tapirr

На фото: о. Георгий с духовником Ново-Тихвинского женского монастыря схиигуменом Авраамом.

В программе «Экклесия»   igpetr@lj   игумен Пётр (Мещеринов)  и протоиерей Георгий Митрофанов

(Часть 2, начало здесь)

Прот.Г.Митрофанов: Я бы, как историк, здесь возразил и вот в каком плане: действительно, на протяжении всех веков церковной истории христиане, чувствуя недостаток любви и тем не менее мучительно ища для себя, своих братьев и сестер во Христе, пусть теперь не в любви Христовой, то – в чем?

В правильном почитании Христовом.

И вот здесь возникают попытки не с помощью любви, а с помощью каких-то иных черт обозначить своих сестер и братьев во Христе точно так же, как и противопоставить тех, кто вне Христа.

Отсюда то, о чем Вы уже тоже отчасти сказали: попытка узнавать христиан по принципу того, когда и как они постятся, когда и как они крестятся, сколь продолжительны их службы, как они относятся к государственной власти, к экуменизму и так далее, и так далее.

То есть масса суррогатных критериев подлинности веры Христовой.

Любовь, действительно, здесь по существу выявляет ущербность исторической Церкви. И в конечном итоге истоком секуляризации, которая поразила сейчас весь мир и которая часто проявляла себя достаточно резко и кроваво, а иногда и очень глубоко и страдательно, было то, что потому перестали видеть в нас учеников Христовых, что не видели в нас любви. И потрясенные этим оскудением любви в Церкви, люди уходили из Церкви и противостояли Церкви.

Но я бы не стал сводить всё только к любви. Мне кажется, существует и еще одна евангельская категория, которая на самом деле гораздо легче может быть реализована в жизни христианина. В одном из апокрифических Евангелий Христос, отвечая на вопрос Своих учеников, в чем же главный путь ко спасению, говорит: «Не лгите». И вот это чрезвычайно важно.

Любить трудно, даже сострадать бывает трудно, а преодолеть ложь значительно проще. И это вполне конкретно. И вот что мне кажется чрезвычайно важным в Евангелии – это постоянный призыв Христа к Своим ученикам «Жить не по лжи». Я в данном случае сознательно употребляю фразу, не Христу принадлежащую, но как раз из христианства подчерпнутую. Поэтому, наряду с любовью, я бы упомянул тут – и здесь я отчасти владыку Аверкия готов защитить – стояние в истине, вот то, подчас человеконенавистическое, которое он предлагает, может быть понято иначе. Стояние в правде, искренность.

И вот здесь перед нами открывается еще одна черта, крайне редко присутствующая в современной церковной жизни, – правда, отсутствие лжи. А отсюда все эти гневные проповеди Христа против фарисейства; отсюда Его настоящий эпатаж вот той вековой ветхозаветной морали, которую он почему-то нарочито попирает.

Вот почему, казалось бы, благочестивым иудеям, которые искренне веками соблюдали, допустим, субботний покой, Он постоянно бросает вызов, производя Свои исцеления почему-то именно в субботу? Неужели нельзя было в какой-то другой день это сделать? Почему? Ведь это затрудняет Его собственную задачу донесения Своего слова до них. Нет, здесь нарочитое «педалирование», я бы сказал, Христом вот этой темы лжи, лжи, основанной на формальном соблюдении внешних норм при отсутствии той же самой подлинной любви. Поэтому, как мне кажется, путь к любви лежит через честность.

И последнее, что бы я изложил в связи с основополагающей этической темой Евангелия. Это слово, которое страшно подчас произносить в нашей среде, – это свобода. Это, опять-таки, в некоторой степени легче стяжаемые в этом мире добродетели – честность, свобода, нежели любовь и сострадание. И здесь мы опять сталкиваемся с проблемой, потому что ничто так не претит духу свободы, как именно устоявшиеся в церковной жизни представления о том, что смирение и послушание, которыми чаще всего на самом деле оправдывается привычный для нас советский конформизм и безликость, которые мы подчерпнули с детства. Ведь так легче жить было – безликим человеком толпы. А теперь уже толпы не советской, а толпы церковной, толпы православной. Вот эти очевидные евангельские принципы – честность, свобода, а значит, ответственность, затрудняют нам путь к главной евангельской истине, а именно – истине любви.


Прот.А.Степанов: Спасибо, отец Георгий. Вот мне понравилось слово «честность», пожалуй, которое Вы употребили, потому что слово «правда»… Действительно, правду люди очень по-разному понимают, и как раз «встать в своей правде» – что же, каждый и стоит в своей правде, и искренне стоит в правде. Только эта правда – какое она имеет отношение собственно ко Христу, к Евангелию и к Церкви?

Эти «правды», они так многочисленны в нашей жизни. И политические, и общественные, и социальные, какие угодно «правды». И каждый стоит в своей. Вот, мне кажется, что всегда действительным критерием нашего «стояния в правде», праведности, так сказать, нашего стояния является любовь. Если эта правда приводит к нелюбви, к разделениям, то тогда этой правде не место в церковной жизни. Если эта правда объединяет – тогда безусловно.

Хорошо. Ну а как же нам, все-таки, вот эту любовь реально проявить, как добиться того, чтобы мы стали жить по любви? Отец Петр, как Вы в своей деятельности с молодежью действуете, как практически осуществить вот эту любовь? Это сложный вопрос.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, это сложный вопрос.

Прот.А.Степанов: Да, Господь в примерах и притчах это раскрывал, потому что дискурсивно сложно сформулировать это.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, вот сказать: делай то и то – это как раз большой соблазн церковной жизни. И многие люди, придя в Церковь, обменивают свою свободу на некую гарантию спасения или даже, если в нашем контексте, вот услышит сейчас человек наши рассуждения, и действительно задастся вопросом: а что я должен дать, чтобы вот делай это – и получишь любовь.

Вот этот прямолинейный поиск гарантий чего бы то ни было в обмен на свою свободу, на свою совесть, на отдание самого себя в какое-то нелепое послушание и прочее очень распространен сейчас в Церкви.

На самом деле человеку дана жизнь для того, чтобы он научился вот этим самым, казалось бы, простым, но на деле необыкновенно сложным вещам. Любовь Христова, которая часто противоречит любви человеческой, любви естественной и природной, и Сам Господь об этом недвусмысленно говорит и не раз подчеркивает. Любовь Христова начинается с того, когда человек почувствует любовь Божию к себе.

И собственно говоря, ведь смысл Церкви, если говорить языком, что ли, техническим и сужать очень широкие экклезиологические проблемы до практической точки, смысл Церкви в том, чтобы человек соприкоснулся с Богом, со Христом.

Когда это происходит, когда человек чувствует, что любовь Христова касается его сердца, что Бог его любит, что ради него, не ради массы, не ради человечества, не ради нации какой-то, не ради корпоративного сообщества, называемого Церковью, пришел Христос на землю, распялся, воскрес и послал Духа Святого, а ради именно этого самого человека. Вот когда он почувствует эту любовь Христову, превосходящую всякое разумение, тогда он не может не перейти, даже не в мысли, а в чувстве к совершенно естественному следующему шагу: как Христос любит меня, так он любит и других людей.

И вот здесь, когда человек это почувствует и усвоит, то у него прекращается осуждение. И вот, мне кажется, первый шаг к любви настоящей – это отсутствие осуждения, недоброжелательства к людям. Вот это первый шажок. А он не может быть без того, чтобы сам человек почувствовал, что да, я самый грешный, на моей совести то, и то, и то, но Бог меня все равно любит. И вот в этом самом «все равно» заключается шаг к настоящей любви, к неосуждению других и к тому, что человек видит также и других, что действительно мы все есть Тело Христово, особенно христиане, но и нехристиане тоже, потому что всякий человек по образу и подобию Божию сотворен.

И тогда исчезает эта агрессивность, которая присуща нашему человеку в особой мере, нашему российскому человеку, и он начинает действительно видеть другого человека как самого себя. Вот с этого начинается смирение, с этого начинается неосуждение, и вот в этом зерно любви. Как это конкретизировать, что нужно сделать на приходе для того, чтобы это было, это прорастало, – это уже у каждого человека индивидуально. Но путь, вектор только такой – через то, чтобы почувствовать самому Божию любовь, почувствовать, что эта любовь излита на всех нас, и вот именно в этом искать единение с людьми.

Прот.А.Степанов: Спасибо. Отец Георгий, что Вы могли бы добавить?

Прот.Г.Митрофанов: Я могу сказать, что человек может в этом отношении заблуждаться, может свой индивидуальный опыт, интерпретируя его таким образом, как предложили Вы, по существу и полагать, хотя будет ли у него действительно в душе присутствовать Бог – это сказать сложно.

Прот.А.Степанов: «По плодам...»

Прот.Г.Митрофанов: «По плодам...» Так давайте мы тогда начнем не с ощущений, не с состояний внутренних, которые могут быть преходящими и обманчивыми, а с конкретных плодов.

Игумен Петр (Мещеринов): Когда человек перестает осуждать – мне кажется, это очень важный и конкретный плод, он немедленно проявляется в делах.

Прот.Г.Митрофанов: Может быть, даже не столько осуждение или неосуждение, сколько сострадание. Если мы ощущаем свою слабость, немощь, и понимаем, чувствуем, что Господь, только Господь может нас терпеть, только Господь может нас полюбить и сострадать нам – вот в сострадании заключается, мне кажется, первый шаг. А в чем он заключается? Даже когда мы без должных чувств проявляем какое-то сострадание через конкретное действие, мы уже начинаем по существу творить дело Божие на земле. Мы уже движемся в сторону действительно христианской любви.

И в связи с этим я бы хотел отметить вот какую черту, которую я, к сожалению, не могу не констатировать в нашей современной церковной жизни, и вину за которую я отчасти возлагаю на неадекватно большую роль монастырского монашества в истории православной Церкви. Я вспомнил бы сейчас одного из гуманнейших и самых светлых персонажей в истории русского монашества – преподобного Нила Сорского. Как он был поразительно бесчувственен к нуждам людей, живших в миру; как со спокойной совестью он мог уйти в свое умное делание и созерцание, нарочито отторгая своих как всегда немногочисленных учеников даже от паломников, которых он не допускал в свой монастырь, в общем-то, зная, что происходит в мире.

Средневековый мир – это мир, в котором присутствие Христа ощущалось еще меньше, чем оно ощущается в нашем мире. Именно с точки зрения проявления милосердия. И именно вот этот подход преподобного Нила Сорского, который не ему одному был свойственен, при всех его личных достоинствах, проявлялся, в частности, в том, что у нас, к сожалению, в Церкви выработалось убеждение, что почитая Бога, правильно, православно Его славя, мы избавляем себя от труда выйти за пределы тех мест, где мы Его славим, где мы Его созерцаем, избавляем себя от труда нести тот самый труд Его милосердия, Его сострадания.

В связи с этим я могу лишь поразиться тому, как вроде бы победивший в истории нашего монашества преподобный Иосиф Волоцкий, а затем его ученики, остался непонятым. То, что ученики преподобного Иосифа Волоцкого с таким же бесчувствием, как и ученики преподобного Нила Сорского, относились к нуждам основной части своих братьев и сестер во Христе, при этом располагая огромными богатствами, которые их основоположник завещал им, для того, чтобы этими богатствами они служили своим ближним, говорит о том, насколько нам присуще ощущение того, что милосердие и сострадание являются вторичными и даже третичными формами религиозной жизни.

Поэтому мне кажется чрезвычайно важным в нашей церковной жизни обозначить вот эту самую тему – я не знаю, какая она, протестантская или римо-католическая, потому что, к сожалению, приходится констатировать, что и те, и другие, собственно, и создали тот мир, в котором христианские ценности, часто анонимно, не классифицируясь как христианские, проявляют себя в жизни конкретных людей в большей степени, чем это имеет место у нас. А у нас – поразительная раздвоенность. Прославим Бога правильно – и возвращаемся к жизни за пределами храмов и монастырей, к такой, которая идет сама по себе, как уже не Бог, а дьявол кому что на душу положит.

И вот в этой неспособности привнести высокую евангельскую мораль в нашу жизнь заключается по сути дела следование вот этой традиционной парадигме: хочешь быть настоящим христианином – уходи из мира. живи в монастыре. Остаешься в миру – изволь соответствовать мирским требованиям.

Прот.А.Степанов: Спасибо, отец Георгий. Я напомню, что еще в середине 1990-х годов Сергей Сергеевич Аверинцев писал в одной своей статье о несостоявшейся рецепции аристотелизма в России. Речь шла о том факте, что в русском, и вообще, можно сказать, в православном сознании рассматриваются только два уровня, следуя за Платоном: высший, духовный, Божественный и низший, инфернальный, с которым ассоциируется собственно мир сей.

И понятно, что первый мир достоин того, чтобы им заниматься, а второй, профанный уровень ни в каком смысле не предмет нашего интереса. В результате мы оказались совершенно не озабочены проблемой устроения нашей земной жизни, проблемой того, чтобы наши высшие христианские и духовные ценности хоть в какой-то степени проецировались на нашу повседневную жизнь.

Вот у Аристотеля как раз, пишет Аверинцев, рассматривалось три уровня: уровень, точно так же, как у Платона, высший, духовный; уровень низший, инфернальный, то есть сфера, где действует и торжествует дьявол;

но между этими уровнями есть некоторая «серая зона», или зона естественного, как называл ее Аристотель.

И вот как раз наша земная, профанная жизнь, она Аристотелем относилась вот к этой средней зоне. Она не плохая совершенно, она и не возвышенная, но в ней как раз могут отразиться вот эти высшие ценности, если мы над этим трудимся. И вот интересно, что ведь в молитве Господней мы молимся: да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. То есть мы молимся о том, чтобы Божественный закон, Божественная правда осуществилась в нашей земной жизни так же, как в небесной, ну, хотя бы в какой-то степени. Мы уповаем на то, что это возможно. И вот Аверинцев пишет, что как раз западный мир пошел по пути Аристотеля, и поэтому уделял определенное внимание возделыванию вот этой нашей земной жизни, чтобы в этой земной жизни проявилось хотя бы в какой-то степени наше небесное упование. Вот на российской почве, к сожалению, этого никаким образом не произошло, и вот этим Аверинцев объясняет многие проблемы сегодняшней российской действительности.

Добавлю высказывание кого-то из церковных писателей о том, что мы начинаем сострадать людям, видя их согрешения, их падения, тогда, когда сами не больны этой страстью. Вот когда мы избавляемся в себе от какой-то страсти, тогда проявление ее в других людях вызывает в нас не осуждение, а подлинное сострадание. А когда мы, наоборот, ее как живую чувствуем в себе, то наша первая реакция – это осуждать другого, тем самым как-то укрепляя как бы себя. В этом смысле, конечно, это прежде всего индикатор нашего собственного внутреннего состояния – вот эта готовность к осуждению, готовность к обсуждению других людей, их пороков, это свидетельство того, что в нас все это чрезвычайно живо и подвигает нас на такой образ действий.

Вот Вы подняли тоже очень важную тему о соотношении нашей литургической жизни и нашей жизни, так сказать, вообще, в миру. Действительно, налицо определенная раздвоенность. Люди церковные приходят раз в неделю в храм, на Всенощную, на Литургию; здесь они как бы «глоток воздуха» получают, как часто это формулируется, и потом «заныривают» опять, как ныряльщик, набрав воздуха, и стараются продержаться – кто два дня, кто три, просто стараясь не впитывать мира сего. А потом опять, так сказать, постепенно, постепенно растворяются в этом мире, но нет вот этой органической связи между нашей жизнью в Литургии и нашей жизнью вне стен храма. Вот, отец Петр, как это возможно было бы начать преодолевать? Какими конкретными действиями?

Игумен Петр (Мещеринов): Здесь, как мне кажется, есть две стороны. Первая сторона – это, собственно, устройство сегодняшней нашей евхаристической жизни, литургической жизни, когда доступ к таинству для церковных людей, для православных христиан чрезвычайно затруднен внешней псевдо-аскетической подготовкой.

Евхаристия для человека становится не действительно той, в лучшем смысле слова, повседневностью – ведь причащаться нас призывает Церковь и велит даже регулярно, не реже, чем раз в три недели, если брать букву канона. Вот эта повседневность превращается в вид спортивного, что ли, упражнения. Человек готовится, он воздерживается – и получается такая синусоида, которая вносит в христианскую жизнь несвойственное этой внутренней христианской жизни качание, шатание. Человек, естественно, напрягается, он, естественно, утомляется, его душа устает, он расслабляется так или иначе.

А христианская жизнь внутренняя требует больше всего ровности, когда каждый человек находит для себя какой-то режим, внешний и внутренний, усилий духовных, и старается его придерживаться. И в этот ряд должна, с внешней точки зрения, ставиться и Евхаристия, участие в Евхаристии. Евхаристия не должна требовать от человека каких-то сверх-усилий. Здесь есть неверное понимание. Оно заложено в самом устроении нашей церковной действительности, когда Евхаристия становится не повседневным для человека делом, а именно какой-то наградой, чем-то вроде похода на концерт или в театр, когда человек отдыхает, сбрасывает с себя какую-то тяжесть или груз. Это первая сторона.

Вторая же сторона, о которой уже сказал отец Георгий, в том, что у нас жизнь христианская сведена к храмовому благочестию. То есть мы христиане, пока мы в храме. Один из святых отцов, Феофан Затворник, говорил, что Литургия диктует нам стиль, что ли, жизни, говоря современным языком. Какие мы на Литургии – такими должны быть и в жизни. То есть, не наоборот. И вот обычно противники частого причащения или такого разумного послабления аскетической дисциплины говорят: ну что же, тогда вы мирскую жизнь внесете в храм.

Феофан Затворник на это говорит в этой своей фразе, что, наоборот, не мирскую жизнь мы внесем в храм, а мы вынесем из храма то, что человек получает как естество. И тогда жизнь наполнится евхаристическим содержанием, важнейшим, которое содержит Церковь.

Если мы обратимся к самому Евангелию, то ведь Господь избрал для причащения Себе самые естественные и повседневные вещи – вкушение хлеба и питие вина. Вино в тех землях было распространеннее воды.

И Господь ничего не говорит о том, что причастие Ему, скажем, подобно проработке золотой руды, или огранке камня, когда действительно нужны серьезные усилия. Нет, Сам Христос сделал это повседневностью, и что нужно для того, чтобы вкусить хлеба и принять чашу вина?

Нужно проголодаться, нужно почувствовать жажду.

И вот если жажда Христа будет повседневной в нашей жизни, и если соответствующее церковное устроение для уже состоявшихся, воцерковленных православных христиан приведено в соответствие с этим, и это не будет спортом, а будет повседневной жизнью христианина, то, я думаю, это поможет решить какие-то проблемы, в том числе и те, о которых только что сказал отец Георгий.

Прот.А.Степанов: Спасибо большое, отец Петр. Время нашей программы подходит к концу. Я рад, что нам удалось все-таки поговорить об очень важных сторонах жизни христианина в современном мире и о преодолении тех преград, которые возникают на этом пути. Я надеюсь, что мы продолжим нашу беседу в следующей программе, потому что мы должны поговорить и о жизни христианской общины, и о миссии, и о тех разделениях, которые есть и внутри Церкви, и между Церковью и другими каким-то сообществами, как все это преодолевать. Это будет тема следующей нашей программы. А сегодня мы прощаемся с вами, дорогие радиослушатели, я напоминаю, что в нашем сегодняшнем разговоре о церковной, духовной жизни принимали участие профессор Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов и игумен Петр (Мещеринов), настоятель подворья Данилова монастыря, сотрудник Патриаршего духовного развития детей и молодежи при Даниловом монастыре в Москве. Программу вел протоиерей Александр Степанов. Всего вам доброго!




Видео: Г.Митрофанов