Падение Советского Союза отчасти было предопределено отсутствием в его финансовой инфраструктуре подобных ловушек. Если во время индустриального периода своего существования советская экономика, строя свою промышленность, еще могла переварить все эмитирумые рубли, то после построения своей индустрии и выхода на мировой рынок, она захлебнулась в денежном потоке.

Большую часть эмиссии, обусловленной притоком средств, вырученных нашим хозяином-Империей на внешнем рынке, поглощал военно-промышленный комплекс, но в нашей плановой экономике не соблюдался принцип, на который тщетно пытался обратить внимание будущего Госплана еще Маркс: под каждый рубль, запланированный для вложений в крупные проекты и возвращающийся в экономику в виде зарплаты, должно быть запланировано и товарное обеспечение.

Эмиссия наших будущих налогов – не главная часть эмиссии национальной валюты, основная эмиссионная масса приходится на эмиссию наших будущих долгов. Вопреки устоявшемуся убеждению, увеличивают количество денег в обращении не банки, мультиплицирующие свои резервы, а центральные банки, эти банки кредитующие.

Банки мультиплицируют не свои резервы, а деньги своих клиентов. От того, что банки кредитуют своих заемщиков деньгами своих вкладчиков, количество денег в обороте не увеличивается, а напротив – уменьшается на величину резервов. Для компенсации этого изъятия банками денег из оборота, во имя спасения национальной экономики от пересыхания денежных потоков, и осуществляется эмиссия новых денег центральными банками: центральный банк кредитует банк национальный под процент по ставке рефинансирования и увеличение им своего обязательного резерва на счете банка центрального, новые деньги попадают в банк точно так же, как прочие вклады, и точно так же готовы продолжить гонку мультипликации, пока часть их не осядет на биржах, а другая не останется в резервах иных банков вплоть до того момента, когда всей этой эмиссии не придет пора возвращаться к своему эмитенту.

Иллюзия банковской мультипликации и роли банковского резерва в умножении количества денежной массы приводит сразу к двум радикальным и столь же иллюзорным требованиям к эмиссии: первое – соблюдать принцип стопроцентного металлического резерва, второе – передать функции эмитента государству. В Голландии XVII века строго соблюдалось первое условие, собственно, иных денег, нежели металлические, тогда в Голландии и не было, однако, это не уберегло ее от инфляции и финансового кризиса, когда количество золота и серебра увеличилось сверх необходимого для внутреннего оборота. Советский Союз был сам себе эмитентом, это тоже оказалось не очень надежным способом предотвращения финансового кризиса.

Российская Империя до 1914 г. являла собой почти идеальный эксперимент по сочетанию обоих принципов – у нее был и резерв, соответствующий денежной массе, и эмитентом являлось само правительство Империи, к тому же эмитентом банкнот, свободно обмениваемых на золото. По закону 1897 г. Госбанк имел право на эмиссию 600 млн. рублей кредитными билетами при условии их 50% покрытия золотом, но каждый следующий рубль должен был иметь уже стопроцентное покрытие. Пережив два экономических кризиса, одну войну и одну революцию, правительство Империи во имя соблюдения золотого стандарта само стало крупнейшим заемщиком на мировом рынке золота. В январе 1906 г. Империя получила во Франции заем в 100 млн. рублей и приступила к реформе своей экономики.

С 1906 г. и начался стремительный подъем российской торговли и производства, обусловленный предоставлением Госбанком займов кооперативным кредитным организациям. Число производственных кооперативов к 1914 г. сравнялось с числом акционерных компаний, а количество кредитных кооперативных организаций более чем в триста раз превзошло количество коммерческих банков.

Империя, сама будучи крупнейшим российским экспортером, приобретала золото на внешнем рынке, экспортируя вовне не только свой хлеб, но и свою инфляцию. Постоянно увеличивая своими вложениями в золото количество фунтов и франков, она вовсе не спешила увеличивать количество рублей в обращении: иногда золотое наполнение рубля превышало и 100% и никогда не опускалось ниже 93%.

Итог был закономерен для экономики, не подверженной инфляции: к 1912 году задолженность коммерческих банков Госбанку составляла уже десятую часть государственного бюджета, а курс акций упал настолько, что под эгидой Госбанка пришлось создать банковский синдикат, два последующих года активно скупавший акции, чтобы предотвратить их дальнейшее падение. 27 июля 1914 года правительство отказалось обменивать свои банкноты на золото, эмиссия бумажных рублей без золотого покрытия была увеличена в пять раз, инфляция пришла и в Россию.

Первая Мировая война прервала эксперимент, но тенденции в экономике при сохранении золотого стандарта и сильного государственного сектора были очевидны: постепенно все акционерные предприятия становились собственностью синдиката банков, возглавляемого Госбанком, а бурно развивающиеся кредитные кооперативы были заложниками его эмиссии, поскольку они и могли самостоятельно развиваться только в безинфляционной экономике.

Натуральное хозяйство, похоже, всегда существовало лишь в воображении историков и экономистов: даже те племена, что заняты охотой и собирательством, хотя бы раз в году встречаются между собой, чтобы обменяться плодами своей охоты и собирательства, выдать замуж в чужие племена своих соплеменниц и женить своих соплеменников на чужачках. Эти ежегодные сборища племен со временем трансформируются в ярмарки – праздники меновой торговли и свадеб.

С появлением денег эти ярмарки устраиваются все чаще, праздник из них уходит, и они становятся довольно-таки скучным местом, на котором присутствуют уже только продавцы со своим товаром и покупатели со своими деньгами. На такой ярмарке покупатель, встречаясь с продавцом, шел к его товару, принимал его и расплачивался, товар менял собственника и покидал ярмарку либо для продажи новым собственником на другой ярмарке, либо чтобы быть использованным им самим. Став постоянно функционирующей, ярмарка постепенно превратилась в биржу, утратив не только свои праздничные краски, но и товар, оставив на бирже только продавцов и покупателей.

К XVI веку прежняя международная Антверпенская ярмарка, на которую съезжались со своим товаром четыре раза в год купцы со всей Европы, благодаря регулярности поставок в Антверпенский порт английской шерсти и индийского перца стала ежедневной, прежние сроки проведения ярмарки стали сроками платежей по заключенным на ней сделкам, а товар заменили его образцы. Естественно, это стало возможным только с появлением вексельного оборота: покупатель получал образец товара, а это могло быть зерно, перец, сукно, бархат – все, чем была тогда богата Европа и ее колонии, выписывал вексель на продавца, а тот отдавал ему квитанцию на товар, по этой квитанции покупатель получал свой товар в лучшем случае, как и в добрые старые времена, в порту Антверпена, но теперь товар мог его ожидать в любом месте Европы, удобном и продавцу, и покупателю. Появление товарных бирж подстегнуло товарооборот – товар перестал блуждать по всей Европе в поисках своего потребителя.

Торговля по образцам подразумевала реальное существование товара, складская квитанция служила подтверждением его наличия на складе, но получение реальных денег отдалилось от момента заключения сделки, а место получения товара от места ее заключения. Для того чтобы товарная биржа полностью уподобилась фондовой бирже и стала аккумулятором денежных излишков, нужно было сделать единственное – превратить реальный товар в товар анонимный, подобно акциям и валютам, не обладающий никакими иными качествами, кроме определенной на биржевых торгах его ценности. Первый шаг в этом направлении был сделан еще на Антверпенской бирже, где заключались контракты на поставку еще непойманной сельди, но и эти контракты, пусть и в будущем, подразумевали поставку реального товара.

В 1848 году состоялось открытие Иллинойского канала, связавшего систему Великих озер с бассейном Миссисипи. В Чикаго, городке на берегу озера Мичиган с населением в двадцать тысяч жителей, и прежде бывшем крупным железнодорожным узлом, а теперь ставшем еще и центром единой водной системы, объединившей сельскохозяйственные районы Среднего Запада и промышленные Восточного побережья, в том же году появилась и товарная биржа, гордо названная "Управление торговлей города Чикаго". Очень скоро оказалось, что в условиях все возрастающего товарного потока торговля по образцам стала тормозом для оборота биржи, а торговля по образцам такими товарами, как живые быки, была и вовсе невозможной. Установив свои стандарты на каждый вид товара, биржа перешла на торговлю контрактами на поставку, открыв возможность производить с живыми быками те же операции, что Амстердамская биржа производила с акциями Ост Индской компании – заключать срочные сделки, вовсе не подразумевающие поставку реального товара: в назначенный срок его могла заменить и компенсация в виде текущей его биржевой стоимости.

Вместе с развитием коммуникаций уменьшалась и роль товарных бирж в распределении товарных потоков: покупатель получил возможность связываться непосредственно с производителем, контракты на поставку становились постоянными, товары уходили с биржи, товарная биржа становилась во всем похожей на ее соседку – фондовую, занятую игрой на курсе ценных бумаг. В роли ценных бумаг на товарной бирже теперь выступал стандартизованный товар, большей частью вовсе не ждущий своего покупателя, поскольку этот товар был столь же иллюзорен, как стоимость бумажной банкноты.

Первая попытка создания товарных фьючерсных бирж – бирж ведущих торги вокруг ценности иллюзорного товара, голландских бирж тюльпанов, появившихся в каждом голландском кабачке и ведущих торговлю по правилам Амстердамской биржи ценых бумаг, окончилась финансовым кризисом во всей Голландии. Кризис возник по одной простой причине: однажды, вместо ожидаемой денежной компенсации по контрактам, вместо вожделенных гульденов и дукатов счастливые обладатели контрактов на поставку луковиц тюльпанов получили на руки в назначенный контрактами срок вполне реальные луковицы тюльпанов. Спонтанно возникшая ловушка для национальной валюты перестала работать вместе с появлением на биржах настоящих луковиц, иллюзии не выдержали столкновения с реальностью, и деньги ринулись на поиски реального товара.

Слово "акция" для нас означает некое энергичное действие, но то слово, что мы заимствовали из немецкого языка для обозначения этих ценных бумаг, при своем возникновении с немецкой дотошностью в определениях всех сущностей означало "претензия". Эти претензии возникают с приобретением доли акционерной компании – претензии на участие в ее прибылях и в ее управлении пропорционально количеству этих абсолютно равных долей-претензий на руках их владельца.

В паевых компаниях, создаваемых для проведения одной операции, доли-паи тоже были равными и, точно так же, как акции, можно было приобрести и несколько паев, но при этом претензии их обладателя на управление паевой компанией не увеличивались: голос на собрании пайщиков принадлежал самому пайщику, а не его паям.

В компаниях, разрабатывавших королевские регалии, дело обстояло несколько иначе: руководство компаниями осуществляли ее учредители, откупавшие статьи королевских доходов, или, как это было на некоторых рудниках, королевские чиновники, пайщики лишь восполняли капитал, но зато обращали свои паи в деньги, когда заканчивался срок откупа, ежегодно получая при этом заранее объявленные компанией дивиденды.

Это разделение власти и капитала компании, свойственное компаниям-откупщикам, но без заранее объявленной прибыльности акций было привнесено и в Ост Индскую компанию: ею управлял избираемый общим собранием акционеров и состоящий из 17 директоров директорат, но при этом даже по уставу компании 8 директоров представляли в нем Амстердам, как город, откуда происходило большинство ее учредителей.

Учредители Ост Индской компании, удерживая у себя большинство акций, держали под своим контролем и общее собрание, и директорат, формальное равенство остальных акционеров на общем собрании сводилось к их праву на нем присутствовать – решения и о дивидендах, и о величине предстоящих издержек, и о составе директората принимали те, кто стоял при начале эмиссии акций, обладатели их контрольного пакета.

Все организовавшиеся впоследствии акционерные общества наследовали Ост Индской компании в разделении законодательной власти – собрания акционеров, и исполнительной – директората, крупные акционеры компании также стремились к тому идеальному состоянию, когда контрольный пакет акций находится в руках немногих, состоянию, способному привести компанию и к стабильному росту, и к стабильному падению.

Разделение властей в компании и ничтожность для обществ голосов акционеров-миноритариев, привело к тому, что миноритарии начали объединять свои акции, доверяя голоса на общем собрании своему представителю. Этот представитель, имея в доверительном управлении акции одной компании, становился представителем миноритариев и другой, и третьей, наконец, он сам стал эмитентом акций, а его доверители – акционерами общества, капитал которого состоял из акций иных компаний.

Так появились инвестиционные фонды, эмитирующие претензии на претензии – еще один финансовый инструмент, аккумулирующий уже и лишнее золото, и лишние акции. Деятельность фондов, начавшаяся с защиты интересов миноритарных акционеров, свелась к составлению портфеля акций различных компаний, гарантирующих наибольшую прибыль.

Вновь созданные в XVIII столетии республики – Соединенные Штаты Америки и Республика Франция, создали себе системы управления по образу и подобию акционерных обществ, признав право голоса только за теми, кто имел достаточное количество налогооблагаемого имущества, во Франции, скажем, таковых было и к середине XIX века не более 5% населения, парламент стал подобием общего собрания акционеров, а правительство – подобием директората.

Поскольку количество мест в парламенте ограничено, а одиночные голоса, подобно голосам акционеров-миноритариев, остаются голосами, вопиющими в пустыне, появились и фонды, собирающие одиночные голоса – политические партии. Политическая система во всем копировала современную ей экономическую: в парламенте были представлены интересы налогоплательщиков-акционеров, пропорционально голосам-акциям, полученным на выборах фондами-партиями.

Отделение Америки от метрополии было спровоцировано повышением Англией пошлин на ввозимый в ее колонию чай, это было последней каплей, переполнившей чашу терпения колонистов – плательщиков несправедливых косвенных налогов империи. Французская революция также произошла под знаменем отмены всех косвенных налогов, душивших всю Францию. Оба эти обстоятельства впоследствии не помешали ни американскому, ни французскому парламентам утверждать с подачи своих правительств все новые косвенные налоги. Народы в лице своих фондов-партий приобрели право на собственноручную порку, отняв его у своих прежних господ, а право определять издержки на содержание парламента и правительства досталось парламенту и правительству.

Компании, откупавшие у королей право на сбор пошлин, лицензий и акцизов, трансформировавшись в акционерные компании, дали образец новому демократическому строю, обязанному своим рождением все тем же королевским пошлинам, лицензиям и акцизам, строю, очень скоро после своего появления на свет вводившему все те же, но уже вполне демократические и справедливые пошлины, лицензии и акцизы. Национальные валюты остались при своем национальном характере.

Как мы помним, английские короли выдавали лицензии иностранным купцам на пребывание в Англии и облагали пошлинами вывоз шерсти. В один прекрасный день, они решили, что они вправе запретить иностранцам проживание в Англии, а в другой – запретить вывоз шерсти. Права нынешних парламентов на запреты ввоза-вывоза, производства и потребления чего угодно уже столь же неотъемлемы, как и права на то средневековых королей. Нам, народу-миноритарию, остается только ждать следующего Бостонского чаепития.

Не было б несчастья, да счастье помогло. Испания и Португалия первыми начали эксплуатацию колоний в Америке и Индии, и, после блистательного для них XVI века, первыми пали под руинами своих экономик, не выдержавших напора золота и серебра, плывущих нескончаемыми потоками из их колоний, застыв в достигнутом ими к концу века состоянии, по меньшей мере, на два столетия.

Голландия, бывшая на протяжении почти всего XVI столетия частью Испанской империи, превращала достающиеся ей золото и серебро в польдеры, мануфактуры и верфи, тесня и бороздя море и разоряя в своих городах цеха. Новое золото оборачивалось новыми землями, новыми кораблями, новыми рабочими местами и новыми товарами для новых колониальных рынков.

О том, что нельзя все яйца класть в одну корзину, догадывались еще финикийцы, снаряжая свои торговые караваны для плавания через Средиземное море. Лучше десяти купцам вместе загрузить десять кораблей, чем каждому купцу по кораблю, тем более, что и товар обычно в таких караванах был однородный. Потеря одного корабля приносила каждому из десяти купцов потерю десятой части товара, тогда как для купца-одиночки означала полное разорение. Сами же корабли с тех же времен, когда едва ли не единственными, кто занимался международной торговлей, были финикийцы, тоже строились на паях. Начиная с XII века, подобные товарищества на паях возникали не только для самых эффективных перевозок товаров – морских, но и для откупов королевских регалий – сбора налогов и разработки рудников, уже намного превышавших возможности купца-одиночки.

Из смеси кратковременных товариществ для одного предприятия, товариществ кораблестроителей и товариществ по эксплуатации королевских регалий и получились первые акционерные компании. От одних они унаследовали торговые суда и невозможность выделения своего товара из общей массы: выйти из дела до его окончания можно было, только продав свой пай, а от других – привилегии на эксплуатацию новых земель и правительственное покровительство.

Все подобные голландские компании, торговавшие с Индией, в начале 1602 г. образовали одну – Ост Индскую компанию. Голландские Генеральные штаты утвердили за ней монопольное право беспошлинного ввоза товаров из всех земель к востоку от мыса Доброй Надежды вплоть до Магелланова пролива, вывоза туда голландских товаров с пошлиной в 3%, право чеканить свою монету, держать войско, захватывать в зоне своих операций именем Генеральных штатов любое судно, основывать крепости и города, от имени самой Голландии заключать договоры и объявлять войну, и, естественно, предоставили ей всю полноту административной и судебной власти и в колониях, и в самой компании, потребовав только ежегодного отчета о своих действиях. На свет было выпущено 2 млн.153 тыс. акций, компания пустилась в плавание по всем океанам.

В 1612 г. в Амстердаме появилась биржа ценных бумаг. Как и положено бирже, сначала она представляла собой место для встречи покупателя с товаром, но, поскольку товар был отборный – облигации займов Генеральных штатов и Амстердама, то и покупателей было всего два десятка избранных. Очень скоро на ней появились облигации соседних городов и акции Ост Индской компании, доступ на биржу стал свободным, правда, для этого надо было внести на счет биржи минимум 3000 гульденов. Биржа из места для первичного размещения облигаций, стала привычным для нас местом для биржевой игры: колебания курса акций, доходившие до 20%, могли обеспечить игроку гораздо большую прибыль, нежели сами акции, тем более, что до 1644 г. дивиденды компания выплачивала натурой.

Для биржевой игры, как оказалось, можно было и не прикасаться к самим акциям, да это было и невозможно: все они хранились в Обменном банке Амстердама,– вам достаточно было продать свое обязательство через, скажем, месяц передать покупателю права на пакет акций, а в положенный срок биржа выплачивала покупателю из внесенных вами 3000 гульденов текущую стоимость вашего пакета. Лишние гульдены и дукаты охотно устремились на биржу, биржа, не давая им вырваться из своих объятий, постепенно превращалась в их аккумулятор, обеспечивающий относительное постоянство курса металлических денег в реальной экономике.

Срыв произошел только в тридцатых годах, когда, не найдя себе применения, дукаты и гульдены, не дотягивавшие по количеству до биржевой игры, создали новый рынок: вся Голландия уподобилась биржевым игрокам и стала играть на луковицах тюльпанов. Игра шла, как на настоящей бирже ценных бумаг: на срок и без предъявления самого товара. Дойдя в 1637 г. до своего максимума, цена на луковицы обрушились до первоначальной, вызвав экономический кризис и падение покупательной способности золотого дуката и серебряного гульдена. Генеральные штаты объявили дефолт по луковицам, гульдены и дукаты от проигравших на луковицах игроков, некоторое время спустя, пришли на фондовую биржу, вызвав небольшой рост курса акций и Ост Индской, и образованной в 1621 г. Вест Индской компаний, финансовая ситуация в Голландии более-менее стабилизировалась.

Стартовав с цены в 3 гульдена, акции Ост Индской компании через два года стоили 3,3 гульдена, через восемь лет уже 4 гульдена, а дальше их цена ежегодно увеличивалась на 10%, достигнув к двадцатым годам следующего столетия почти 40 гульденов. Если приобретение приносящих дивиденды 15-18% от номинала акций в первые десятилетия их существования – обстоятельство совершенно естественное, то приобретение акций по 40 гульденов, приносящее прибыль только в 1%, можно объяснить только тем, что хранение денег в акциях снова стало выгоднее их хранения в золоте. Колониальное золото и серебро, прежде утекавшие в Испанию, а теперь полностью оседавшие в Голландии, дешевели, несмотря на новые польдеры, мануфактуры и рынки.

Амстердамская биржа была тесно связана с Амстердамским Обменным банком, меняющим золото на векселя и векселя на золото, тот с правительством Голландии, а оно с Ост Индской компанией, этот союз четырех и послужил примером для Джона Лоу в его парижских начинаниях. История парижских бумажных ливров оказалась более похожей на историю с амстердамскими луковицами, чем на историю дуката, гульдена и Амстердамской биржи, на которой ко времени создания Общего банка шли торги уже по пяти десяткам ценных бумаг, вбиравшие в себя все больше и больше не нужных экономике Голландии серебряных гульденов и золотых дукатов. На свет появился еще один эффективный финансовый инструмент, служащий ныне и для определения эффективности компаний.

Отказ от дополнительной эмиссии во имя борьбы с инфляцией выводит инфляцию на следующий виток, а постоянная денежная масса, растущая в своей покупательной способности вместе с ростом экономики, приводит к более эффективному использованию денег и снижению цен. Такой вот парадокс, объясняющийся тем, что рост экономики обусловлен отсутствием инфляционных ожиданий у агентов рынка и их борьбой за скорость обращения: ведь каждая следующая партия товара становится чуть дешевле предыдущей. Дефляционные ожидания могут компенсироваться только скидками, точно так же, как инфляционные – наценками.

Стремление к ускорению оборота в промышленности приводит к росту объема производства и производительности труда, рост объема производства и производительности труда – к росту платежеспособности населения, а этот рост ускоряет оборот в торговле, требующей все новых и новых товаров от производителей. Правда, похоже на Вергльскую историю?

Налог Гезеля на пользование деньгами, казалось, должен бы привести к давлению на потребительский рынок и вызвать удорожание товаров, но этот налог лишь в первой части имитировал общий государственный налог – инфляцию. Шиллинг в Вергле остался шиллингом, увеличение спроса породило и ответный рост предложения потому, что и у продавца не было желания задерживать у себя шиллинг – он тут же отправлялся к производителю, тот нанимал нового работника и отдавал шиллинг ему, работник нес свой шиллинг к продавцу, круг замыкался.

Если бы вергльский шиллинг в своей покупательной способности ежемесячно терял по грошу и к концу года стоил бы на 12 грошей меньше, чем в начале года, тогда бы и торговец, и производитель постарались компенсировать это 12% падение, повысили бы за год цены на товары на те же 12%, спрос бы сравнялся с предложением, и об увеличении оборота и занятости говорить бы уже не приходилось.

Золотой стандарт ограничивает денежную массу и приводит к тем же последствиям, что и налог Гезеля потому, что каждый последующий доллар участнику реального обращения достается дешевле, чем предыдущий, а стоит дороже. Оставить свои доллары без движения – еще один способ повысить их покупательную способность, этот способ привел к тому, что денежная масса еще более сжалась, а банки вынуждены были строить финансовые пирамиды, чтобы выплачивать проценты на депозиты.

Откуда взять столько золота, чтобы заменить все существующие национальные валюты? А вы думаете, что в конце XIX века в США ходили только полностью обеспеченные золотом доллары? Золота для их покрытия было даже меньше, чем у Джона Лоу и Филиппа Орлеанского для покрытия своих банкнот, эмиссию доллара и сдерживало то обстоятельство, что золота для ее покрытия катастрофически не хватало: государственный долг прирастал процентами еще со времен Гражданской войны, а долги банков – необеспеченными облигациями. В 1893 г. президенту Кливленду даже пришлось объявить банковский дефолт по депозитам и, спасаясь от собственного дефолта, срочно размещать казначейские обязательства США в Великобритании, настолько срочно, что посредники получили 9% от суммы займа. Реальная экономика США на банковский кризис и кризис платежеспособности правительства не отреагировала никак.

Главное в финансах не сами деньги, а общая уверенность в их существовании и функциональности. Королевский банк лопнул не потому, что у него было мало резервов, а оттого, что лопнула уверенность в покупательной способности его банкнот, бумажные ливры потеряли свое металлическое содержание прежде всего в глазах их держателей после того, как почти все банкноты оказались на одном рынке – рынке акций, эмитированных самим Королевским банком.

Пользователи системы Е-голд тоже думали, что меняют свои доллары-евро на золото, платину и прочий палладий, а ведь их, в отличие от французов начала XVIII столетия, заранее предупредили, что металлов у основателей системы хватит только для гарантии расчетов. Не для покрытия всех денег в системе, не для проведения расчетов, а для их гарантии, то есть ровно столько, чтобы страховать сделки, ну, скажем, меньше, чем у современного банка кассовых резервов, но это вовсе не мешало системе быть работоспособной.

Е-динар обещает стопроцентное покрытие сделок? В принципе, страхование всех сделок и есть это покрытие: Е-динар просто заявил этим обещанием, что отвечает своими металлическими динарами и за всех своих продавцов, и за всех своих покупателей. Е-динар обещает за е-динар четыре с четвертью грамма золота? Закажите – он купит и предоставит процентов на пять-семь дороже за транзакцию, доставку и упаковку.

Для держателей бумажного доллара, вкладывавших свои деньги в оборот реальных товаров, а не в игру на курсе акций компании Всех Индий, доллар представлялся вполне функциональным транзакционным средством, содержание в нем драгоценных металлов вытеснилось из их сознания реальным товарным наполнением, сами бумажные банкноты и стали для них настоящими деньгами, а не представителями золота в обращении. Оказалось, чтобы запустить механизм удешевления товаров и удорожания денег, всего-то нужно было соблюсти единственный принцип игры в золотой стандарт: денег в процессе игры не должно стать больше, чем их было в ее начале.

Инфляция национальных валют – наша привычная среда обитания, обратный процесс – дефляция, вызывает у нас панический страх. Едва почуяв признаки дефляции, капиталы окукливаются и впадают в спячку, надеясь пережить эту зиму, до наступления следующей весны, когда национальная валюта снова будет медленно худеть на 2-4% в год.

Действительно, представьте себе, что все экономические показатели – рост валового продукта, рост потребительской активности, рост капитализации, наконец, вместо показателей роста оказываются показателями стагнации, а то и вовсе падения. Мы завороженно смотрим на экономические показатели, забывая, что в основе их лежит все та же национальная валюта, и показатель роста в 4% – вовсе неплохой показатель, при инфляции 4% и означает стагнацию.

Любое новшество, оказываясь на рынке, сначала становится игрушкой для богатых. Так было и с телефоном, и с электрической лампочкой, и с автомобилем. По мере того, как эта игрушка развивается и распространяется, она постоянно дешевеет и становится общедоступным изделием массового производства, не переставая при этом дешеветь.

Это обстоятельство обыватель ощущает на примере собственного компьютера, но он считает это имманентным свойством именно компьютера, автомобиль в его глазах за сто лет подорожал в десять раз, а доступным он стал потому, что зарплата увеличилась за то же время в сорок: обыватель просто стал лучше работать.

Биг Мак появился в 1968 г. и стоил тогда 45 центов, сейчас он в США стоит 3 доллара 57 центов, Мак Дональдс за сорок лет стал работать в восемь раз лучше? А вот автомобили за Биг Маком не поспели, они стоят всего лишь в четыре раза дороже, чем сорок лет назад. Обывателю кажется, что они благодаря всем новшествам стали совершеннее, потому и подорожали за сорок лет в четыре раза, мне – что они, несмотря на все новшества, в два раза подешевели.

Дефляция являлась признаком прогресса и роста экономики в тех странах, чья валюта основывалась на золотом стандарте: за 16 лет с 1880 г. по 1896 г. в США цены упали на 30%, но при этом реальные доходы выросли чуть ли не вдвое. В 1896 г. на свет появился показатель экономической активности – индекс Доу Джонса, основанный на торгах по акциям 12 ведущих компаний. В первый день, 26 мая, он составлял 40,94, а уже 8 августа поставил до сих пор непобитый рекорд: 28,48, что не помешало и далее процветать американской экономике.

За то десятилетие, когда серебряный доллар изымался из обращения, новые бумажные доллары появлялись только на замену старых, а кредитная мультипликация в условиях дефляции стала невыгодной заемщику, с 1880 г. по 1890 г., валовый национальный продукт США в долларах вырос всего на 24%, зато реальное производство в натуральных показателях выросло более чем в два, производство стали в три с половиной, цинка и угля – в два с половиной раза.

Дефляция привела к тому, что выгодным стали вложения только в реальное производство, а не в его рыночное отражение – акции, что и продемонстрировало первое и самое глубокое за всю историю его существования падение индекса Доу Джонса, приобретение акций стало иметь смысл лишь при первичном их размещении, на глазах исчезал еще один финансовый инструмент и показатель эффективности производства. Хроническую инфляцию сменила хроническая дефляция, – золото и рабочая сила дорожали, а все вокруг дешевело, как и положено плодам технического прогресса.

В 1897 г. на посту президента Стивена Гровера Кливленда сменил Уильям Мак Кинли младший, началась война за колонии с Испанией. Дефляция сменилась умеренной инфляцией, показатели вздохнули свободней, а темпы роста реального производства слегка снизились.

Банк Джона Лоу имел металлические резервы, на 28% обеспечивающие покрытие выпущенных им банкнот. Для современного банка эта цифра просто несусветная. Обязательный резерв в ЦБ наших банков составляет ныне около 5%. Чтобы нам не путаться в вычислениях, примем его равным 10%

Вы утром приносите в банк сто своих червонцев и кладете их на сберегательный счет. Поскольку у банка резервы для вашего вклада в 10 раз превышают необходимый уровень, то банк может отдать и отдает вашему соседу, позарез необходимые ему на фрак девяносто из ваших ста червонцев в кредит, чтобы получить прибыль из ваших червонцев и потом поделиться ею с вами, вы же любите, когда растут ваши деньги?

Из ста червонцев уже получилось сто девяносто: сто ваших червонцев спят на депозите, они теперь уже не совсем деньги, а потому они теперь называются денежный агрегат, мультипликатор М2 вместе с бывшими вашими, бывшими банковскими, а ныне вашего соседа девяноста червонцами, но последние - все еще деньги, потому они – денежный агрегат М1. Попав от портного в соседний банк на такой же сберегательный счет, они тут же увеличивают М2, а сосед портного получает в кредит восемьдесят один червонец М1, итого, у нас уже 271 червонец...

Можете сами посчитать, сколько всего червонцев может мультиплицироваться из ваших ста к вечеру. То, что проделали в Париже Джон Лоу вместе с Филиппом Орлеанским – просто детские шалости, по сравнению со вполне законной деятельностью всех современных банков, кроме тех, где водились прежде динары и дирхемы.

Если бы вы дали вашему соседу в долг девяносто червонцев, он бы отдал их за фрак, а портной дал бы своему соседу 81 червонец, агрегат М1 остался бы таким же, как в начале всех операций – сто червонцев: десять червонцев осталось у вас, девять – у портного, восемьдесят один – у его соседа. Благодаря резерву на тот случай, если вы или портной затребуете свой вклад обратно, из обращения пропали 19 червонцев, превратив наличный агрегат М1 из сотни в 81 червонец, зато банки получили эффективный инструмент для их приумножения – агрегат М2 в 271 червонец..

Так же, как нам приходится платить за совершение транзакций по карточкам, венецианским купцам приходилось платить за хранение своего золота. Платить пропорционально его количеству. Если вы желаете хранить свои е-червонцы в телефоне, вам тоже придется платить за хранение их золотого эквивалента, если же вы ими поделитесь с соседом по Интернету, платить уже будет сосед, выгодно? Различие этой взаимной услуги и обычного кредита в том, что плата за нее, действительно подпадет под определение справедливого процента, данное Львом Х, и не подпадет под его стопроцентный налог, а решение о займе будет принимать хозяин своих денег, а не их временный пользователь.

Мультипликация и кредитный процент замедляют реальный оборот и вызывают постоянную инфляцию. Эту теорию Сильвио Гезеля, торговца, раздраженного неравномерностью спроса, зависящего от ставки рефинансирования, теорию о "естественном экономическом порядке", то есть вредности кредитного процента, мультипликации и необходимости платы за пользование деньгами, сформулированную им в 1890 г., проверяли в австрийском Вергле в 1932-33 годах. Магистрат положил в банк 5 тыс. австрийских шиллингов и выпустил 5 тыс. местных вергльских шиллингов, всяк, у кого к концу месяца оставался местный шиллинг, платил магистрату 1 грош, получал марку и наклеивал ее на свой шиллинг.

Шиллинги устремились в бегство от своих хозяев: каждый шиллинг обернулся за год 463 раза, то есть обращался вдвое быстрее нормального. 5 тыс. шиллингов в обращении приобрели только учтенных товаров и услуг на 23 млн. 300 тыс. шиллингов, а магистратура получила свои 600 шиллингов. Среди растущей по всей Европе безработицы количество безработных в Вергле снизилось на четверть, а уровень сбора налогов приблизился к ста процентам: в первую очередь граждане Вергля скидывали обложенные налогом шиллинги на обязательные платежи.

Когда 300 австрийских коммун тоже захотели удвоить оборот шиллинга, против такого надругательства над национальной валютой восстал Национальный Банк Австрии, лишив магистраты прав на свои, местные деньги.

Гезель исходил из общего для любого тогдашнего либерала места: деньги – такой же товар, как и прочие, его недоумение вызывал лишь один вопрос: коль скоро они – товар, то отчего же они со временем не портятся, как положено всякому товару? А раз они не портятся сами, надо их портить искусственно, привлекая на помощь государство. Гезель ошибался: государство их уже давно искусственно портит, кредитный процент и мультипликация лишь столетия спустя присоединились к этой порче. Эта порча ощущается всеми, но до сих пор не было возможности от нее уберечься. Золото же в венецианском банке не портилось. Просто, лежа без движения, оно в качестве оплаты усилий по своей сохранности, дукат за дукатом, постепенно переходило в карманы персонала банка, одно сознание этого хозяевами золота и приводило его в движение.

Тиснение, перфорация, магнитная полоса – все эти ухищрения были призваны обеспечить идентификацию владельца кредитной карточки и защитить банки от возможной ее подделки, потому первые карточки с микросхемой, созданные Роланом Морено в 1974 г. специально для замены карт с магнитной полосой, нашли себе применение… в качестве электронных ключей и электронных пропусков. Банковскими карточками они стали по другой причине. Компании Бюлл удалось встроить в микросхему, вставленную Морено в карточку, микропроцессор – карточка стала электронным кошельком.

Впервые я держал такой кошелек в руках, когда в Питере прежние телефоны-автоматы, глотавшие сначала двушки, затем пятаки, а потом и жетоны метро, заменили на новые, требующие до набора номера сунуть в прорезь карточку для того, чтобы списывать и списывать с нее минуты разговора.

Именно таким и было применение первых банковских карточек на основе смарт-карт: с них можно было только списать то, что на них было положено. Современная смарт-карта сочетает в себе качества и карточки-кошелька, и кредитной карточки, а по своим возможностям едва ли не соответствует персональному компьютеру начала 1980 г.г., соответственно, и возможности банковской карточки на ее основе многократно превысили возможности обыкновенного одноразового кошелька для телефона-автомата, а банки, заряжающие ее деньгами, превратились в эмитентов наличных денег.

Сейчас деньги попадают из нашей карточки-кошелька в магазин и возвращаются обратно в банк, где, подобно векселю, меняются на запись в строчке магазина, но с нашей-то строчки в банке все уже было списано раньше и выдано нам в виде записи в нашей смарт-карте. От магазина банк, как некогда банк Джона Лоу, принимает положенную им же в наш кошелек банкноту, на сей раз электронную, и перечисляет на счет магазина национальную валюту.

Пока этих карточек-кошельков не так много, как обычных кредитных карточек с магнитной полосой, все еще не так страшно, но ведь и магазин скоро будет закупать товар на деньги из своей карточки-кошелька, полученные из карточек-кошельков своих покупателей, начнется полномасштабный оборот электронных денег, оборот внебанковский, и эти деньги начнут выполнять те же функции, что сейчас выполняют наличные, причем, на карточке этих наличных может поместиться и грузовик, и железнодорожный состав.

Для перевода денег с одной карточки на другую требуется терминал, но практически у каждого из нас уже есть такой терминал – мобильный телефон с точно такой же смарт-картой внутри. Еще немного, и мы превратимся в ходячие банки, а что заставит такой банк держать свои резервы в национальной валюте и подчиняться банковскому законодательству?

Уже сейчас вы можете открыть счет в своей национальной валюте и расплачиваться с помощью кредитной карточки везде, куда вас занесет, теми деньгами, что имеют в том месте хождение, а можете и наоборот, открыть в России счет в евро, а расплачиваться в рублях. Текущий курс евро-рубль сейчас определяет банк, но карточка с телефоном и сами могут справиться с этой операцией. Вот только… а зачем вам евро? Пусть уж лучше будет червонец с золотым содержанием в 7,74234 грамма или динар в четыре с четвертью грамма того же золота.

В 1996 г. Даглас Джексон и Барри Дауни основали компанию Е-голд специально для организации системы платежей через Интернет, начало которым, как вы догадываетесь, было положено все той же кредитной карточкой. Компания, получая ваши доллары или евро, переводила их по текущему курсу в платину, золото, серебро или палладий по вашему выбору, реальные запасы металлов, как заявляло руководство компании, у нее были, металлы существовали в количестве, необходимом для гарантии расчетов в системе, ведшихся в граммах или унциях. В 2006 г. компанию обвинили в пособничестве в отмывании денег, 7 июля 2008 г. компания объявила о своем банкротстве.

Электронный динар, е-динар, был одобрен к обращению в 2000 г. в качестве противовеса е-золоту компании Е-голд. У компании, эмитирующей золотые е-динары и серебряные е-дирхемы, действительно, имеются на складах в Малайзии и Дубайи запасы золота и серебра, обеспечивающие, как она утверждает, стопроцентное покрытие сделок в системе Е-динар.

Система, как и начинающая кредитная карточка, имеет локальное применение: совершать покупки можно только в Интернете, и только там, где принимают е-динары и е-дирхемы, но у системы есть и важное отличие от кредитной карточки – возможность мгновенного перевода средств любому участнику системы: посланное е-золото и е-серебро лягут, если того пожелает адресат, национальной валютой на его счет. Кстати, это можно сделать и при помощи телефона с выходом в Интернет.

Похоже, на наших глазах происходит рождение новой финансовой инфраструктуры, изменяется в этой инфраструктуре и роль банков, и наша роль, не просматривается в этой финансовой инфраструктуре только роль государства. Скорее всего, государству это не очень понравится, но, честно говоря, мне оно тоже не очень нравится, а червонец – так даже очень.

Карточка, выпущенная Бэнк оф Америка распространялась в основном среди состоятельной клиентуры банка в Калифорнии, к 1966 г. ресурсы самого банка в развитии своей карточной системы были исчерпаны, Бэнк оф Америка стал продавать лицензии на эмиссию карточек иным банкам-игрокам и заключил соглашение о сотрудничестве с Барклайс банком, выпускавшим в Великобритании карточку Барклайскард. БэнкАмерикард начала завоевание всего американского рынка, через четыре года в ее систему входили уже более трех тысяч банков, и вышла на рынок европейский.

Восточные банки, создававшие свои карточные системы, и прежде координировавшие свои действия в рамках региональных ассоциаций, сопротивляясь проникновению БэнкАмерикард на свою территорию, создали в 1967 г. Межбанковскую Карточную Ассоциацию (ИКА), поглотившую все прежние ассоциации. В 1969 г. Ассоциация выкупила права на существовавшую с 1951 г. карточку Мастер Чардж у ньюйоркского Франклин Нейшнл банка. Три четверти банков Ассоциации уже в следующем году перешли на эмиссию этой карточки, и Ассоциация расширила географию своих операций, перенеся их в Мексику, Японию и Европу. Карточка Мастер Чардж становилась глобальным платежным средством.

В ответ на экспансию Мастер Чардж, банки-эмитенты БанкАмерикард тоже создали в 1970 г. свою ассоциацию – Нейшнл БэнкАмерикард Инкорпорейтед (НБИ) и добились выведения из под контроля Бэнк оф Америка, ставшего тормозом для дальнейшего развития, карточной программы БэнкАмерикард. В Америке появились две мощные конкурирующие между собой организации, банкам, желающим эмитировать карточки, было предложено выбирать одну из двух карточных систем.

В 1971 г. член НБИ Уортен Бэнк энд Траст Компани оф Литл Рок стал и членом ИКА, НБИ попыталась запретить ему и всем прочим своим членам эмиссию карточек Мастер Чардж, но Уортен Бэнк добился в суде признания запрета НБИ не соответствующим антитрестовскому законодательству.

Попытка сохранить монополию привела к обратному результату: пока НБИ подавала апелляции на судебные решения, многие банки последовали примеру Уортен Бэнка, а когда обе карточки начали эмитировать Бэнк оф Америка и Чейз Манхэттен, вопрос отпал сам собой. Карточка превратилась в то, чем она и должна быть – платежный инструмент, право на использование которого принадлежит всем банкам, карточку себе по вкусу стал выбирать тот, для кого она и предназначена – потребитель.

БэнкАмерикард вскоре станет не столь раздражающей европейское ухо Визой, а Мастер Чардж по той же причине изменит название на Мастер Кард. Европейские эмитенты карточек тоже сначала сольются в три ассоциации, а затем создадут единую сеть платежей – Европэй Интернейшнл. Европэй вместе с ИКА в 1992 г. запустят программу Маэстро, предназначенную для проведения межконтинентальных он-лайн платежей, платежная карточная сеть станет действительно глобальной, а в 2002 г. произойдет слияние ИКА и Европэй.

В России уже запрещен выпуск анонимных карточек наподобие той, что в год слияния Европэй и ИКА выпустил банк Нейшнл Сити груп. Возможно, что универсальность кредитной карточки приведет к тому, что она, вытеснив из оборота наличные деньги, станет не только в России, но и повсюду таким же идентификатором личности, как паспорт, может быть, она и сама станет нашим паспортом, водительским удостоверением и налоговой декларацией – единственным нашим документом, заменившим все остальные, превратится в инструмент контроля государства за передвижениями и самих граждан, и их средств.

Если это произойдет, то не только мы, но и весь мир так и не совершит тот фазовый переход, перед которым замер СССР и от которого откатилась Россия. Этот прыжок в постиндустриальный мир первой совершила кредитная карточка, создав глобальную платежную систему, совершила благодаря кооперации, объединению множества частных интересов, а не государств и капиталов. Объединение частных интересов – единственное средство от интересов национальных, способных даже золоту и серебру придать национальный характер.

Оказалось, что для выработки национальных и международных стандартов нет необходимости ни в национальных, ни в наднациональных правительствах и парламентах, ни в новых капиталовложениях в разработку некоего всех устраивающего продукта, достаточно просто договориться тем, кто заинтересован в его производстве, и тиражировать продукт уже готовый, совершенствуя его по мере развития технологий.

На рубеже XVI и XVII веков вслед за бумагой Европу начало покорять еще одно восточное изобретение – визитная карточка. Гостю при посещении чужого дома вместо того, чтобы представляться лакею, нужно было просто положить свою карточку на блюдо в его руках, а тот относил ее хозяину дома. Гость, отдавая карточку, был уверен, что лакей не переврет его имя, а хозяин, получая карточку, был уверен, что в прихожей именно тот человек, имя которого значится на карточке.

Карточку можно было оставить хозяину, если того не было дома, черкнув на обороте пару слов, и карточка становилась подписью визитера, можно было просто послать карточку с лакеем вместо себя в знак внимания по поводу какого-либо события приятного или не особо приятного для хозяина дома, да и при знакомстве во избежание недоразумений лучше было обменяться визитными карточками.

Вот из этого обычая обмена карточками родилось еще одно их свойство – чужие карточки стали чем-то, вроде рекомендательных писем: они свидетельствовали о знакомстве их предъявителя с тем, чье имя на них значилось. Тот, кто не желал такого использования своих карточек, просто загибал на них уголок. Если имя на карточке было достаточно весомым для хозяина дома, ее предъявитель мог рассчитывать и на теплый прием, и на кров, и на пищу, и, конечно, на кредит.

Этим свойством визитных карточек и предложил в 1946 г. воспользоваться специалист бруклинского Национального банка Флэтбуш по мелкому кредиту Джон Биггинс. Визитные карточки банка стали кредитными карточками: ее предъявителю в магазине достаточно было заполнить вексель на сумму покупки, а банк принимал этот вексель к оплате. Так второй раз был изобретен безналичный расчет.

Вскоре на карточках появилась перфорация, позволяющая считывать с нее персональные данные владельца, перфорация сменилась магнитной полосой, а ту сменяет чип. Надобность в заполнении векселя отпала – данные о покупке, продавце и покупателе по телефонным проводам попадают в банк, тот переводит деньги со счета покупателя на счет продавца. Появились и банкоматы, отсчитывающие клиентам банка и принимающие от них наличные.

Карточки, эмитируемые банками, подтверждали наличие счета в банке у ее владельца, но в 2002 г. появились карточки, ведущие свое происхождение от подарочных сертификатов крупных магазинов, замененных впоследствии дебитовыми карточками этих магазинов с фиксированной суммой на их счетах в банке. То, что было не под силу магазинам, оказалось в силах банка Нейшнл Сити груп – он стал выпускать подарочные карточки с возможностью пополнения счета – карточки становятся анонимными.

Кредитные карточки постепенно завоевывают мир, вытесняя из обращения бумажные деньги, это происходит благодаря одной особенности этих карточек – они не могут существовать в условиях монополии их эмиссии.

К середине пятидесятых годов свои кредитные карточки эмитировали более ста американских банков. Карточки пользовались популярностью, но их использование оставалось локальным: карточки принимали только те предприятия, что заключили договор с соответствующим банком, или сами эмитенты – ассоциации производителей товаров и услуг. Стать универсальным платежным средством карточки смогли только после подключения к их эмиссии крупных игроков, обладающих развитой банковской сетью, и готовых влиться в еще более разветвленную сеть.

Американ Экспресс – классический и крупнейший эмитент древнейших по происхождению векселей – дорожных чеков, приобретя в дополнение к своей сети сеть обслуживания карточек Юниверсал Тревел Кард Американской ассоциации отелей, выпустил в обращение в октябре 1958 года свою кредитную карточку. Уже через год было эмитировано около полумиллиона карточек, принимаемых к оплате 32 тысячами предприятий.

Чейз Манхэттен банк в 1958 г. тоже выпустил свою карточку. Начало было успешным: в первый же год появилось 350 тыс. держателей карточек, имеющих возможность использовать их более чем в пяти тысячах предприятиях, но уже на второй год наступил спад: количество карточек уменьшилось до 160 тыс., возросло количество невозвращенных кредитов, выросли операционные издержки, карточки вместо ожидаемой прибыли принесли убытки. Программа была свернута и продана в 1962 г. за 9 млн. долларов компании Юни Серв.

Юни Серв, пустившая в ход карточку Юни Кард, присоединилась к сети Американ Экспресс и начала к удивлению бывших владельцев извлекать из этого дела прибыль. Чейз Манхэттен выкупил в 1969 г. у компании Юни Серв свою же карточку уже за 50 млн. долларов, получил ежегодных убытков на 1 млн. долларов и уже окончательно расстался со своей карточкой, продав ее карточной системе, начало которой было положено одновременно с карточкой самого Чейз Манхэттен в том же 1958 г., когда к карточной игре приступил еще один крупный игрок – Бэнк оф Америка, выпустивший карточку БэнкАмерикард.

Так, едва появившись на свет, кредитная карточка продемонстрировала свой норов: Чейз Манхэттен банк, желая в одиночку, подобно Беллу, выстроить свою сеть и завоевать весь сегмент рынка без кооперации с иными банками, дважды потерпел поражение. Рынок поделили другие банки – банки, готовые к кооперации.

Современный национальный банк-эмитент – единственный источник национальной валюты на мировом рынке, а иных валют, кроме национальных, на современном рынке нет. Та эмиссия, что проводится для удовлетворения нужд правительств, обеспечена будущими налогами граждан, именно они должны вернуться обратно в банк-эмитент вместе с его прибылью – процентом по ставке рефинансирования.

Если бы банк-эмитент занимался эмиссией национальной валюты только под гарантии национальных правительств, мы, подобно гражданам Генуи, может, и ощущали бы связь наших налогов с долгами нашего правительства, но наши будущие налоги – далеко не основная часть эмиссии нашего банка-эмитента.

Шотландский авантюрист, игрок и бретер Джон Лоу, бежавший сначала от тюрьмы из родной Шотландии, а затем и из лондонской тюрьмы на Континент, был убежден, что чеканка настоящих денег вскоре вымрет, поскольку стоимость золота и серебра в этих деньгах произвольно определяется правительствами, да и ограниченное количество этих металлов в государстве замедляет оборот и тормозит развитие производительных сил.

Во Франции, чья казна была истощена правлением Людовика XIV, ведшего постоянные войны и одновременно с этим пытавшегося поддержать благосостояние подданных введением все новых налогов, Лоу нашел единомышленника в лице регента при малолетнем Людовике XV, Филиппа Орлеанского. Когда долг короны составлял уже 140 миллионов ливров, Лоу предложил ему предприятие, способное ежегодно приносить три миллиарда ливров дохода государству и 300 млн. ливров двору.

В 1716 г. им был основан Общий банк, эмитирующий свои банкноты, для свободного обращения подобно Риксбанку. В отличие от него и прочих современных ему банков-эмитентов Общий банк принимал к оплате банкнотами не только королевские векселя, но и векселя обычных французских торговцев, меняя свои банкноты на золото и серебро по первому предъявлению. Благодаря такой практике банкноты начали вытеснять из обращения изрядно похудевшие из-за законного королевского права обрезать монеты серебряные ливры, а банковским резервом стали не только золото, серебро и будущие налоги, но и долги купцов, проданные банку.

На следующий год Общим банком создается акционерная компания Миссисипи, получившая монопольное право на колонизацию и эксплуатацию французских владений в Северной Америке и торговлю со всеми прочими колониями. Акции очевидно успешного предприятия, основавшего в Луизиане город Орлеан, несмотря на высокую стоимость в 5000 ливров, идут нарасхват, но уже вскоре их приобретение стало возможным только на банкноты Общего банка. Общий банк, став эмитентом акций Общества и превращая в банкноты долговые обязательства, мог теперь эмитировать столько ливров, сколько требовалось для обращения во французской экономике, не оглядываясь на свой запас драгметаллов, постоянно пополняемый золотом и серебром от продажи банкнот, необходимых для выкупа очередных эмиссий акций компании Миссисипи, и возвращающихся обратно в банк.

В 1718 г. Общий банк стал Королевским, а общество Миссисипи обществом Всех Индий. Обществом Миссисипи было выпущено и обменено на банкноты, 300 тыс. акций, попав в руки Филиппа Орлеанского, эмиссия и акций компании Всех Индий, и самого Королевского банка, и его банкнот приобрела истинный размах: в первые же месяцы было эмитировано банкнот на сумму 1,5 млрд ливров, столько же акций самого банка, а тираж акций компании Всех Индий составил 600 тыс. на общую сумму 3 млрд. ливров. В обеспечение этих ливров Филипп Орлеанский предоставил банку все королевские доходы, вплоть до доходов с домениальных владений короля. Королевский банк стал продавать уже не сами акции компании и банка, а право на их покупку при очередной эмиссии.

К 1719 г. ни у короны, ни у компаний Лоу средств для обеспечения новых бумажных ливров уже не оставалось, однако их эмиссия продолжалась. Практически все свободные ливры, вместо ожидаемого Лоу их появления во французской торговле и промышленности, оказались на рынке ценных бумаг Королевского банка и компании Всех Индий. Для оживления рынка бумаг компании Всех Индий в начале 1720 г., когда Лоу стал генеральным контролером финансов Франции, был пущен слух о выделении ей короной 20 млн. ливров для разработок золота, найденного в Луизиане, бумаги взлетели в цене с 16 тыс. до 25 тыс. ливров, но сами ливры потихоньку начали вновь обращаться в золото и серебро.

Если бы этот отток был постепенным, может быть, Лоу и удалось бы его обратить в пользу бумажного ливра, но конкурент Филиппа Орлеанского в борьбе за регентство, герцог Бурбонский, однажды, в феврале 1720 г. подъехал со своей гвардией к Королевскому банку в тот момент, когда от него уезжало золото, предназначенное королевскому двору, и предъявил к оплате банкноты на сумму 60 млн. ливров. Золото погрузили в три кареты, и они проехали по всему Парижу, сопровождаемые на всем пути громким голосом герцога, вещавшем о двух мошенниках, грабящих короля и достойных виселицы.

Париж бросился менять банкноты на золото. Тут и выяснилась слабость системы Лоу: на три миллиарда бумажных ливров, выпущенных его банком, пришлось лишь 850 млн. ливров золотых и серебряных. За финансовым крахом последовал и продовольственный кризис: остатки бумажных денег начали искать убежище в реальном товаре. После нескольких девальваций бумажного ливра Лоу был смещен со всех своих постов и, оставив семью и имущество во Франции, бежал в Брюссель. К 1721 г. были ликвидирована и компания Всех Индий, и ее акции, и бумажные ливры.

Этот эпизод так бы и остался еще одним курьезом в истории денежного обращения, кабы не одно еще более курьезное обстоятельство: именно Общий банк Джона Лоу и стал прообразом современных национальных банков-эмитентов, а те инструменты, что банк применял в своей практике, стали основными инструментами финансовых рынков. Стоит ли удивляться тому, что современный банк смотрит на эмитируемую им валюту, как на один из таких инструментов, а последствия применения всех этих инструментов иногда удивительно похожи на историю бумажного ливра?

Существование справедливого процента на займы, благославленного самим папой, пригрозившего анафемой тем, кто сомневается в этом существовании, создало возможность появления современных государственных банков-эмитентов, эмитирующих долги национальных правительств и прочих банков, но задолго до них возникли банки, эмитирующие свои векселя без должного золотого покрытия, недостача золотого запаса у банков образовывалась благодаря национальным интересам.

Банки, прежде извлекавшие прибыль для своих вкладчиков из откупа королевских регалий – единственный легальный способ увеличения капитала за счет процента, получили право предоставлять займы под процент открыто. Естественно, что правом брать взаймы воспользовались те, кто отдавать не собирался и имел возможность не отдавать, то есть, те, кто раньше продавал право собирать налоги. Этим и объясняется длинная череда банковских банкротств, длившаяся более столетия. Если до появления благочестивых банков и короли, и города могли предъявлять претензии на займы только к торговцам, ведущим свои предприятия на их территории, то теперь их взоры обратились к банкам.

Судя по всему, и венецианский банк не избежал этого внимания: кажется, именно из-за него в 1619 г. у банка появился конкурент, основанный на абсолютно тех же началах. Вскоре весь капитал из первого банка перекочевал во второй, потому и можно утверждать, что это был один и тот же банк, но и во второй своей инкарнации он по крайней мере дважды приостанавливал выплаты. Возможно, это объяснялось тем, что республика Венеция начала эмитировать банкноты и открыла новый способ займа – эмитировала их несколько больше, чем у нее было золота в банке.

Венецианские банкноты дали толчок развитию частных банков при европейских правителях. Формально оставаясь частными, они полностью от них зависели, что устраивало и банки, и правителей. Шведский банк Пальмстрюка, основанный в 1654 г. и считающийся первым эмитентом современной национальной валюты, в главных инспекторах банка числил министра финансов, половину своей прибыли отстегивал шведской короне, а та считала этот банк своим карманом, неудивительно, что этот банк просуществовал лишь 14 лет.

Однако, существование подобного национального банка, эмитирующего векселя, а затем закрывающего бреши в своем золотом запасе сбором налогов, было признано полезным, и парламент, лишив короля влияния на управление банком-эмитентом и запретив ему впредь брать у этого банка взаймы, взял управление банком на себя, передав прежние полномочия банка Пальмстрюка банку Сландера. До 1701 г. ему было запрещено эмитировать банкноты, а лет пятьдесят спустя, этим правом наделили и прочие шведские банки с единственным условием: резервы для покрытия банкнот эти банки должны были держать в банке Сландера.

Опыт оказался удачным, Шведский Риксбанк существует и поныне, все так же эмитируя шведскую крону, оставшись в 1897 г. единственным эмитентом. Рецепт стабильности национальной валюты оказался прост: лишить исполнительную власть права распоряжения национальными средствами, хранящимися в частном банке. Так в 1668 г., за двадцать один год до рождения автора теории о его полезности, появилось разделение властей: фактически парламент, запретив королю брать взаймы у банка-эмитента, запретил ему вводить новые косвенные налоги, взяв эту плодотворную миссию в свои руки.

В 1148 г., после очередного добровольно-принудительного займа Генуи у своих купцов, те, основав ряд товариществ с капиталом, составленным из долгов республики, потребовали у нее право собирать налоги на сумму, равную ее долгам перед этими обществами, такое право было ими получено, потому что и в Генуе должности замещались по жребию, а через два с половиной века все кредиторы республики объединились в одно товарищество, основав банк св. Георгия. Банк кредитовал республику, собирал налоги, принимал вклады генуэзцев, тоже подобно венецианскому банку заводя строчки счетов.

Генуя получила себе удобного кредитора, кредитор надежные гарантии возврата займов в виде налогов граждан Генуи, а граждане Генуи надежный банк. Все экстренные платежи республики, вроде контрибуции наложенной на Геную Австрией, изъявшей почти все золото из банка св. Георгия, обеспечивались выпуском новых паев банка, погашаемых республикой ежегодными платежами, они скупались гражданами и большей частью жертвовались республике с условием обращения дохода от паев в погашение долга Генуи перед самим банком, то есть в уменьшение будущих налогов. Даже в спокойное время ради этого граждане зачастую жертвовали частью своих доходов. Так, гражданин Генуи Христофор Колумб отдавал часть своих доходов банку св. Георгия для уменьшения налогов на продовольствие.

Банк стал частью республики, обеспечив тесную связь между ее налогами, расходами и волей граждан, но постепенно банк стал вытеснять из сознания граждан самое республику, все более подменяя ее и в делах управления: республика, все увеличивая свои расходы, стала продавать банку уже не статьи своих доходов, а свои права на управление генуэзкими колониями.

То, как бы банк св. Георгия осуществлял свои, переданные ему республикой, властные полномочия во всей Генуе, помешало увидеть все то же обстоятельство: интересы национального единства и королевской власти одержали верх над интересами и граждан Генуи, и банка св. Георгия. Банк был ликвидирован после присоединения в 1808 г. Генуи к Итальянскому королевству.

Справедливость – понятие относительное. Если вы даете взаймы тому, кто способен за год получить 400% прибыли, справедливо ли вам рассчитывать хотя бы на четверть этой прибыли от предоставленного вами займа? Думаю, согласитесь, что справедливо, да и ваш заемщик благодаря убедительности этой логики будет с вами согласен.

Каждый взятый взаймы и посеянный мешок пшеницы приносил заемщику 5 мешков пшеницы нового урожая, один шел вновь на посев, оставалось 4 мешка. Вот из этих 4 заимодавец и забирал себе четверть в качестве процента и один мешок в качестве возврата займа, один мешок превращался в два, заем приносил 100% прибыли. Безумные проценты по займам средневековья основывались именно на этой сельскохозяйственной логике, а именно на этих процентах из наших сборщиков налогов и выросли олигархи, ежегодно собиравшие свои проценты на предоставленный некогда их предками капитал с потомков заемщиков, превратившихся со временем в арендаторов собственных земель: долг за давностью лет перешел с лиц на землю.

Справедливость взимания процента по займам подверглась всеобщему сомнению лишь тогда, когда короли столкнулись с денежным обращением и сами стали заемщиками. К тому времени на погосте уже прочно обосновалась христианская церковь, занявшая место прежнего языческого капища, те хозяйственные обязанности перед окрестными жителями, что прежде были возложены на жреца, нес теперь вместе с духовными поп – пресвитер, с ростом числа христианских общин заменивший в приходе епископа, ставшего экономом и блюстителем целой епархии. Выбирали попа так же, как прежде выбирали жреца – на общем собрании прихода, епископа выбирало себе собрание попов и отправляло за благодатью к другим епископам. На нужды церкви и всего местного причта жители скидывались по каждому десятому мешку из урожая, а поп отправлял каждый десятый мешок епископу. Римский папа, хоть и председательствовал на соборах, и представлял всю западную церковь в ее взаимоотношениях со светскими властями, но был тогда епископом Римской епархии, и выбирали его местные попы-кардиналы.

Первыми банками, начиная с Шумера, Вавилона и Египта, и были те самые храмы, выросшие на месте племенного погоста. Христианские храмы не составляли исключения из этого правила: храм св. Софии в Новгороде, например, тоже стоял на бывшем погосте, объединявшем три племени, и был держателем серебряного резерва всей земли, а новгородский архиепископ по совместительству был еще и министром финансов. Надо ли говорить, что он тоже избирался? Процедура была смешанной: вече определяло трех претендентов на выборах, а владыкой становился тот, кого определял жребий.

Стать такими же банками, как вавилонские и египетские храмы, храмам христианским мешал запрет на ростовщические операции, наложенный еще Никейским собором в 325 г., потому церковь была особенно ретива в деле искоренения ростовщичества, в 1179 г. она устами папы Александра III объявила ростовщиков лицами, лишенными причастия и христианского погребения. Христианское ростовщичество замерло, но ему на смену пришло иудейское – королям, их баронам и городам нужны были деньги.

Выступление папы Александра III произошло, менее столетия спустя после того, как епископ римский Григорий VII принудив всех духовных лиц к безбрачию, объявил себя единственным католическим папой на свете, себя и всех последующих пап наместниками св. Петра на земле и сам возжелал стать императором всей христианской паствы, заведя себе войско и корону. С тех пор право ставить своей волей епископов перешло к папе, а кардиналы встали выше епископов, образовав сенат при папе-императоре. Епископы стали обязаны папе десятиной, она обращалась в золото и отправлялась в папский подвал – будущий банк Святого Духа. Власть духовная копировала последние достижения власти светской и тоже требовала денег.

В XIII веке к борьбе с ростовщиками присоединились и светские власти. Максимальную ставку процента ограничили законами, в Пизе ростовщикам запретили жить в городе и обращаться в городской суд, английские евреи-ростовщики были высланы из Англии, короли, исполняя желание церкви, изгоняли ростовщиков, не преминув при этом присвоить их имущество, а затем продавали им право вернуться. Людовик VIII разрешил своим подданым не выплачивать проценты при возврате займов, правда, сами займы должно было вернуть в трехдневный срок под контролем баронов, собиравших часть сумм в пользу свою и короля, Людовик IX простил своим подданым треть их долгов ростовщикам…

Как же сами короли при этом брали взаймы? Они и не брали, они уже продавали банкирам и монашеским орденам право сбора налогов в своих королевствах. Папа тоже уступил свои права на сборы итальянским банкирам из 10% маржи и отлучал от церкви злостных неплательщиков своих банкиров. В Модене городские власти однажды в 1306 году поступили еще проще: они приняли закон, обязывающий тосканских торговцев под угрозой применения к ним силы предоставить моденской коммуне заем в 500 ливров, большей частью подобные займы не возвращались. Прочие же итальянские города обычно разрешали своим торговцам на своей территории операции, сумма которых не могла превысить в полтора раза предоставленные торговцами этим городам займы. Подобная практика вела только к увеличению предложения на рынке займов, но займы под проценты маскировались под иные операции – покупку, обмен денег или принятие вклада под вексель.

Папа Лев X, в миру Джованни Медичи, сын Лоренцо Великолепного, увеличил расходы папского двора на презентацию настолько, что они вдвое перекрыли доходы от всех папских предприятий и имений. Находясь на краю финансовой пропасти, он основал римскую курию из 638 чиновников, поглотившую и остатки казны, завещанной ему его предшественниками. Чтобы покрыть расходы, он назначил несколько новых кардиналов, уступил право назначать французских епископов королю Франции, начал безудержную эмиссию папских ценных бумаг – индульгенций, а в 1515 г. узаконил и процент по займам, признав справедливым такой процент, который покрывает издержки заимодавца по содержанию банка и издержки католической церкви по снятию греха, эти издержки были признаны равными первым издержкам и поступали в папскую казну. Банк Святого Духа начал набирать обороты.

Насколько курс валют, устанавливаемый Франкфуртской биржей, соответствует их покупательной способности на потребительском рынке, можно узнать, сравнив его с курсом Биг Мака, изобретенным в 1986 г. британским журналом "Экономист". Этот курс привязан к стоимости одного и того же стандартного изделия одной и той же фирмы, производящей и продающей его по стандартной технологии во многих странах, и состоит из набора стандартных продуктов местного происхождения, то есть он и должен, казалось бы, достоверно нам сообщить о том, сколько же серебра в национальном серебре.

В апреле 2008 г. за датскую крону давали на бирже 0,21 доллара, а курс Биг Мака для нее составлял 0,12 доллара, иными словами, биржа оценивала датскую крону почти вдвое дороже, чем те, кто использовал ее в расчетах друг с другом – производитель и потребитель Дании. Это несоответствие курсов уже не может быть объяснено только датскими косвенными налогами – биржевой валютный курс и призван был при своем появлении нивелировать их влияние.

Если деньги – такой же товар, как и прочие, а рынок – единственный способ определить стоимость этого товара, получается, что либо рынок – не единственный определитель, либо национальная валюта не подчиняется его законам, то есть она – не товар, либо же существует как минимум два рынка: один, где крона выступает в качестве средства измерения стоимости товаров, и второй, где она сама представляет собой товар, и эти рынки между собой никак не связаны.

С тех пор, как право эмиссии национальной валюты получил единственный национальный банк, биржевой курс отражает не количество серебра в датском серебре на потребительском рынке самой Дании, а стоимость инструмента под названием "крона" на финансовом рынке. Эмиссия крон призвана поддерживать не только национальное обращение товаров, но и обращение ценных бумаг, выпущенных иными национальными эмитентами, именно их курс ныне и влияет на определение стоимости самой кроны на Франкфуртской бирже, а приобретение этих ценных бумаг ныне освобождено от большинства национальных налогов. Те крохи крон, что достаются рынку для реального перемещения товаров и их производства, эту биржу не интересуют, впрочем, и самого эмитента национальной валюты внутренний рынок интересует все менее и менее. А кто он, этот эмитент?

Почти во всех странах, за редким исключением вроде Канадского Банка, эмитент – обычный коммерческий банк, его эмиссия – обмен иных валют на собственную и предоставление национальной валюты в долг национальному правительству и прочим банкам, испытывающим трудности с национальными средствами обращения, хранящим свои резервы в этом банке. То есть центральные банки, национальные банки, государственные банки и прочие федеральные резервные системы – крайне выгодные предприятия, наделенные правом жить на процентный доход от кредита, который они выдают теми же денежными знаками, что сами и рисуют.

Единственное ограничение эмиссионного пыла для этих банков – сознание того, что бесконтрольная эмиссия чревата инфляцией, но, увы, их основная обязанность – предоставление кредитов своим правительствам, а они могут и снизить свои долги перед банками, просто в один прекрасный день объявив, что нарисованные банками денежные знаки стали стоить в два раза меньше. У Датского Центрального банка есть только одна возможность опустить курс кроны на бирже – снизить ставку рефинансирования, тот самый процент, что он получает за свои кредиты. У Датского правительства в этом деле возможности не ограничены.

За год до знаменательных торгов на Франкфуртской бирже венецианские купцы, немало потерявшие на крахе множества банкирских домов, последовавших после того, как почти все итальянские государства, озабоченные волной предыдущих банкротств, ввели жесткий контроль за банковской деятельностью, основали собственный банк под эгидой республики, вложив в него свое золото. Поскольку большинство банкротств начиналось с невозврата ссуд крупными заемщиками, отказать которым в ссуде было невозможно, то есть теми самыми государствами, что и начали свой жесткий контроль, в устав банка ввели положение, запрещавшее ему выдавать ссуды.

Для внутрибанковского обращения банк завел и свою валюту, чтобы не зависеть от национальных особенностей прочих валют. Банк стал надежным местом хранения золота и удобным местом для расчетов: именно в его книгах появились те самые строчки счетов, позволившие купцам совершать сделки, не прикасаясь к золоту, лежащему на хранении в банке.

Венецианское правительство, избежавшее, как в основном и вся Италия, превращения своего судьи в короля, зато состоявшее из бывших сборщиков налогов, а ныне купцов-олигархов, тоже хранило свои деньги в этом банке. Более того: этот банк при своем появлении стал единственным банком Венеции, а банковское дело было объявлено государственной монополией.

Банк просуществовал до 1805 г., до появления, наконец, и в Италии королевства, созданного императором Наполеоном, послужив образцом для возникновения прочих банков, создаваемых европейскими купцами только для того, чтобы сохранить свои капиталы и облегчить взаимные расчеты. Они тоже ввели в свои уставы запрет на предоставление банками ссуд. К сожалению, то, что могло существовать в Венеции при купцах-олигархах, не смогло выжить при королях.

Ну да, опять инфраструктура. Монопольное положение банка Венеции, отсутствие у него права пользования вкладами и республиканский строй Венеции превратили его в рабочий инструмент и гарантию от банкротства самой Венеции и ее граждан, что формировали свое правительство с помощью жребия, как те крестьяне свое на погосте, с той лишь разницей, что они не позволяли никому занимать должности по два срока кряду.

На этот абсурдный на первый взгляд вопрос вот уже четыреста с лишним лет пытается ответить Франкфуртская биржа.

К тому моменту, когда в северной Европе начались поиски эквивалента для измерения цены товаров, то есть, когда торговля из меновой начала превращаться в настоящую торговлю, арабские серебряные монеты здесь были уже известны – они использовались европейцами для изготовления украшений. Переняв от арабов обычай расплачиваться за товар серебром, оказавшимся вполне приемлемым эквивалентом стоимости, Европа долго не чеканила своих монет, взвешивая и арабские дирхемы, и серебряный лом при совершении сделок. Наконец, как раз в ту пору, когда бароны получили свои владения от королей, началась и чеканка монеты.

Едва ли не у каждого барона завелось производство монеты, а хождение весового металла на земле этого барона было запрещено. Желающий торговать на его земле вынужден был нести свое серебро на его двор и менять за небольшую мзду на монеты баронской чеканки.

Короли внесли свою лепту в дело стандартизации, продавая своим баронам лицензии на совершение столь благого дела, но затем, конечно, продавать перестали, сосредоточив чеканку монеты на своих дворах, обосновав это тем, что подданные иногда бывали недовольны, обнаружив недовес в монетах. Этот недовес зачастую был и в королевских монетах – в первых золотых флоринах Эдуарда III, например, начеканенных в 1343 г., тоже был недовес, они явно не дотягивали до заявленной цены в 6 шиллингов. Рынок отказался их принимать, и уже через год они были изъяты из обращения и заменены ноблями, уже одним названием заявлявшими о благородстве их происхождения и неимении ничего общего с отвергнутыми рынком флоринами.

Чеканились монеты стандартного веса. В той же Англии 240 пенсов должны были составлять фунт серебра. В Священной Римской Империи такой мелкой монетой были крейцеры, чеканившиеся по 60 штук из одной унции серебра, то есть в фунте их помещалось 720, казалось бы, одна несложная математическая операция, и мы узнаем, что в пенни 3 крейцера. Если бы все было так просто!

В разных монетах, даже в 60 на вид одинаковых крейцерах, составлявших гульден, было еле заметное отличие в содержании серебра, но не этим была озабочена Франфуртская биржа. Она определяла покупательную способность одного и того же веса серебряных монет в разных странах, точнее, даже не самих монет, монеты можно было и перечеканить, а векселей, выданных в разных странах на одно и то же количество серебра, номинированное в национальных валютах. Покупательную способность национального серебра, благодаря королям и их косвенным налогам существенно отличавшуюся от страны к стране и постоянно колебавшуюся вместе с колебаниями королевской воли. Если еще учесть, что и бароны имели право на свои косвенные налоги, то понятно, почему Франкфуртской бирже суждено было стать главной биржей Европы и открыть новую главу в развитии рынка – рынок валют.

Появление этого рынка означало признание того факта, что единый европейский рынок приказал долго жить, разбившись на множество мелких национальных рынков со своими законами, ничего общего не имеющими с законами самого рынка. Этому разному весу фунта серебра, то есть косвенным налогам, мы и обязаны тем, что налоговые кодексы пухнут от новых статей, а статистические данные о торговле и финансах все менее отражают реальность. Сам же рынок все менее удовлетворяет тех, ради кого он и возник – потребителя и производителя, и все более занят самообслуживанием, все более становясь основным потребителем финансовых ресурсов – финансовым рынком.

В 1585 г. европейские купцы приняли для расчетов единый курс валют, установленный в ходе торговой сессии на Франкфуртской бирже. До появления первого бумажного фунта оставалось еще 109 лет.

Едва родившись, государство озаботилось увеличением налоговых сборов. Этого можно было достичь тремя способами: прямым увеличением существующего налога, введением нового и расширением налоговой базы – земель, с которых он взимался. Первый путь имел естественные ограничения – физиологические возможности налогоплательщика, и его физические возможности противостояния налоговым органам. К тому же, правом определения ставок прямых налогов обладали сами сборщики налогов, вовсе не желавшие объяснять вооруженным налогоплательщикам необходимость новых налоговых ставок.

Ну да, ну да, я помню: "В трудной борьбе с королевской властью, парламенты завоевали право…" В средневековой Англии, тем не менее, до появления на ее земле Вильгельма Завоевателя это право – право изменять прямые налоги, как и право утверждать основные законы и даже право выбирать и низлагать самого короля, принадлежало совету уитанов – наследникам тех первых сборщиков налогов. Во Франции изменить прямые налоги могли лишь Генеральные Штаты. Именно для реформы тальи они и были созваны в 1789 г., их превращением в Национальное собрание Франция обязана своему королю, вздувшему акцизы и пошлины ради модернизации национальной экономики.

Косвенные налоги – акцизы, пошлины и лицензии – изобретение наших судей, становившихся князьями и королями. Они могли своею собственной властью облагать этими налогами все: те товары, что рядом продавали, те товары, что рядом покупали, и даже те товары, что проходили мимо, право продавать и право покупать, право производить и право работать.

Именно эти косвенные налоги и позволили воспользоваться последним способом увеличения массы налогов – расширением налоговой базы. Этот способ привел сначала к колонизации пустующих земель и войнам, обеспечивающим эти земли пленниками-колонистами, таким образом были заселены все южные окраины Киевской Руси, да и в дальнейшем наши князья не брезговали этим способом, а когда незаселенных земель уже не осталось, начались и войны за населенные территории с соседями.

Эти войны уже при своем возникновении не были войнами за спорные территории, то есть не считались делом земли, потому князья и короли вели свои войны, нанимая войска и содержа их за свой счет. Точнее, за счет тех, кто вынужден был платить косвенные налоги, прибавляя их к цене своего товара, заставляя тем самым всех его потребителей оплачивать королевские прихоти.

Личные королевские и княжеские дружины были малочисленны, так, дружина князя Чарторыйского, одно время защищавшего Новгород, а затем Псков, насчитывала всего три сотни, основное же новгородское войско составляло земельное ополчение, в котором только тяжеловооруженной конницы, разбитой войсками Ивана Темного под Русой, подобной по вооружению отряду Чарторыйского, насчитывалось более пяти тысяч всадников.

Постоянные королевские войны, превратив нашего судью в воина, дали и начало возникновению из его наемников военного сословия - людей, обязанных уже лично королю военной службой за получаемый от него земельный надел, королевская армия превратилась в государственный институт, вобрав в себя и ополчение, а прямые государственные налоги остались лишь в домениальных владениях короля, прежнюю общегосударственную дань собирал на своих землях для себя новый землевладелец. Крупные землевладельцы в своем экономическом поведении ничем не отличались от короля, также первым делом вводя на своих землях пошлины, акцизы и лицензии.

Да, запретительные пошлины, которые нечаянно изобрел король Эдуард III, в конце концов, привели к становлению выделки сукна в Англии, но почему же она не возникла в Англии еще до Эдуарда III? Да потому, что до запрета вывоза шерсти и приглашения фламандских купцов для организации этого производства, иноземным купцам, было запрещено находится в Англии более сорока дней и держать на ее земле склады и дома, иначе они подорвали бы прежний основной источник дохода короля – экспорт шерсти, а коль скоро иноземные купцы до появления этого запрета платили королю за право жить и работать в Англии, то есть покупали себе это право, то король однажды счел себя вправе его и не продавать.

Это установление было продиктовано не только королевским интересом, оно поддерживалось и гильдиями английских купцов, и Палатой Общин, где большей частью и были представлены английские купцы, не желавшие появления конкурентов. Так рождалось единство национальных интересов.

Забавно, да? Одно и тоже слово, произойдя от слова "кибел" – "получать", превратившись в еврейское "предание" и арабское "расписка", стало в русском языке обозначать "колдовство" и "порабощение", дабы не путать эти два понятия, приобретя для первого случая лишнюю "б". "Горе тому, – говорит Каббала, – кто зрит лишь тело Торы и не способен узреть ее душу." Вот и попробуем узреть, откуда взялись наши кабалы, под которыми никто из нас не расписывался, и в чем заключена каббала, позволяющая им существовать. Заглянем в душу Налогового Кодекса.

Конфликты до появления собственности разрешались очень просто: спорящие стороны, если даже увещевания соседей не приводили к их примирению, устраивали между собой поединок. Это не обязательно подразумевало драку между сторонами, достаточно было, связав им ноги и руки, бросить обе стороны в подходящий водоем. Выжившая сторона объявлялась виновной и жертвовалась богам на вечернем пикнике, устраиваемом по этому поводу довольными разрешением конфликта соседями на местном погосте рядом с захоронениями усопших родственников. Если же ни одна сторона не выживала, пикник превращался в тризну по праведникам, молившимся разным богам, конфликт между сторонами наполнялся эзотерическим смыслом. Если одна из сторон конфликта успевала до объявления поединка прикончить другую, то ее ближайшие родственники получали право прикончить первую. Ближайшие родственники выжившей стороны конфликта, снаряжали ее всем необходимым в дальнем пути и прощались с ней навеки, чтобы не получить право прикончить того, кто ее прикончит.

Общество очень жестко, эффективно и дешево гасило межличностные конфликты, но традиционный способ их предотвращения и разрешения не работал в имущественных спорах. Тому, как вырабатывался новый способ предотвращения конфликтов, мы и были свидетелями в девяностые годы. Этот способ уже требовал некоторых затрат на свое существование для содержания судьи и его исполнительного аппарата, способного утихомирить недовольную решением суда сторону.

Погост еще до появления на нем постоянно действующего суда был и приютом для всех обездоленных, кормившихся около него из добровольно-принудительных приношений на погост окрестных жителей, собиравшихся на нем, чтобы решить общие для всех проблемы и определить перспективы своего развития. Для жителей погост еще служил и складом того имущества, что было небезопасно хранить дома, и страховой кассой, призванной покрыть убытки от обстоятельств непреодолимой жителями силы. С появлением собственности жителям потребовалась письменность, чтобы прочитать чужие претензии и написать в ответ свои. Суд тоже стал фиксировать свои постановления на письме, а при погосте появилась школа.

Очень скоро добровольно-принудительные взносы жителей на содержание погоста превратились в обязательные платежи, разверстываемые на каждую мужскую душу, обладавшую земельным участком и участвующую в обсуждении проблем и перспектив. Платежи, естественно, были равными, и их величина устанавливалась в ходе тех обсуждений. Некоторые души богатели и приращивали свои земли, некоторые оставались и вовсе без земли, для одних содержание погоста стало малоощутимым, а для других неподъемным.

Чтобы восстановить справедливость и элиминировать разницу в доходах душ при определении необходимых и достаточных для содержания погоста трат, платежи стали брать, исходя из величины владений, справедливо полагая, что эта величина и определяет ежегодный доход души. Вряд ли можно назвать это налогом, скорее, это были паи, вклады в спокойствие ведения общего и своего хозяйства, но именно эти платежи и привели к упованиям на государство в деле справедливости, страхования, образования и определения наших перспектив, после того, как они, наконец, стали налогами, а с погоста к нам явилось государство.

Наш погост, став центром для многих поселений, уже не мог вместить всех, желающих поучаствовать в самоуправлении – определении общих трат и частных платежей, желающие стали тянуть жребий, вытянувшие жребий и отправлялись на погост вместе с обозом с платежами. То ли желающих самоуправляться вскоре не осталось, то ли надоело тянуть жребий, а скорее всего, настоящие хозяева решили, что их хозяйства им важнее, нежели сопровождение обоза с последующей пьянкой, но со временем появились уже постоянные делегаты и возящие на погост платежи, и решающие сколько их должно быть.

Так и родилось наше государство с профессиональными чиновниками, собирающими дань и определяющими ее размеры. В тот миг, как только определение размера общих платежей для своего содержания попало в руки профессиональных чиновников, завершилась короткая эпоха демократии, а судья на нашем погосте и стал главой новорожденного государства. С той поры нам только и осталось, что спорить о перераспределении налогов, их справедливости и направлении вырученных государством из наших карманов средств, само право государства на наши деньги обсуждению уже не подлежит.

Не буду пока распространяться о том, как вскоре вся земля стала принадлежать этим чиновникам, тем более, что и не всегда такое случалось, иногда эту землю и завоевывали, но любое государство на этой земле получало для своих нужд уже готовую удобную инфраструктуру сбора налогов и готовность населения их выплачивать.

Да, о бесплатном хлебе. Он полагался гражданам всех античных республик, не имеющим средств к существованию. Наследие того проклятого прошлого, когда государство выросло на погосте, поглотив и страховой фонд, и приют для нищих. Это наследие аукнется Борису Годунову, когда под стенами Кремля будет ходить народ, требующий хлеба, ибо готовность выплачивать подати, для населения и означала, что свои сельскохозяйственные риски они страхуют этими податями. И ведь осознавал это царь Борис – покупал хлеб и раздавал его требующим, иное дело, что и этого хлеба тоже не хватило, но народ давно уже перестал считать ставшие чужими деньги…

Паровозы вымерли не оттого, что их КПД перестал устраивать железную дорогу. Если пересчитать КПД всей цепочки от получения до потребления рафинированных энергоносителей – дизельного топлива и электричества, неизвестно, чей КПД будет выше, паровоза или его конкурентов. Последние паровозы не выработали свой ресурс и были сняты с линий потому, что на линиях перед тем исчезла инфраструктура обслуживания паровозов, а исчезла она оттого, что ее поддержание в рабочем состоянии обходилось уже дороже, нежели замена паровой тяги на дизельную или электрическую.

Кажется, вслед за паровозами скоро мы простимся и с проводной телефонией. При своем возникновении она создала в каждой стране своего монополиста – единственную телефонную компанию, обслуживающую всех абонентов. Обеспечили возникновение таких монополий существование того самого телефонного провода, соединяющего каждого абонента с телефонной станцией и государство, признавшее существование телефонных монополий естественным на том основании, что существует этот провод.

Итогом монопольного рынка было то, что даже форма и начинка аппарата, введенные в оборот Эриксоном, тиражировались всеми фирмами и в основном не менялись на протяжении сорока лет, а автоматические станции, для работы с которыми он предназначался, начали вытеснять телефонных барышень через тридцать лет после появления первой АТС, изобретенной не Беллом и не его служащим, а разъяренным гробовщиком Строугером, после того, как ему открылось, что телефонисткой на станции работала супруга его конкурента, соединявшая с ним клиентов, называвших номер самого Строугера.

Белл – изобретатель и первый производитель телефона в Америке, первое время продавал нечто, наподобие игрушечных телефонов моего детства – два телефона, соединенных проводами, а первую телефонную станцию на шесть номеров построил Холмс, тоже, как вы догадываетесь, не на пустом месте: он был владельцем фирмы, устанавливающей банковскую сигнализацию, – именно шесть банкиров и стали первыми в мире абонентами телефонной станции.

Правда, первой в мире телефонной монополией стала все-таки компания Белла благодаря интеллектуальной собственности – патенту Белла на свое изобретение, но монополией в США уже готовилась стать другая проводная монополия – телеграфная компания Вестерн Юнион, построившая свои телефонные сети и станции. Все это пришлось уступить по суду компании Белла, она же поглотила в дальнейшем и сами телеграфные сети Вестерн Юнион, став единой Американской Телефонной и Телеграфной компанией.

Пожалуй, лишь в Америке и появился монополист без участия государства, прочие государства предпочитали либо давать концессии одной компании, либо, как в Германии, выращивать собственного монополиста.

В отличие от электрических сетей, первых мелких частных сетей, предоставивших возможность появлению множества приборов разнообразного применения, коренным образом преобразовавших производство и быт, телефонные сети, изначально явившись собственностью монопольной телефонной компании от станции до телефонной трубки, позволили поставить рядом с телефоном только телефакс, хотя, в принципе, они могли передавать любые информационные потоки.

Там, куда не доставали телефонные провода, поневоле приходилось пользоваться радиосвязью. Рождению УКВ сетей, тех, что стали прообразом сотовых сетей мобильной связи, мы обязаны все тому же автомобилю. Ультракоротковолновый диапазон – единственный, способный обеспечить устойчивую мобильную радиосвязь в городе, но его волны можно уверенно принимать только в пределах прямой видимости. Эту проблему и решали с помощью сети передатчиков, покрывавшей весь город. Такими сетями пользовались все экстренные городские службы и такси.

В то время, когда АТС еще не пришли на замену всем барышням, в лимузинах тех, кто первым завел у себя дома электрическое освещение и телефон, появились и радиотелефоны с выходом в городскую сеть. Дальше – дело техники. Радиотелефоны стали множиться и уменьшаться в размерах, они проникли в дома, лишив провода телефонную трубку стационарного телефона, наконец, радиотелефон превратился в обыденный мобильник, сразу начавший обрастать теми функциями, что были почему-то неведомы аппарату Эриксона.

Сложности с распределением каналов, номеров и оплаты входящих-исходящих между разными операторами, то, что являлось аргументом в пользу телефонной монополии, были преодолены практически мгновенно, и мы теперь имеем возможность выбирать себе оператора по вкусу, оставаясь всегда на связи. Как замена топлива в фонарях превратила уличное освещение в нечто большее, так и простая замена технологии передачи телефонного сигнала, сделала телефон более, нежели телефоном, послужив началом качественного изменения самой телефонии.

Боюсь, если бы электрические компании сразу попали в те условия, в которых начинали работать компании телефонные, жили бы мы с единственным электрическим прибором – лампочкой, занявшей место газового рожка на стене. Такой лампочкой и стали современные финансы, ведущее свое начало от банковских билетов банков-банкротов. Так же, как современные технологии связи уничтожили монополию телефонных компаний, позволив обойтись без проводных сетей, так и современные технологии денежного обращения уже угрожают монопольному положению государственных финансов, требующему инфраструктуры, поглощающей все больше средств для поддержания ее в рабочем состоянии, плодящей лишние деньги там, где их и без того избыток, и изымающей в качестве компенсации этого избытка в том месте, где их не хватает.

Всем известно, что КПД паровоза не более пяти процентов, но мало кому известно, что паровозный котел столь же похож на прямоточный котел паромобиля, сколь и на обычный чайник, стоящий на газовой плите. Если пар, генерируемый чайником, попытаться использовать в качестве рабочего тела парового двигателя, то у такого двигателя КПД будет еще меньше, чем у паровоза.

Меновая торговля – встречное перемещение обмененных друг на друга товаров, превратившись в процесс обмена денег на товары, их перемещения и обмена снова на деньги, то есть, в собственно знакомую нам торговлю, потребовала и иной финансовой инфраструктуры, способной поднять коэффициент полезного действия денег, обслуживающих торговые операции.

Первое время купцу приходилось везти с собой из Венеции золото, и менять его в Лондоне на серебро, чтобы приобрести товар, но века с XII он уже возил с собой вексель – обязательство банкира обменять золото, отданное купцом ему в Венеции, на серебро в открывшейся в Лондоне лавке этого банкира.

За товар тоже оказалось удобнее расплачиваться тем же векселем, написав на его оборотной стороне, кому следует получить серебро. Постепенно векселя вытеснили из обращения и золото, и серебро, осевшие у банкира и ставшие гарантией вексельного оборота. Те же векселя заменили и монеты, ранее ссужавшиеся банкиром. Золотые и серебряные монеты остались в обращении лишь в розничной торговле.

Встречаясь на рынке, равные долговые обязательства купцов перед банками и банков перед купцами взаимно уничтожались. Чтобы учитывать все выданные и принятые к оплате векселя, банки завели банковские книги. Эти книги дали толчок к развитию письменных банков. Такие банки принимали к оплате векселя, выписанные уже самими купцами-клиентами банков, сумма их денежных обязательств просто списывалась из строки купца, выдавшего вексель, и заносилась в строку купца его предъявившего. Банки из прежних меняльных лавок превращались в современные банки.

Торговля переходила к безденежному обороту, строчки банковских записей уже отражали не количество золота в подвалах банка, а реальное движение товаров. Банки начали предоставлять кредиты, ориентируясь на вектор этого движения, принимая в качестве своих активов закладные на товар, недвижимость и все ликвидное имущество своих заемщиков. Естественно, вместо монет заемщик получал все тот же вексель.

Вдохновленные вексельным обращением банки стали выпускать в обращение и свои кредитные обязательства на предъявителя, которые заменяли монеты уже и в розничной торговле. Получая такой банковский билет, его обладатель был уверен в возможности его обмена на то количество серебра или золота, что гарантировал выпустивший его банк. Как впоследствии оказалось, зачастую уверен был зря: банк, выпускавший этот билет, не напрасно называл его кредитным, подразумевая, что его обладатель предоставил банку кредит на ту сумму, что была на нем обозначена.

Банк уже давно держал у себя столько звонкой монеты, сколько ему было необходимо для текущих операций, когда же перед его окошком появлялось столько предъявителей его банкнот, что этих монет на всех не хватало, а занять монеты было не у кого, банку приходилось объявлять себя банкротом, отказываясь от своих обязательств.

Государство, уже давно отнявшее у всех право чеканить стандартную монету, воспользовавшись этими банкротствами, отняло у банков и право печатать банкноты. Теперь в стране имели право на хождение только банкноты, выпущенные самим государством, зато это хождение стало обязательным на всей его территории. Кредитная эмиссия банков была тоже ограничена, основным кредитором стало государство, кредитовавшее сами банки под определенный им же процент.

Поскольку государство банкротом быть не может по определению, а запасы превратившегося в единственный металл, на который государством обменивались банкноты, золота и у него не превышали прежние банковские запасы, то цена банкноты стала определяться рыночным способом: при росте спроса на золото, что бывало очень часто, она уменьшалась, изредка при спаде – увеличивалась. Так появилась современная национальная валюта, ее рыночный курс и постоянная ее девальвация.

Торговля требовала от государства постоянного увеличения денег в обращении, оно откликнулись на это эмиссией и отказом менять свои банкноты на золото. Некоторое время еще просуществовали привязка национальных валют к золоту и обязательства государств применять в расчетах между собой именно золото, но скоро и эти обязательства канули в Лету, цена национальной валюты стала определяться сравнением ее с иными валютами.

Запрет банкам печатать свои банкноты и замена банковских банкнот и банковских финансовых систем государственными, не оздоровив денежное обращение, превратили множество разновременных локальных банкротств отдельных банков в хроническую инфляцию, ставшую еще одним косвенным налогом, распределенным на все население. КПД финансов, поднявшись над уровнем чайника без ведома государства, застряло при его деятельном участии на уровне паровозного котла.

Неблагодарное это дело – прогнозы. Некогда все футурологи на службе городских советов единогласно полагали главной городской проблемой лет через пятьдесят навоз от увеличившегося в геометрической прогрессии поголовья лошадей в городах. Попробуйте ныне завести в городе лошадь. Уже через тридцать лет после этих прогнозов не только поголовье лошадей в городах не увеличится, но и сама инфраструктура для проживания лошадей в городе исчезнет вместе с ними, место лошади в городе прочно займет автомобиль.

Судя по тому, что наши правители снова решили дать бой инфляции, будущее наше проясняется, поскольку воевать с ней собираются те же, кто блистательно закончил прежний бой, объявив дефолт, и тем же оружием. Представление правительства о том, что инфляция бывает только оттого, что в стране слишком много денег, и должно нас привести к следующему дефолту. Но пока мы не о нынешнем нашем правительстве.

То, что автомобиль – это вовсе не так хорошо, как сперва казалось, выяснилось уже в начале семидесятых годов вместе с ростом цен на бензин. Кроме возросшей цены заправки, автомобиль стал неугоден и тем, что в его выхлопе содержатся вредные и ядовитые вещества. Правительства срочно стали принимать перспективные программы по снижению содержания этих веществ в отработанных газах, а производители стали разрабатывать менее прожорливые двигатели. Попытки перевести их на иной вид топлива остались попытками: даже подорожавший бензин оставался более дешевым топливом, нежели предлагавшиеся его заменители.

Правительства в начале следующей волны подорожания бензина постановили отказаться от бензиновой зависимости и засеять пустующие благодаря тем правительствам земли культурами, способными после переработки давать биологический заменитель ископаемого топлива. Земли пустовали из-за политики сдерживания падения цен на продовольствие: Европа и Америка с Канадой производили его слишком много, и в качестве компенсации за пустующие земли фермеры получали от правительств либо прямые дотации, либо, как в Англии, государство приобретало установленное им количество продукции по завышенным ценам, а продавало его дешевле. То есть в Англии оно делало для сокращения производства именно то, что делал и Советский Союз, полагая эти операции стимулированием его роста. Впрочем, нынешние наши аграрии-политики до сих пор так и полагают.

Наложившись на увеличение емкости мирового рынка продовольствия из-за появления на нем новых потребителей – азиатских стран, строивших свой рынок, и приток денег на товарные биржи из прежних их аккумуляторов – ипотеки и фондового рынка, эти засеянные биотопливом поля привели к росту цен на продовольствие. О емкости продовольственного мирового рынка можно судить хотя бы по тому, что в Южной Корее до сих пор на каждую душу приходится чуть более 30 кг мяса в год, а на американскую душу – в четыре раза больше. Наша рыночная душа, для справки, поглощает своего мяса 37 кг, и еще 20 кг покупает на том же рынке, советская же душа ела всего около 78 кг, при импорте 10 кг.

Бензин, похоже, начал свой ценовой взлет по тем же причинам, что и продовольствие, роль засеянных биотопливом полей, катализатора этого роста, взяли на себя правительства стран ОПЕК: обеспокоенные в конце 1990 г.г. резким падением цен на сырую нефть, они сократили ее добычу, лишние деньги, покинув иные торговые площадки, в то время находившиеся в зоне риска, ринулись на самые эффективные операции – покупку и продажу постоянно растущей в цене сырой нефти. Это позволило стабилизироваться инвестиционным рынкам, но стало и причиной устойчивого роста цен на сырье.

Государства, взяв на себя роль рыночных регуляторов, пошли по стопам все того же Эдуарда III, из-за нехватки серебра в Англии для чеканки фунтов, пустившего в оборот золотые нобли. С тех пор его подданные, лишенные права экспортировать шерсть, отправляли на Континент то золото, то серебро, меняя фунты на нобли, если золото на континентальном рынке дорожало, и нобли на фунты, если поднималось в цене серебро, Англия медленно, но верно лишалась и фунтов, и ноблей, нехватка денег в обращении приводила к сокращению производства и… инфляции.

Нефть и продовольствие, став из товара финансовым инструментом, становятся угрозой для самого финансового рынка и для самих финансов, тем более, что еще один прежний эффективный финансовый инструмент – ипотечные закладные, приведя их после того, как они и стали финансовым инструментом, к неликвидности из-за резко возросшей, а затем и упавшей цены на недвижимость, приказал долго жить.

Когда цена на бензин сравняется с ценой коньяка, мы вспомним и о паромобилях, и об электромобилях. Предубеждение к ним канет в лету – уже сейчас в ответ на растущие цены появляются бензино-электро автогибриды, но нам еще предстоит с удивлением узнать о том, что КПД современного парового двигателя выше, чем у дизеля, а его размеры и вес лошадиной силы такие же как у бензинового, и о том, что электромобилю вовсе нет причины стоять часами на зарядке аккумулятора – достаточно всего лишь поменять в нем сам аккумулятор. Для перехода на иное средство передвижения всего-то и нужно – выстроить для него соответствующую ему инфраструктуру.

Так и строил сам себя наш рынок, не имея под собой почвы: сначала он возвестил о своем наступлении стрельбой, знаменующей зарождение собственности и состязательного суда, а затем стал искать основу для своих финансов – эквивалент стоимости, найдя его в наиболее твердой на тот момент валюте. Может быть, предоставленный самому себе он и вырос бы до промышленного уровня, но предел его росту неминуемо должно было положить государство, обеспокоенное и стрельбой, и пренебрежением к собственной валюте, независимо от того, кто заседал в правительстве, убежденные либералы-рыночники или коммунисты-антирыночники.

Современный рынок строил сам себя более тысячелетия, если бы у наших реформаторов и у нас было это тысячелетие, не было бы национального государства, а вокруг были бы подобные нам строители рынка, можно было бы успокоиться и ждать, когда он сам себя построит. К сожалению, наше строительство началось уже в национальном государстве, мало того, в государстве, находящемся в заключительной фазе индустриального развития, преодолеть фазовый переход, оказаться в постиндустриальной фазе нам и мешала прежняя инфраструктура. Но не рыночная инфраструктура, а властная.

Существовало два способа проведения наших реформ. Первый – трансформация существующих государственных институтов, обеспечивавших функционирование социалистического рынка – производство товаров и их распределение, в частные, превратив их из единых, централизованных образований во множество мелких агентов. Это позволило бы, сохранив достигнутый уровень производства, провести его реструктуризацию: ненужное отсеялось бы само, а нужное получило бы развитие. На этом пути сохранились бы наши финансы и промышленность, но этот путь требовал введения местного самоуправления и состязательного суда, что привело бы к утрате контроля центра Империи над своей периферией.

Второй путь – сохранить административный суд и контроль над всей доступной Империи территорией, то есть российское традиционное единство власти и собственности, пожертвовав существующей инфраструктурой рынка вместе с производством, и провести реформу имперских властных структур, сделав их более приемлемыми для фазового перехода.

Этот путь и был выбран нашей Империей. Империей, а не ее реформаторами – они оказались пешками в той игре, что ведет с нами наше государство, меняясь в соответствии с веяниями времени, но всегда сохраняя за собой право суда по всем делам на всей своей территории и оставляя в своем владении большую часть своей собственности, иногда предоставляя право владения меньшей частью своим подданым.

Кажется, на сей раз Империя ошиблась. Приняв благоприятную для нее рыночную конъюнктуру за результат завершения своей рестуктуризации, она перешла к собиранию своей собственности. Результат этой ошибки может оказаться очень плачевен и для нее самой, и для нас. Возможно, именно на сей раз на пути Империи и встанет рынок, может быть, для современного рынка и окажется невозможным соединение власти и собственности в одних руках, но пока цивилизованный мир убеждает нас в обратном, налагая все больше административных ограничений на права и распоряжения, и пользования, и владения собственностью. Может быть, наша Империя не отстала в своем развитии, а обогнала весь цивилизованный мир?

Говоря о России, ни в чем нельзя быть уверенным, в этом она сходна с Фордом модели "Т". Безусловно, это не единственное сходство: она так же предпочитает преодолевать подъемы задним ходом, столь же шумна, дымна и неудобна, вместо педали акселератора у нее педаль переключения скоростей, а подача газа регулируется рычажком, справа от рулевого колеса. Она точно так же, как и Форд "Т", норовит задавить своего водителя, когда тот пытается завести ее двигатель, а потом долго чихает и трясется в конвульсиях, пока не заработают все ее четыре цилиндра.

Когда же все эти цилиндры начинают отрабатывать все свои четыре такта, тут-то и проявляется разница с творением начала ХХ века – перед нами является все та же Империя, берущая начало в сельце Боголюбове под градом Владимиром, населенном благодетельным святым князем Андреем Юрьевичем беглыми от Степи людишками, сидящими на его земле и подчиняющимися его суду, как те вилланы из лордовской виллы.

Тот грозный "денежный навес" над советской экономикой составлял 400 млрд. рублей, около 700 млрд. долларов, считая по советскому курсу. Цифра, способная привести в трепет любую экономику, но стоимость основных средств Советского Союза, то достояние, что было обещано им в обмен на рубль, составляла около 2 трлн. рублей. Достаточно было просто продать населению то, что ранее иметь ему было запрещено: фабрики, заводы, магазины, грузовики, тракторы… не все, лишь пятую часть всего, и этот навес исчез бы, растворился, мы же предпочли взорвать этот навес вместе со всей экономикой. Преимущество в стартовых условиях перед послевоенной Германией, половина промышленности которой лежала в руинах, а другая уже являлась чьей-то собственностью, мы утратили в течение первого же месяца реформ.

В первый год реформ инфляция составила 2000%, промышленность перешла на бартер, зарплата на заводах и фабриках выплачивалась зачастую продукцией этих заводов и фабрик. Денег катастрофически не хватало и промышленности, и целым регионам не только из-за того, что правительство, борясь с инфляцией сознательно задерживало платежи, но еще и потому, что правительство реформ, забыв устроить казначейство, переводило деньги через коммерческие банки, успевавшие за те месяцы, что их ожидал получатель, извлечь из этих денег прибыль, достаточную для передачи ее ожидавшему.

Это было нашим способом развития банковской системы, хотя банковская инфраструктура, как и инфраструктура современной торговли, у нас существовала и прежде, достаточно было, реформировав доставшиеся России в наследство от Советского Союза банки, сделать их отделения самостоятельными агентами рынка, и мы бы получили вполне приличную банковскую систему.

Рынок строит себя сам, но только такой рынок, строительство которого позволяет инфраструктура. Вряд ли реформаторы, приступая к реформам, имели в виду тот рынок, что получился в результате реформ. Граждане взяли мешки и полетели в Турцию, Китай, Польшу, Грецию, обменяв обесценивающиеся рубли на доллары, за товаром для насыщения рынка. Розничная торговля перешла на оплату по реализации товара, получая товары в кредит от поставщиков. Оптовая торговля умерла. Отечественный производитель, лишенный ее поддержки, тоже был при смерти.

Правительство, считавшее, что тот, кто не способен удовлетворять запросы рынка, и должен умереть в этой гонке, не заметило того обстоятельства, что рынок, строившийся им, запрашивал мелкий опт и розницу в кредит, а не массовую продукцию промышленных предприятий по предоплате, промышленные предприятия, вынужденные работать на склад и предоставлять товарный кредит розничной торговле, что требовало дополнительных затрат, не имели возможности перейти в своих операциях с обесценивавшегося на глазах рубля на доллар, а правительство в это время увеличивало налоговую нагрузку на предприятия. Выживал в этих условиях лишь тот, кто мог оперировать твердой валютой и скрываться от налогообложения, он и стал в наших условиях искомым правительством эффективным собственником.

В довершение всех бед правительство стало бороться с инфляцией, сжимая денежную массу. Сжатие было настолько успешным, что вовсе выдавило рубль из обращения. Цепочка неплатежей, инициированная правительством, вскоре вернулась к нему же отсутствием налоговых поступлений и платежей за услуги естественных монополистов. Уже государственные структуры стали принимать в качестве платежей в бюджет продукцию и услуги предприятий.

Забавно, но первыми начали бороться с инфляцией, сжимая денежную массу, американские президенты. Причем дважды. Первым это делал Никсон, добившись падения производства и удорожания товаров, то есть увеличения инфляции и сокращения товарной массы вслед за сокращением денежной, вторым был Рейган, в самом начале своего президентства получивший такой же результат. Американские грабли нам настолько понравились, что с подачи МВФ мы тоже решили на них наступить, хотя до этого их испробовали чуть ли не вся Африка и Латинская Америка.

Оказавшись перед угрозой банкротства, правительство украло идею у С. Мавроди и начало увлекательную игру в строительство пирамид ГКО, это позволило приостановить инфляцию, но окончательно вытеснило рубль и отечественного производителя с рынка. Эту операцию правительство России затеяло после приватизации, и она ударила уже и по приватизированным предприятиям.

По темпам инфляции и разрушениям в промышленности, недоверию к национальной валюте и степени неудовлетворенности потребностей населения мы оставили дореформенную западную зону оккупации Германии далеко позади себя уже через два года с начала наших реформ. Единственное, что удалось нам преодолеть – нормативное распределение по карточкам и талонам. Россия существовала благодаря мешочникам-челнокам и кредитам МВФ. Аргумент Эрхарда в защиту своих реформ – "раньше все стоило меньше, но искать приходилось дольше", повторяемый в разных вариациях нашими реформаторами, в наших условиях звучал просто издевательски.

СССР получил в наследство от прежней инкарнации нашей Империи уже промышленный вариант торговли и производства. Попытки большевиков создать иной регулятор для них вместо рынка на научной, рациональной основе потерпели крах. Производство замерло вместе с уничтожением торговли, и большевикам пришлось строить свой рынок. Начали они это строительство с червонца – ценной бумаги, приравненной по стоимости к царскому золотому десятирублевику, то есть с нормализации денежного обращения. Червонец вытеснил совзнак в расчетах при крупных сделках. Чтобы сориентироваться в ситуации, большевикам понадобилось пять лет экспериментов, причем, три года из них пришлись на Гражданскую войну, когда всем было не до производства, торговли или финансов.

Место червонца двадцатых годов при расчетах в ходе наших реформ через два года уверенно занял доллар. Даже при покупке машины или квартиры покупатель смотрел на продавца с удивлением и крутил пальцем у виска, когда часть денег продавец требовал в рублях, а не долларах. Рынок строил себя сам, компенсируя отсутствие необходимой ему части инфраструктуры заимствованием ее у соседей.

Рынок начинает себя строить сам, когда у него уже есть основа для этого строительства – собственность и торговля. Торговлю порождают собственность и финансы, она в свою очередь стимулирует появление промышленного производства и сама становится отраслью промышленности. Все дальнейшее развитие инфраструктуры рынка обеспечивают эти две пары, лежащие в основе всякого последующего новшества: финансы и торговля, собственность и суд.

Собственность сама возникает из владения, если на эту собственность нет иных претендентов, когда же они появляются, то споры о собственности порождают и место для этих споров – суд. Если арбитром в этом суде выступает заинтересованное лицо, если оно само может претендовать на эту собственность, то очень скоро вся собственность в округе будет принадлежать ему. В наших судах арбитром так и остался единственный наш собственник – государство. Одного этого хватило бы, чтобы за наш первый рыночный год из страны убежали средства, сравнимые с государственным бюджетом, но перед тем наше государство усиленно расшатывало еще одну основу рынка – финансы.

Торговля смогла превратиться из посредника между покупателем и производителем в основного кредитора промышленного производства и собственника еще непроизведенного товара на том этапе развития рынка, когда функция денег перешла от универсального эквивалента стоимости – золота или серебра, к долговым государственным обязательствам – национальной валюте, тем самым бумажкам, к которым мы все и привыкли. С той поры, как они вошли в оборот, они обеспечиваются не самим их обменом на те ценности, что гарантированы государством, а доверием к возможности такого обмена, доверием, основанном на действиях самого государства по отношению к своей валюте.

Директор Управления хозяйства Объединенной экономической области Эрхард в 1948 г., понимая, что доверия к рейхсмарке у населения нет никакого, а параллельное существование в Германии двух правительств, эмитирующих рейхсмарки, делает невозможным проведение хозяйственных реформ в западной зоне, просто ликвидировал денежную единицу Рейха, введя новую – дойчмарку в ночь на 21 июня. Каждый житель получил на руки 40 дойчмарок, возможность обменять свою наличность и половину вкладов в отношении 1:10. Пенсии, зарплаты, квартирная плата должны были выплачиваться в прежнем размере, предприятиям были выделены новые дойчмарки для выплаты первой зарплаты, а их прежние долговые обязательства были пересчитаны по тому же курсу 1:10, задолженность перед государством предприятий была аннулирована. Так начались реформы, приведшие к "германскому чуду".

Наши реформы, те, что мы начали еще в Советском Союзе, начались с заявления союзного министра финансов о том, что рост зарплат населения не соответствует росту производительности его труда, потому товаров для населения населению и не хватает, затем населению очень долго объясняли про "денежный навес" – деньги того же населения в Сберкассе, готовый, обрушившись на товарный рынок, смести остатки советской экономики. Казалось, было сделано все, чтобы подорвать доверие к рублю, но по пути к светлому рыночному будущему советской торговле было разрешено до 40% товаров реализовывать через выездную торговлю. Для тех, кто не помнит или не знает: выездная торговля – торговля, организованная за проходными предприятий, к тому времени получивших право продавать кому угодно свою сверхплановую продукцию по назначаемым ими самими ценам и право самим определять зарплату своим работникам. В итоге, и те жалкие товары, что появлялись ранее на полках наших магазинов, отныне переменили место дислокации, магазины зазияли пустыми полками, а рубль постепенно становился той бумажкой, печатание которой стоит больше, нежели его покупательная способность – это мнение прозвучало уже из уст российского и. о. премьер министра, когда тот продолжил реформы.

Реформы в России начались с освобождения цен… в государственных магазинах. Государственные магазины получили товар с государственных баз по освобожденным ценам. Странным образом в середине января 1992 г. во всех магазинах Питера появилось мясо по единой освобожденной цене 55 руб. за килограмм, хотя рыночная, свободная цена того же мяса колебалась на питерских рынках месяц тому назад от 6 до 10 руб. Бывший и. о. премьер министра до сих пор не знает, откуда оно взялось, и уверен, что появилось оно в магазинах благодаря невидимой руке рынка, как оно оказалось на базах, остается еще большей загадкой. Товарооборот на новоявленном рынке упал по сравнению с предыдущим годом вдвое.

Кроме этих освободившихся цен на продукцию государственных предприятий, потянувших за собой и зарплаты, инфляцию разгоняли еще и рубли из республик, вышедших из рублевой зоны, и рубли из тех республик, которые исправно продолжали их печатать для нашего рынка еще полтора года вплоть до состоявшейся, наконец, денежной реформы 1993 г.. Доверие к российскому рублю до сих пор отражается в уровне его инфляции.

Через три дня после того, как жители западной Германии пощупали каждый свои 40 дойчмарок, правительство ввело новые цены и начало скорый, но постепенный отход от директивных цен, предоставляя рынку регулировать цены на все большее число групп товаров, и от регулирования зарплат, освобождая от своего влияния и рынок труда, через год после введения дойчмарки уровень производства в западной Германии достиг довоенного, увеличившись вдвое, еще через семь лет он увеличился уже вчетверо, вдвое перекрыв довоенный уровень.

Наши реформы, начиная с закона о кооперативах, идут уже двадцать лет, а российский министр финансов опять утверждает, что наши зарплаты растут непропорционально росту производительности труда, и это представляет угрозу для нашей экономики, правда, "денежный навес" он пока еще не упоминает. Кажется, мы вновь стоим на пороге реформ.

Права владельца отличаются от прав собственника имущества. В русском языке эти два понятия слились настолько, что мы их едва различаем, но слова "владелелец" и "собственник" впервые слились воедино в головах наших великих князей, и лишь затем это слияние начало свое победное шествие по всей России, создав сначала единственного собственника во всем государстве – великого князя, а затем и великие князья пали под натиском этого шествия: они сами стали собственностью того государства, что построили.

Английские общины владели своими пастбищами, лесами и пустошами точно так же, как наши крепостные крестьяне своими, с той лишь разницей, что в Англии эти земли не имели собственника. Лорды после завоевания Англии получили земли во владение от короля Вильгельма, также не являвшегося их собственником, вместе с обязанностью поставлять с этих земель воинов в королевское войско. Собственностью лорда была вилла – его замок и земли вокруг замка, обрабатываемые вилланами, получившими за утрату своей самостоятельности защиту и суд своего лорда. Эта вилла была тоже лишь владением лорда, но со временем за давностью владения превратилась в его собственность.

Дальше и начался тот процесс, что мы сегодня наблюдаем на Крестовском острове в Петербурге, где ради создания условий для работы и отдыха судей Конституционного суда огораживанию подвергся весь остров – вилла стала прирастать общинными землями. Земли, бывшие во владении английских общин, не считались их собственностью в Англии, как сейчас городские земли не считаются общей собственностью граждан Петербурга.

Парадоксальным образом Мертонский статут из закона, защищающего права общин от проделок, подобной шалости Ричарда Глостерского, засадившего лесом дорогу, ведущую в Шефтсберри, и исправно взимавшего штрафы с путников, едущих и идущих в город, за вред, нанесенный зеленым насаждениям и животному миру, превратился со временем в свою противоположность. Позволило ему это превращение то обстоятельство, что английские фриголдеры не догадались объявить себя корпорацией и владеть своими землями уже на правах собственности.

Мы тоже, как те фриголдеры, не догадавшись объявить себя корпорацией, позволили в очередной раз государству объявить нашу собственность ничьей, признав за государством само право на обладание этой собственностью – то, чего у него формально не было даже тогда, когда оно называлось Советским Союзом. Надо ли удивляться, что суд, преодолев судорожные попытки реформ, снова стал административным? Теперь государство уже начало собирать то, что по недоразумению им было передано нам во владение

Приняв появление целого класса новых владельцев за появление нового класса собственников в России, мы оставили у государства в руках право произвольно назначать этих владельцев, право произвольно менять этих владельцев, то есть, основное право, вытекающее из прав собственности – право распоряжения нашим имуществом.

Можно, конечно, при большом желании самого собственника всего имущества Империи построить рынок и на одном праве владения – это и было сделано тем же Столыпиным, но для такого рынка достаточно одного желания государства взять его под контроль, чтобы он сначала свернулся, а затем и вовсе прекратил свое существование. Указные цены на стратегические товары, введенные из-за Мировой войны в 1914 г., стали причиной сначала дефицита товаров и продовольствия, затем привели к инфляции, инфляция и дефицит привели к забастовкам рабочих и принудительному приобретению государством продовольственных излишков у крестьян по указным ценам, затем последовали изъятия в казну стоявших из-за забастовок заводов и фабрик, за этими изъятиями появилось еще одно – продразверстка.

Большевики, явившись на нашем государственном Олимпе уже после проведения первой продразверстки, довершили начатое – национализировали все, дав во временное владение крестьянам европейской части России то, чего они так долго ждали – землю. Очень скоро это владение обернется для крестьян коллективизацией, и начнется то, чего так и не добился своими реформами Столыпин – отток сельскохозяйственного населения из европейской части в Сибирь и освобождение деревни от его избытка.

В свое время, став крупнейшими производителями шерсти в Англии, английские лорды, наконец-то, поддержали английских торговцев шерстью: то, чего давно уже желала палата Общин – запретить королю произвольно налагать пошлины на вывозимую из Англии шерсть, было поддержано и палатой Лордов. Думается, и появление указных цен, приведших к гибели сначала царизм, а за ним и демократическую республику, стало бы невозможным, если бы решение о введении указных цен было отдано на суд собственникам, а не владельцам, принимавшим слишком близко к сердцу нужды настоящего собственника и их самих, и их имущества.

Состязательный суд, собственность, торговля и финансы и есть инфраструктура рынка, провода и источник напряжения для нашей лампочки, что мы сдуру купили в пустыне у бродячего торговца, приняв плод этой инфраструктуры за нее самое. Находясь под впечатлением теории догоняющего развития, мы тоже решили догонять, встав в позу спринтера на старте, отнеся его к той эпохе, что была задолго до индустриализации и коллективизации, заменивших нам и Столетнюю войну, и бубонную чуму, и огораживание. Поверив на слово своим профессорам, мы решили, что впадение в нищету – примета наступающего рынка, хотя в отечественной истории был опыт его развития без пауперизации, а первоначальное накопление капитала осуществлялось без огораживания.

Теорию догоняющего развития мы уже проверяли в царствование Александра III, остановившего реформы своего предшественника на троне и решившего догонять Англию, направившись по стопам Германии в развитии государственного сектора экономики. Это развитие принесло казне доход от казенных предприятий, составляющий до 60% бюджета, и революцию 1905 г.. Результатом революции стало то, что Империя решилась на коренные экономические реформы, призванные… не построить рынок, а всего лишь принести населению достаток, способный предотвратить следующую революцию. Как помним, цель наших реформ в экономическом отношении ничем не отличалась от цели правительства, пришедшего к власти в России в 1905 г..

Кадры решают все. Нет, это еще не Сталин, а пока только Столыпин. Еще до его появления во главе Кабинета правительство лихорадочно готовит кадры инспекторов мелкого кредита. Используя эти кадры, государственные банки начинают предоставлять займы кредитным товариществам, стимулируя рост их числа, те тоже предпочитают иметь дело с кооперированными потребителями и производителями, в свою очередь, стимулируя и их кооперацию.

Кооперация снежным комом покатилась по России. Кооперируются крестьяне и рабочие, инженеры и врачи. В Петербурге все больше новых домов либо строятся кооперативами жильцов, либо берутся ими в аренду. Союзы кооперативов приобретают пароходы и типографии, в 1912 г. они основывают кооперативный Московский Народный банк. Профсоюзы и страховые кассы отчасти поглощаются кооперативным движением до такой степени, что профсоюз петербургских официантов выкупает в центре города ресторан Метрополь, а гвардейские офицеры строят самый большой в Петербурге универсальный магазин на Большой Конюшенной.

К 1917 г. в кооперативах состояло 14 из 160 млн. подданных Российской Империи. Всего насчитывалось более 50 тыс. кооперативов, из коих 25 тыс. было потребительских, 8,5 тыс. сельскохозяйственных разного рода, 3 тыс. маслодельных, почти половина из них состояла в Союзе Сибирских маслодельческих артелей, контролирующем 80% производства и сбыта сливочного масла, 1,5-2 тысячи производственных, число же кредитных кооперативов перевалило за 16 тысяч.

И по количеству кооперативов, и по числу кооператоров Россия заняла первое место в мире. Похоже, это и был свой, российский путь развития рынка, поскольку, как заметил в свое время Плеханов, "государство здесь уже все съело, и капитализму здесь есть уже нечего". Плеханов ошибался, государство здесь съело еще не все, для государства российского оказалось возможным съесть еще и сам капитализм, и его носителей.

Крестьянская реформа – только часть реформ Столыпина, призванная лишь вызвать отток избытка сельскохозяйственного населения европейской части России на целинные восточные земли, именно эта часть реформ и не удалась, но теперь именно она и преподносится, как самое значительное достижение Столыпина. Переворот в экономике, произведенный этими реформами остался незамеченным, хотя Россия благодаря им вошла тогда в вожделенную ныне семерку промышленно развитых стран, а 1913 г., последний предвоенный год, стал годом сравнения уровня своего производства для СССР чуть ли не на все время его существования.

Финансы и торговля – электростанция рынка, собственность и суд – его проволока. Реформы предусматривали продолжение преобразований Александра II – организацию волостного самоуправления и ликвидацию административного суда в деревнях, где проживало более 70% населения страны. Вот на этом этапе против реформ восстал Госсовет, а реформы закончились со смертью реформатора.

Кооперация воскресла было в 1921 г., едва была объявлена Новая экономическая политика, и воскресла столь явно, что Ленин, ранее почитавший военизированную экономику Германии 1914-18 г.г. высшим достижением цивилизации, даже признал свой социализм строем цивилизованных кооператоров, но наступала следующая фаза развития нашего государства, в которой кооператорам уже не было места.

Если 70% населения страны остаются без собственности при административном суде, то эти 70% всегда готовы поддержать тех, кто лишит собственности и прочих, эти 70% и явились залогом восстановления Империи. Россия впоследствии не только утратит плоды столыпинских реформ, но откатится в своем развитии инфраструктуры рынка ко временам Иванов и Василиев.

Производство стало промышленным производством, когда оно перестало производить товары. Звучит, соглашусь, странно, но не считаете же вы товаром те вещи, что имеются в вашей квартире – они не предназначены для продажи. То, что производит промышленник, уже оплачено торговцем. Точно так же, как вам ваши собственные вещи не представляются товаром, так и промышленнику не представляется товаром то, что он производит. Это не предназначается им на продажу – промышленник это уже продал.

Переход к товарному производству в начале прошлого тысячелетия сделал из ремесленника, ранее работавшего на заказ и делавшего всякий раз индивидуальные изделия, производителя товаров, отныне он стал заготавливать впрок ставшие товаром чаще иных заказываемые изделия, при этом он сам определял и необходимое количество товара, и его свойства, сам же он выступал и в качестве продавца. Ремесленник был вынужден изготавливать приличный ассортимент изделий и содержать кроме производства еще и лавку, набитую товаром, ожидающим своего покупателя. Товар был привязан к месту его производства, а само производство по необходимости оставалось индивидуальным, оно было призвано лишь замещать новыми проданные в лавке изделия.

Появившийся между ремесленником и покупателем торговец, покупая у ремесленника его изделия оптом, освободил ремесленника от функций продавца, теперь торговец стал определять и количество, и качество товара. Ремесленник резко сократил ассортимент и перешел к массовому производству одного изделия, того, что оказалось для него наиболее эффективным и было уже заранее оплачено купцом, ремесленник из производителя товара стал промышленником, выполняющим заказы торговли.

В начале ХХ века производство автомобилей было ремесленным производством. Каждый автомобиль производился на заказ и либо отсылался заказчику по железной дороге в деревянном ящике, либо заказчик сам приезжал за ним на фирму. Переход к товарному производству столь сложного технического изделия не представлялся возможным: для производителя это означало значительное омертвление капитала в виде товарных остатков, ждущих своей реализации.

В 1908 г., в год появления модели "Т", в Америке производилось 63500 автомобилей, что уже было вполовину больше, чем в прошедшем году, а в следующем году произошло удвоение их производства: выпускалось уже 124 тысячи автомобилей. Подозреваю, что не один Форд завел себе дилеров и освободил себя от положения ремесленника. Автомобиль из штучного изделия, миновав стадию накопления товара у производителя, все-таки становился обычным товаром, производство автомобилей в Америке становилось промышленным производством.

Заведя себе дилерскую сеть, Форд сделал и следующий шаг к промышленному производству – сократил количество выпускаемых моделей до единственной – модели "Т". То, что не возникло естественным путем – появление торговца автомобилями, американские автопроизводители сделали искусственным – они сами создали себе дилерские сети для того, чтобы воспользоваться преимуществами промышленного производства.

Уже позже, в тридцатые годы, в Америке закончило существование еще одно производство товаров – сельскохозяйственное. Если раньше фермер продавал то, что у него выросло в этом году, то теперь он продавал свой будущий урожай. Переход к промышленной организации появления сельскохозяйственных товаров на рынке привел к тому, что фермер уже не нуждался в кредитах на производство – предоплата и стала таким кредитом. Если ранее обладание земельным участком было условием сельскохозяйственного производства, поскольку этот участок и был обеспечением кредита, то теперь обеспечением кредита стал урожай следующего года. Обладание землей перестало быть условием успешного сельскохозяйственного производства.

Торговля – еще один элемент инфраструктуры современного рынка. Уничтожив Госснаб, осуществлявший функции единого торговца на просторах СССР, вместо того, чтобы преобразовать его во множество оптовых торговцев, мы поставили всех наших промышленников в положение ремесленников, неудивительно, что после этого производство резко сократилось и стало мелкосерийным производством товаров, крайне неэффективным даже в российских условиях.

По одной этой причине – из-за превращения промышленного производства в производство товаров, оно встало бы на грань умирания под натиском импорта, но мы для гарантии ликвидировали еще один элемент инфраструктуры рынка – финансовую систему, поскольку финансовую систему СССР сочли тоже нерыночной. Предприятия лишились не только заказов, гарантирующих промышленное производство, но и кредитов для производства товаров, тем самым было убито не только промышленное производство, но и само производство.

Представления о том, что рынок сам себя строит, поставили на грань гибели и наше сельское хозяйство. Уверенность в том, что сельское хозяйство во всем мире ведется по прежнему на кредитуемые банками под залог земли деньги, привела к долгим разговорам о необходимости частной собственность на землю для его воскрешения. Заканчиваются эти разговоры тем, что и у нас появляются лорды, скупающие паи и акции у бывших работников колхозов и совхозов, преобразованных в акционерные общества, и конвертирующие эти паи в свою частную собственность на землю. В общем, действительно, похоже, начинается огораживание, хотя для нормального существования нашего сельского хозяйства в современных условиях хватило бы и товарной биржи.

Империя, построенная Иваном III Васильевичем и просуществовавшая в разных обличьях до сей поры, не что иное, как обычная инфраструктура вроде телефона или телеграфа. Доказательством тому служат неуничтожимость самой империи, структуры ее власти и повторяемость в ней одних и тех же явлений на протяжении времени, сравнимого со временем действия иной инфраструктуры – огораживания.

Уничтожить любую инфраструктуру не просто, а очень просто, достаточно лишь изъять один, но самый важный элемент, тот, благодаря которому и выстроилась эта инфраструктура. Попробуйте лишить современный автомобиль современных заправок, чью роль в начале XX века с успехом выполняли аптеки – автомобили вымрут, как вымерли в свое время электромобили и паромобили: аптеки уже давно не занимаются производством бензина. Достаточно было отменить Мертонский статут, и остановился процесс производства нищеты в английском национальном масштабе, начатый еще при Эдуарде III и длившийся более 500 лет. Все усилия английских королей сохранить английскую деревню и английские пейзажи разбивались об этот статут, принятый в 1236 году. Пастбища сменялись полями, поля фабриками, лорды корпорациями, но огораживание не прекращалось, поскольку суд в большинстве случаев признавал права огораживающих, вынося свое решение, основываясь на положениях Мертонского статута.

На чем же основыватся инфраструктура российской власти? Почему ей не требовался Мертонский статут, чтобы проводить свои огораживания? Да просто потому, что статут необходим, если существует состязательный суд, который будет обязан руководствоваться этим статутом.

Суду его у вас в Великом Новегороде быти. И по всем улицам седити князя великого тиуном… …И в великих князей суд вам не вступати.

Это прозвучало со степени вечевой площади в Новгороде в мае 1477 года из уст послов Ивана Васильевича перед ошарашенными подобной перспективой новгородцами. В январе следующего года Новгород падет, вечевой колокол отправится в Москву, а по улицам, действительно, сядут государевы тиуны и будут судить. И это происходило во всех завоеванных Москвой землях – замена состязательного суда судом административным, великокняжеским. Достаточно было заменить местный суд на завоеванной территории, и она мало-помалу за какие-нибудь столетие-другое теряла свои отличия и вливалась в тело Империи.

Этот суд тоже мимикрирует вместе со всей Империей, но когда он действительно пытается стать состязательным судом, Империя его просто ликвидирует, и судей вновь заменяют тиуны. Как? Да просто пользуясь тем, что существует в Империи иерархия судов. Не в том смысле, что высшая инстанция может произвольно отменить приговор низшей, это уже следствие этой иерархии, а в том, что финансируется она сверху, и финансируется она исполнительной властью Империи, и та же власть дает нам и самих судей.

Собственность в отсутствие состязательного суда теряет свой основной свой признак – неотчуждаемость, невозможность ее произвольного отчуждения кем бы то ни было, потому и нет нужды в России для власть имущих в Мертонском статуте – в ней нет собственности.

Состязательный суд – первое, ради чего и появляется государство. Состязательный суд и есть минимальное государство Роберта Нозика. Его теоретические построения блестяще подтверждались на наших глазах в девяностые годы, когда в России вместе с этим судом чуть было не родился и второй элемент рыночной инфраструктуры – собственность, реальные события выглядели как пародия на абстрактную иллюстрацию своих идей, предложенную самим Нозиком.

Обладатель собственности может защитить ее от произвольного отчуждения только двумя способами – либо в суде, либо с помощью оружия. Нашему новоявленному собственнику, не имеющему связей с государством, в отсутствие действенного суда оставался только второй путь, но оружия у него не было. Тут и появились вооруженные отряды не совсем добропорядочных граждан, которые соглашались эту собственность охранять; позднее эти отряды сами стали собственниками той собственности, что охраняли. Завладев собственностью, они перешли к ее перераспределению вооруженным путем. Поняв, что от перестрелок уменьшается количество не только собственников, но и собственности, они начали между собой договариваться, доверяя незаинтересованной стороне роль арбитра при этих разговорах, но в этот момент они и попали вместе со своей собственностью под руку государственных людей, способных извлечь выгоды из административного суда.

Если бы у граждан было оружие, то не было бы и такой цепочки смены собственников, граждане сами бы пришли в результате долгой перестрелки к идее состязательного суда – в конце концов, к той же идее по той же причине пришли и охранники-собственникии, а по пути граждане смели бы и нашу Империю вместе с ее административным судом. Вот это и был бы тот самый путь строительства рынка, когда он сам себя строит. Но если позволить рынку самому ликвидировать административный суд, основу нашей Империи, то последствия такого строительства, боюсь, будут не менее губительными для населения, чем бубонная чума для населения Англии времен короля Эдуарда III.

К эпохе правления первых Тюдоров, сменившей 88-летнюю неразбериху, и привязывают историки капитализма начало изумительного процесса первоначального накопления капитала, залог будущего прогресса и процветания человечества – процесса вытеснения крестьян с общинных земель. Процесс будет длиться вплоть до конца XIX века и сопровождаться многочисленными парламентскими законами и королевскими указами, направленными на то, чтобы этот процесс остановить.

Уолтер де Ротбир возбудил иск против Матильды де Мултон и 20 других лиц по обвинению в разрушении его изгороди в вилле Коместоркби. Ответчики заявили, что они имеют в этом месте общинное пастбище и поэтому недавно разрушили. Вышеуказанный Уолтер заявил, что он является лордом этой виллы Коместоркби и возвел вышеупомянутую изгородь на своей собственной земле.

Присяжные показали, что он произвел огораживание с целью расширения своего парка и что ответчики недавно сломали эту изгородь. При этом они показали, что ответчики в этой вилле имеют достаточно общинных угодий за пределами этой изгороди. Поэтому судебное решение было принято в пользу Уолтера, против вышеуказанной Матильды.

Думаете, суд состоялся при Тюдорах? При Эдуарде I Плантагенете. Думаете, это единственное подобное дело в Англии XIII века? Огораживание было узаконено Мертонским статутом 1236 года, разрешающим лордам проводить огораживание лесов, пустошей и пастбищ, то есть захватывать, обнося изгородью, общинные участки, а Вестминстерский статут 1285 года определил и наказание тем, кто противится огораживанию своих лесов, пустошей и пастбищ.

Вернемся к нашему Эдуарду III. Неудовлетворенный своими шерстяными спекуляциями и поджимаемый своими кредиторами, он отдает на откуп иностранцам заведение в Англии выделки сукна, полностью запретив вывоз шерсти. Кредиторы, напомню, являются еще и кредиторами предполагаемого конкурента Эдуарда – фламандских суконщиков, только что скупивших по дешевке все его шерстяные запасы и предвкушающих еще меньшую цену на английскую шерсть в следующем году.

Месть Эдуарда кредиторам привела к тому, что фламандские суконщики, лишившись сырья на родине, потянулись в Англию, получив королевские субсидии, они принялись за привычное дело. В Англии появилось свое сукно. Чтобы поощрить производство, Эдуард приказал своим подданым снять с себя шелка и облачиться в отечественное сукно всем, кому оно по карману. Прежняя инфраструктура производства и закупки шерсти для экспорта за время действия запрета исчезла.

Черная смерть ударила не только по народонаселению Англии, но и по казне. Чтобы поправить дела, вновь была открыта граница для английской шерсти, а лицензия на ее экспорт и скупку по всей стране была продана иностранным купцам, купцам английским разрешены были лишь посреднические операции при совершении сделок.

Как вы полагаете, что посреднику выгоднее, одна большая сделка, или сотня маленьких на ту же сумму? Английские купцы стали посредничать при заключении сделок с английскими лордами. Так английские лорды стали подрядчиками иностранных купцов. В первый год шерсть ими собиралась с овец арендаторов и зависимых крестьян, на второй - она уже стриглась со своих овец, а с третьего началось огораживание общинных земель. К концу четвертого года английские лорды стали крупнейшими производителями шерсти, лицензия у иностранных купцов была отозвана, а парламент предложил королю подписать статут, лишивший его права без ведома палат налагать на шерсть вывозные пошлины.

Появления новшества никто не заметил, поскольку огораживание начиналось с вымороченных чумой земель, но в Англии родилась новая и очень устойчивая инфраструктура производства овечьей шерсти, ее продажи, огораживания и производства избытка рабочей силы. Овцы начали есть людей и ели их до тех пор, пока в 1893 г. Мертонский статут не был отменен.

Вернемся к нашим трамваям. Чтобы повторить эту эволюцию, начиная с пауперизации и первоначального накопления капитала, нам понадобятся Мертонский статут, Столетняя война, бубонная чума и много, много шерсти. Вы согласны повторить историю?

Читая иные высказывания наших экономистов о построении рынка в нашей отдельно взятой стране, так и представляешь себе трамвай, подкладывающий под себя рельсы, тянущий за собой контактный провод и разбрасывающий вокруг себя тяговые подстанции. Это те их высказывания, когда они находятся в благодушном настроении. Когда же их настроение портится, оказывается, что трамвай и везде не сразу строился: перед явлением народу трамвая по его рельсам бегала конка, рельсы пришли в город вместе с паровозом, до того же, как выползти на простор, рельсы мирно лежали на промышленных территориях, и по ним сначала толкали вагонетки рабочие, потом тянула лошадь, ее сменил паровичок, и вот тут-то рельсы вырвались за забор и добрались до города; сейчас мы находимся где-то посередине между тем этапом, когда вагонетки толкают вручную, и тем, когда рельсы побегут в город.

Передергиваю? Но ведь никому не придет в голову, что трамвай может появиться в современном городе сам по себе, повторив всю свою эволюцию, начиная от изобретения рельсовых путей, а наш рынок почему-то просто обязан был возникнуть сам, начиная с пауперизации населения и первоначального накопления капитала. Чтобы пустить трамвай, нужно проложить рельсы, протянуть провода и построить тяговые подстанции – технология прошлого века, дело нехитрое. Чтобы у нас появился рынок, тоже нужно просто построить его инфраструктуру, точно так же, как и для трамвая, коль мы уж собрались его заводить в нашем городе. Так ли уж необходимо повторять чужую историю?

Вот эту.

В начале XIV века Плантагенетов выгнали с Континента. В ответ Эдуард III заявил о своих претензиях на французскую корону, и начинается Столетняя война. Парламент не поддерживает короля в его начинаниях, считая эту войну его личной войной. Король повышает пошлины на вывозимую шерсть и делает заем у итальянских банкиров. Три года войны не приводят Эдуарда к успеху, зато ставят на грань банкротства тех самых банкиров, основные капиталы которых вложены в торговлю английской шерстью, дома Барди и Перуцци, например, разорены вовсе, а заодно разоряются английские торговцы и производители: товар по той цене, что необходима королю Эдуарду, не находит сбыта. Еще один побочный эффект королевской пошлины – застой фламандской промышленности, выросшей на поставках шерсти из Англии и кредитуемой теми же банкирами.

Шерсть была для Англии главным экспортным сырьем, а кроме сырья страна больше ничего на экспорт не производила, неудивительно, что экспорт шерсти уже с середины прошлого века осуществлялся строго по королевским лицензиям, а самым главным экспортером шерсти был сам король.

В 1339 г. Эдуарду отказывают в кредите и пролонгации платежей по прежним займам. Стремясь расплатится с кредиторами, тот приказывает своим чиновникам срочно продать всю имеющуюся шерсть, минуя посредников. Чиновники продают все разом, тем самым обрушив шерстяной рынок: цены на шерсть упали с 9 до 7 фунтов за мешок. Более того, кредит, открытый после этого Эдуарду, был выдан под сборы следующего года из расчета уже 5 фунтов за мешок шерсти.

Это было вдвое меньше того, на что рассчитывал Эдуард, потому он пользуется своим правом и облагает щитовым сбором своих подданных, устанавливает закупочные цены на продовольствие для своих нужд и принуждает церковь дать ему взаймы 15 тыс. фунтов, таким же образом он получает займы и от городов. В итоге всех этих экономических операций короля жизнь в Англии начинает дорожать.

C 1348 г. начала свои периодические набеги в Англию Черная смерть – эпидемия чумы, изрядно проредившая ряды английских овцеводов: из каждых десяти подданых Эдуарда III выжило пять, эти пятеро желали получать плату за десятерых, поскольку и платить за все теперь нужно было вдвое против прежнего, а это грозило новым увеличением цены на английскую шерсть. Парламент озаботился экономическим положением в стране и принял законы о борьбе с тунеядцами – теми, кто не соглашался работать за предложенную плату, и вымогателями – теми, кто требовал эту плату увеличить, то есть государство впервые в истории установило контроль за занятостью населения и заработной платой. Заодно был принят и закон о государственной измене.

Так началась пауперизация населения Англии – неизбежное следствие… нет, не зарождающегося капитализма – влияния государства, превратившегося благодаря Эдуарду III в агента рынка, на экономику. Закончилось все эти экономические эксперименты плачевно: Ричарду II, наследнику Эдуарда III, пришлось пожинать плоды того, что посеял его дед – всеобщее неудовольствие существующим правлением. В итоге он был свергнут, и к власти пришла династия Ланкастеров, основанная третьим сыном Эдуарда, Генрихом IV. Теперь в Англии начнется война Роз – междусобойчик потомков Эдуарда III, последнего из них она и унесет через 88 лет.

Обыватель убежден, что Форд изобрел автомобиль и сделал его доступным для всех. Захлопывая дверцу своего автомобиля, он знает, что через пару километров обязательно встретит АЗС и наполнит бак, он не сомневается в том, что и сто лет назад эта заправка стояла на том же месте. Ну, может, и не на этом точно – мир ведь меняется стремительно, но где-то поблизости заправка уж обязательно да существовала. Ну, было их меньше, но ведь были же! Ведь автомобиль уже был! Простая мысль, что автомобиль и стал именно тем, что он есть – экипажем с двигателем внутреннего сгорания, только потому, что ему не нужны были АЗС, никогда не придет ему в голову. Так уж устроена голова обывателя.

В этой голове имеются четкие представления о том, что сначала появляется некое полезное изобретение, а потом оно само под себя выстраивает необходимую ему инфраструктуру потому, что на это изобретение существует большой спрос. Скажем, появился телеграф – выстроилась для него и телеграфная сеть, появилась электрическая лампочка – выросла и электрическая сеть вместе с электростанциями, появился телефон – тут же появилась и сеть телефонная с коммутаторами. Сами по себе благодаря очевидности для потребителя выгод телеграфа, электрических лампочек и телефона. А все, что изобретено, но не производится, не производится лишь по одной причине – отсутствию спроса.

На самом деле, ни одно изобретение не становится всеобщим достоянием, если его производство и использование не вписывается в уже существующую инфраструктуру. Некогда некто получил патент на производство гвоздей из проволоки, сейчас так и делают гвозди, но патент погас, так и не дождавшись появления самой проволоки в нужном количестве. Потом ее стали волочить из любого пригодного для того металла в любых количествах и любого размера. Стали, когда флоту – самой развитой тогда транспортной инфраструктуре, потребовались более прочные тросы из той проволоки для стоячего такелажа, нежели прежние растительные. Если бы не это случайное, в общем, обстоятельство, не было бы у нас ни телеграфа, ни электричества, ни телефона – их ожидала бы участь того патента.

Один из изобретателей телеграфа – Вебер, считал свое изобретение "вопросом физики, который никогда не будет внедрен в практику", это он заявил в ответ на предложение компании, строящей железную дорогу из Дрездена в Лейпциг, использовать его изобретение. Оно было к 1837 г. настоятельной необходимостью для железных дорог: отсутствие надежной оперативной связи между станциями уже неоднократно приводило к столкновению составов. Вебер ошибся дважды: изобретение и было внедрено в практику, и впервые именно на железных дорогах. Так одна инфраструктура, установив вдоль своих путей столбы для телеграфных проводов, породила новую инфраструктуру – телеграфную сеть. Новую, но пришедшую на смену старой, выполнявшей прежде те же функции связи и не только на железной дороге.

Тут мы подходим к еще одному распространенному заблуждению: большинство из нас полагает, что новая инфраструктура всегда изначально нова функционально, забывая, что до появления электромагнитного телеграфа существовал оптический, до появления железных дорог в Англии были каналы, а до появления в городах электричества его заменял газ. Большей частью новая инфраструктура и возникает под личиной простого технического усовершенствования старой.

Газ в городе тоже сначала лишь встроился в уже существующую инфраструктуру – к фонарям на городских улицах протянулся газопровод от газогенераторной станции, заменив в них газом прежние скипидар со спиртом или масло. С улиц газопровод пришел и в городские дома, упразднив в них прежние свечи и лампы. С этого момента и можно говорить о рождении новой инфраструктуры – она предоставила и новые возможности: вместе с газовыми рожками в домах появились и газовые плиты, и газовые печи, и газовые колонки – все, что мы наивно считаем плодами ХХ века. Все это новое оборудование не смогло бы возникнуть вне этой инфраструктуры, при своем появлении призванной лишь заменить один вид топлива на другой в уличных фонарях.

Электрические лампы тоже сначала появились на городских улицах. Поскольку мощность первых электростанций была несравнима с мощностью газогенераторных станций, вместо единой городской сети появились мелкие локальные сети. Модная новинка скоро начала проникать и в дома, чтобы заменить собой газ для рожков вместе с самими рожками электрическими лампочками. Опустим описание новых перспектив, открывшихся горожанам с простой заменой газовых рожков на лампочки. При первой возможности городские советы ликвидировали множество мелких генерирующих станций в своих городах вместе с их разросшимися и пересекающимися сетями, объединив их в единые городские сети, эти сети, по проводам на телеграфных столбах начали свое путешествие всюду, где те стояли, за городские пределы, встречаясь по пути и сливаясь со множеством иных локальных сетей.

Телефонная же сеть, возникнув по образу и подобию телеграфной, первой, не дожидаясь электрической, устремилась вдоль железных дорог по проводам, натянутым вдоль столбов, что некогда были поставлены для нового средства связи, призванного предотвращать железнодорожные катастрофы.

Во времена оны освещать города по ночам приходилось хозяевам домов. Тоже своего рода инфраструктура, прообраз фонарных столбов на городских улицах. Устроители нашей новой жизни, ничем не отличаются от нашего обывателя, едущего на заправку. Они ликвидировали всю прежнюю экономическую инфраструктуру ненавистного им режима вместе с выполнявшимися ею функциями, предложив нам выставлять по ночам на свои подоконники свечи для освещения улиц вплоть до той вожделенной поры, когда мы пройдем весь эволюционный путь от свечей на подоконнике до электричества.