya_anya@lj.
Пришли девочки. Я рассказала, как мы собирались
их удивить. Они мне открыли тайну ГОЛУБОЙ ЛАМПЫ.
Это лампа кварцевая.
Все девочки, которым делали кесарево, жаловались,
что больно смеяться.
А еще мне в палату передали замечательное Письмо.
О нем позже.
И вот еще что: ЗА ПОЗДРАВЛЕНИЯ ДРУЗЬЯМ ОЧЕНЬ
БОЛЬШОЕ СПАСИБО! |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}
![[info]](http://lj.rossia.org/img/openid-profile.gif){kind=small}