Существует два подхода к остаткам. Но сначала определим, что мы подразумеваем под остатками. Удобно привести следующий пример.

Допустим, у вас есть десять близких людей, которые один за другим умирают или ссорятся с вами. В конце концов остается один. Вы можете вцепиться в него, не желая лишиться последнего. А можете, не моргнув глазом, отказаться от последнего близкого человека: абсурдно дорожить 1/10 только что потеряв 9/10.

Это и есть два подхода к остаткам.

В автобиографическом романе Жан-Поля Сартра "Слова" рассказывается история матери философа, вернувшейся в родительский дом с младенцем, но без мужа. Бедной женщине приходилось каждодневно сокращать свой рацион, дабы не вызвать недовольства остальных жильцов. Ее манипуляции показаны на примере сыра. Мать Сартра постепенно снижала потребление сыра, пока не довела до нелепого количества, от которого в итоге с легкостью отказалась.

В миниатюре Даниила Хармса "Реабилитация" приводится апологическая записка к суду убийцы. Обвиняемый подробно расписывает свои злодеяния и вспоминает про собачку.

Это верно, - пишет убийца, - что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю.

Действительно, после массовой резни разглядывать останки собачки – цинизм. Собачка – это остаток.

Существует и другое отношение. В фильме Кена Лоуча "Доля ангелов" повествуется увлекательная история того, как группа молодых людей отправилась на фестиваль виски, чтобы украсть четыре бутылки дорогого раритета и продать коллекционеру.

По дороге ребята разбивают три бутылки, остается одна. Их доход падает в четыре раза. Один из юношей высказывает здравую мысль: так как украденные бутылки - единственные в мире, не имеет значения, какое количество виски удалось сохранить.

Если за четыре бутылки коллекционер выкладывает миллион фунтов, потому что это весь запас подобного виски, то за одну бутылку при утрате трех других он отдаст тот же миллион, ведь ценность представляет не количество, а эксклюзивность остатка.

Два рассмотренных подхода одинаково хорошо артикулированы. Выбор между ними - скорее вопрос мировоззрения, нежели рассудка.

Вопреки распространенному заблуждению животные переживают негативные эмоции глубже людей. Андрей Платонов заметил, что томящееся в корове трудное горе безысходно и может только увеличиваться, потому что корова не в состоянии утешиться ни словом, ни сознанием, ни другом, ни развлечением, как это способен сделать человек.

Вдобавок корова не понимает, что одно счастье можно забыть, найти другое и жить снова, больше не мучаясь. Ее смутный ум не в силах помочь обмануться: что однажды вошло в ее сердце, то не может быть подавлено или забыто.

Однако подобное проникновение во внутренний мир коровы кажется нам малоубедительным. Как мы считаем, сентиментальность животного происходит из-за недостатка интеллекта, эмоциональной редукции. Сталкиваясь с горем, корова не понимает, что произошло. Она переживает утрату чего-либо, что молниеносно выпадает из ее представления.

Животное не в силах себе помочь по причине полного непонимания того, что с ним происходит. Оно печалится, страдает, заболевает по ускользающей от осмысления причине. И именно поэтому не может ни ослабить, ни вытеснить переживание, оставаясь с ним до конца жизни.

Олегус жил с мамой и младшим братом в маленьком поселке. В Москву ездил на удобном трамвайчике, чем был полностью удовлетворен. Но неожиданно Олегусу исполнилось 33 года. Он словно проснулся.

- Мне тридцать три года, - рассуждал Олегус, - а я ючусь в крохотной комнатушке полтора на два метра. Когда это закончится?

В голове сложился план расселения родственников. Мать с братом покидали уютный поселок, на их место прибывали отец Олегуса с новой супругой и ее престарелым отцом. Немощного парализованного старика Олегус собирался поселить в своей комнатушке, отца с мачехой – в большую комнату брата, а сам перебирался в спальню матери, которой грезил с тринадцати лет.

Однако тридцатитрехлетнему фантазеру не удалось осуществить свой план: никто его не послушал. Прикусив губу, Олегус продолжил ездить в трамвайчике на работу и скоро забыл о всеобщем переселении.

Однажды Олегус проснулся в незнакомом месте. Вчера он что-то отмечал и не очень хорошо помнил конец вечера. Не помнил даже, как снял кальсоны. Теперь предстояло во всем разобраться.

Олегус протер глаза, осмотрелся и понял, что он в спальне матери, уснул прямо в ее кровати. Но ни матери, ни ее вещей в комнате не было. Вместо них страдающий похмельем человек обнаружил собственные вещи. Будто он переехал из своей кладовки сюда.

Олегус засомневался, проснулся ли он окончательно или все это продолжение сна. Комната лихорадочно затряслась и молодой мужчина свалился с кровати. Тело покатилось к балконной двери, которую бедолага вышиб головой.

Из балконного пола торчала верхушка дерева, оно продолжало расти, разрушая дом. Возбужденный Олегус вскочил на ноги и бросился из комнаты. В соседнем помещении никого не оказалось. Олегус юркнул в прихожую, которую одолел в два прыжка и готов был выскочить из квартиры, когда услышал старческий хрип.

Олегус бросил взгляд в свою комнатушку. На кровати лежал отец мачехи, беспомощный парализованный старикашка, не произнесший ни слова за последние пятнадцать лет. Инвалид умолял Олегуса спасти его. Бедолаге хотелось пожить еще, еще чуть-чуть насладиться жизнью.

В то же мгновение Олегус оказался рядом со старикашкой, взвалил полтора центнера бесполезного мяса на плечо и выбрался на лестничную площадку. Стены ходили ходуном, Олегус едва держался на ногах и с трудом попал в кнопку лифта.

Как только двери разъехались, Олегус швырнул инвалида в лифт. Тот немедленно проломил пол и, осыпая спасителя проклятиями, устремился на дно шахты. Не теряя ни секунды, Олегус рванул по лестнице. Он преодолел пролет, когда стена сбоку распалась из-за огромной трещины.

Дом вот-вот должен был развалиться и Олегус прыгнул в трещину. Подхваченный силой тяготения, герой полетел вниз. И неминуемо разбился бы вдребезги, если бы не оказался верхом на парализованном родственнике.

Оказывается, старикашка упал на газовый баллон, точнехонько насадился горлом на краник, который от удара слетел с предохранителя и наполнил инвалида водородом. Полтора центнера бесполезного мяса взмыли в небо, где и столкнулись с Олегусом.

Мальчик спас старика, чтобы старик спас мальчика.

Родственники до самого вечера парили над поселком, пока их не сбила из рогатки местная шпана. Они приземлились и спустя несколько дней оказались на доске почета. Историю их чудесного вызволения из-под обломков напечатали все местные газеты. И даже одна неместная.

Глупый котенок жил за пределами города и считал себя писателем. У него была Чудесная киска, которую Глупый котенок обожал. Но это не мешало ему придираться к мелочам. К совершеннейшей ерунде вроде стаканов недопитого чая, которые Чудесная киска повсюду оставляла. Или невыключенного света.

Глупый котенок страшно злился из-за этой чепухи и иногда даже пытался укусить свою киску, но каждый раз она грациозно уворачивалась. Почти каждый раз… иногда котенку все же удавалось ухватить ее зубами.

Чудесная киска жутко любила Глупого котенка и старалась не замечать эти покусывания. Она заботилась о нем, следила, чтобы в миске всегда была вода, а лоток пребывал в чистоте.

Глупый котенок тоже заботился о Чудесной киске: был с ней ласков, мурлыкал и шептал нежные слова на ушко. Иногда он рассказывал сказки на ушко киске, слегка теребя его зубами. Чудесной киске все это очень нравилось, но его сердитость… ускользала от ее понимания.

Однажды кружки с недопитым чаем довели Глупого котенка до полной невменяемости. Он сел в кресло и зарычал. Сначала рычал тихо, а потом стал громко. Чудесная киска попробовала его успокоить, но котенок еще больше рассердился.

Стал рассказывать про недопитый чай и невыключенные лампочки, из-за которых страдает. И бессердечную киску, терзающую его нежное сердце, с каждым днем недопивая все больше чая и не выключая все больше лампочек.

- Ты заметила, даже заканчиваются слова одинаково: выключая – чая? - спросил Глупый котенок.

Чудесная киска не понимала, из-за чего сердится котенок. Она старалась всегда допивать чай, а невыключенные лампочки просто разбивала, чтобы не нервировали ее любимца. Но Глупый котенок все равно сердился.

- Если ты не прекратишь свои штучки… - начал он.

- Какие штучки? – спросила киска.

- Разные штучки… В основном связанные с недопитым чаем и невылюченным светом.

- Ты имеешь в виду лампочки? – уточнила киска.

- Да, лапочка, - сказал Глупый котенок. – Но не только.

- Что же еще?

- Много всего, - сказал котенок. – Например, тапочки. Ты всегда надеваешь их задом наперед. Или…

- Немедленно прекрати, - воскликнула Чудесная киска.

Котенок прикусил язык и выскочил из комнаты. В прихожей он поменял местами сапожки Чудесной киски, чтобы она надела их неправильно: левый на правую ногу, а правый на левую. Потом увлекся мухой под потолком и забегал, пытаясь ее поймать.

Наконец Глупый котенок оказался в комнате и увидел, что Чудесная киска уснула. Читатели заверещали дурацкие шуточки и наперебой начали советовать котенку какие-то гадости, которые можно сделать, пока Чудесная киска спит.

- Ну-ка цыц, хрюндели, - прошипел котенок.

Он испугался, что читатели разбудят Чудесную киску. Голоса затихли. Котенок подошел к кровати и пощекотал киску усиками. Усы у него были разноцветные: черные, белые и рыжие. Чудесная киска любила все его усики, но особенно черные. Вернее, рыжие. Да, больше всего она любила рыжие.

- Я тебя очень люблю, кисочка, - прошептал котенок на ушко Чудесной киске.

- Я тебя тоже очень люблю, котенок, - ответила киска во сне.

Глупый котенок лег рядом, обнял киску и уснул. Ему приснились чашки недопитого чая и горящие лампочки. Где-то вдалеке проступали глазки Чудесной киски. Они приближались, становясь все больше. Пока не вытеснили чашки с лампочками, заняв все пространство.

Глупый котенок понял, как сильно любит свою Чудесную киску. Крепче обнял ее во сне. Читатели, ждущие, чем же закончиться эта умилительная история, тыкнули кончиком носа себе в глаз и заморгали, пытаясь унять слезы. Этим сказка #15 и закончилась.

Эстетический фашизм: наши (русские) женщины самые красивые, а нерусские самые некрасивые.



Эстетический антифашизм: наши (нерусские) женщины самые красивые, а русские самые некрасивые.



Эстетическая толерантность: все женщины одинаковые; но разделять людей на мужчин и женщин (женщин и мужчин) - фашизм.

Отупев от обжорства, Петросий стоит на кухне с опущенной в миску мордой. Сверху сыпется сухой корм, который застревает у Петросия в шерсти, проваливается в уши, запутывается в усах, совсем чуть-чуть попадет в миску. Сквозь хруст корма на зубах Петросий слышит удивительную историю преображения Сурковского.

Книжный магазин вынужден переехать из-за ремонта Политехнического музея, в здании которого расположился. Если не поторопиться, скоро лавчонку выставят на улицу со всеми пыльными полками. Продавцы назойливыми мухами суетятся вокруг Сурковского (директора), ожидая заявления. И наконец, Сурковский объявляет о своем решении.

- Нет ни одного заведения в Москве, которое бы нас приютило, - констатирует он. – У магазина появился влиятельный соперник, жаждущий нашей погибели. Это он закрывает Политех на ремонт и изгоняет нас на улицу. Но мы продолжим даже под открытым небом. Распределим районы города, поставим каждый свой столик и как ни в чем не бывало возобновим торговлю. Наша миссия не оборвется на полуслове.

Сам Сурковский (директор) выбирает арку Куприянстера. Интимный полумрак, приятная прохлада и удачное расположение. Посетители знаменитого магазина на втором этаже останавливаются у столика Сурковского, рассматривают букинистические издания по рядам Фурье и выщипываю седых волос из носа.

Бывшему директору Сурковского (магазина) нравится на новом месте, чего не скажешь об его подчиненных, мотающихся с места на место, всюду гонимых. Стоит поставить где-нибудь столик, разложить книжки, как появляются конкуренты, развязные чебуречницы и крикливые мороженщицы, мешающие торговле.

Почти неделю длится это мучение, после чего продавцы слетаются к арке Куприянстера и признаются шефу в полной недееспособности – они не продали ни одной книжки, даже самой крохотной. Петросий дергает усами и слегка поворачивает морду: поток сухого корма иссяк.

Петросий унимает возмущение, слишком интересно продолжение. Так вот. Продавцы Сурковского застывают со склоненными головами и ждут, что скажет хозяин. В арку заходит сам Куприянстер (директор). Проводит ногтем по корешкам сурковского старья и ради смеха покупает номер "Опустошителя" о векторных расслоениях сознания.

- Ну что, Макс, выгнали тебя из музея? – иронично интересуется Куприянстер (директор), демонстрируя студенческий билет для десятипроцентной скидки.

- Изгнали, - соглашается Сурковский (директор).

- Ну ничего, ничего, - успокаивает бывший коллега. – Найдешь еще место. – И юркает на второй этаж в свой знаменитый магазин.

Сурковский окидывает подчиненных полным страдания взглядом, справляется с подступившим к горлу комком и начинает:

- Со следующего дня, - говорит он, - переместимся в трамвай. Мы приличные книготорговцы, хватит шататься по подворотням, терпя унижения от мороженщиц и пироженщиц. Долой тиранов и чебуречниц! Отныне будем торговать элитарной букинистикой в трамвае "Чистые пруды - Университет". Весь интеллектуальный срез от университетской профессуры до богемных художников, от нетрезвых студентов до буйных бездомных.

Продавцы внимают словам директора, словно во сне, не смея пошевельнуться. Из магазина на втором этаже доносятся вопли рассерженного Куприянстера. Кажется, поймали мерзавца, который обсыпал книжки сахарной пудрой.

Директор Куприянстера (магазина) так расходится, что разговаривать становится невозможно. Сурковский распускает подчиненных, раскладывает книги по карманам и отправляется домой. А на следующий день… Петросий нервно дергает ухом, из которого сыпется сухой корм. Что дальше?

Да, да, да… На следующий день новенький багрово-красный трамвай с прицепом для уличного оркестра отправляется с Университета, прямо с пятнадцатого этажа Главного здания МГУ, к Чистым прудам. Внутри потряхивают стеллажи и столики с аккуратно разложенными книжками.

Над крышей трамвая развевается длинный флаг с надписью "Сурковский" и красивым логотипом – длинными черными усами. Посетители попадают в магазин на любой остановке. Никаких кондукторов, контролеров, турникетов и карманников – только улыбчивые продавцы, готовые рассказать о самых свежих новинках и самой дряхлой, разваливающейся в руках, букинистике.

Таким предстает новый… преображенный Сурковский, трамвай, магазин и книгопродавец на громыхающих колесах.

Один человек ехал в метро. На остановке у него вдруг распахнулся рот для зевка. Какой-то хулиган бросил туда недокуренную сигарету и выскочил из поезда. Человек устремился за ним, но угодил упитанной мордой в закрывшиеся двери.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция "Площадь эволюции".

Бедолаге пришлось проехать еще одну станцию. На Площади эволюции он нашел полицейского, чтобы рассказать о преступнике, так некрасиво с ним поступившего. Но полицейский не стал слушать потерпевшего, а оштрафовал его за курение в неположенном месте.

Затем у оштрафованного проверили документы и выяснили, что он пятнадцать лет уклоняется от алиментов трем бывшим женам и часто пропускает сеансы массажа в бассейне им. Н.А. Алексеева.

- Вас, кажется, зовут Алекс Керви? – осведомился полицейский.

От испуга Алекс проглотил бычок.

- Это несправедливо, - прошептал он.

- Что несправедливо? - уточнил полицейский, надевая на него наручники.

- Несправедливо штрафовать за проступок, который я не совершал, и арестовывать за псевдоним.

- Вы мой любимый переводчик, - шепнул полицейский на ухо Керви и, заломив ему руки, повел в отделение.

Из глаз арестованного брызнули слезы.

- Куда вы меня ведете? – запричитал он.

- Ваши "Мотоангелы ада" – просто шедевр, - сладострастно прошептал полицейский. – Вас будут судить за этот роман.

- Но кто будет судить? За что именно? – пискнул Алекс Керви. – Отпустите меня, пожалуйста.

- Нет, дружок, - сказал полицейский. – Такому великолепному переводчику как ты самое место в тюрьме.

- Но я не хочу. Не надо…

Керви попытался вырваться, но только причинил себе боль и еще громче запищал . Полицейский заулыбался. Сбылась его мечта – он поймал знаменитого переводчика! Он поймал Алекса Керви!

Все прекрасно знают Художника с Чистых прудов, угощающего молоденьких девушек шоколадками с муравьями и смесью #2 (белый вермут, кагор и пчелиная ваниль по вкусу). Художник ведет курсы рисования. Все желающие и в особенности абитуриенты художественных учебных заведений ходят осваивать к нему профессиональные навыки.

Художник берет плату 700 рублей за трехчасовое занятие. Учеников ищет книжная девушка Вера. За это Художник занимается с ней бесплатно. Однако книжная девушка хочет повысить плату до 1200 рублей. Никакой выгоды она с этого не имеет. Наверно, Вере показалось, что 1200-рублевые занятия выглядят более солидно, чем 700-рублевые.

Сама Вера на занятиях появляется не всегда, много пропускает. К пропускам я отношусь понимающе: нечего ей шататься по сомнительным чердакам среди полупьяных художников. Но было бы совсем замечательно, если бы книжной девушке удавалось экономить на каждом попуске по 1200 рублей. Или хотя бы по 700.

Все упирается в бестолкового Художника, который занимается с Верой бесплатно. Из-за него нам не удается экономить. Здесь-то и проявляется мой коммерческий гений, уникальное финансовое воображение.

Мы находим ученика, посещающего занятия Художника в те дни, когда не приходит книжная девушка. Так как новый ученик учится рисовать на бесплатном месте, то платит он не Художнику (и без того гребущего деньги лопатой), а самой Вере. Вернее, автору разработанного фокуса, то есть мне.

В дальнейшем можно увеличить количество учеников, платящих мне, а не Художнику. Скажем, до трех (3600 рублей) или пяти (6000 рублей). Придумать успокаивающую ахинею, которая отвлечет Художника, и грести деньги, подставив свой карман, вместо его кармана. Инверсия карманов.

Кстати, другой знаменитый персонаж – кошка Петя - недавно разродилась котятами. Биробиджанский Жень-Шень: очень редкая, благородная порода. Сочетание эстетики, царственного величия и собачьей преданности. Цена договорная.

Француженка преподавала французский язык всем желающим и жила с родителями на Полянке. Вместе с младшей сестрой они занимали крохотную комнатушку, в которой едва умещались двухъярусная кровать, тумбочка и стул.

Француженка стеснялась размера комнаты и всегда говорила ученицам, что это временно, скоро она переедет в просторную квартиру. В действительности же все обстояло иначе. Раньше в комнатушке метр на полтора жили три сестры. Первой из-за постоянных конфликтов с отцом уехала старшая сестра. Девушка спала на прикроватном стуле, что не совсем ее устраивало.

Француженка с младшей сестрой, Карлицей, остались вдвоем. Вскоре расшатался второй ярус кровати, где спала Француженка. Отец осмотрел конструкцию и запретил пользоваться верхней полкой. Он пообещал, что все починит, а пока, дабы избежать трагедии (конструкция в любой момент могла провалиться и покалечить младшую сестру), разобрал верхнюю часть.

Француженка спросила, где ей теперь спать.

- На прикроватном стуле, - бросил отец, выходя из комнаты. Он не обратил внимания, что старшая сестра сбежала вместе со стулом.

Пришлось спать на полу. Причем не в самой комнате, где совсем не было места, а на пороге, обложившись зимними куртками и носовыми платками.

Иногда отец появлялся в комнатушке с каким-нибудь инструментом (стамеской, маникюрными ножницами, а то и вовсе с козьей ножкой), осматривал, качая головой, кровать и молча уходил. Через неделю он забыл о поломке.

Не один год Француженка спала на тряпье под дверью. Наконец, случилось чудо – Карлица съехала, вернее…

На самом деле переехать хотела Француженка. Ее ученица искала жиличку в квартиру Художника. Но Художнику, человеку уже сложившемуся и не желающему меняться, Француженка не понравилась. У нее и правда была на редкость мерзкая рожа и тупой крестьянский взгляд. Но взгляд Художника не интересовали, только рожа.

Узнав о неудаче сестры, на смотрины к Художнику отправилась Карлица и моментально его обворожила, пообещав убирать и готовить не реже раза в неделю. Старик и девочка ударили по рукам, и уже вечером Карлица раскладывала вещи на новом месте.

А ее старшая сестра перебралась из-под двери на кровать. Она уже и не надеялась снова спать на кровати, однако жизнь рассудила по-своему.

Жизнь, но не отец.

Мерзкий старикашка и раньше позорил дочь перед ученицами, гадя мимо унитаза, а теперь совсем распоясался – стал гадить, где бог на душу положит. Несколько раз его замечали в прихожей на корточках со спущенными штанами.

Француженка объясняла ученицам, что это соседский мальчишка, но все видели седого старика, как две капли воды похожего на нее. Репетиторша даже лишилась пары клиенток, не желавших заниматься в таких условиях.

Остались самые преданные. Но и их стойкость пошатнулась, когда старикан добрался до комнатушки. Он гадил в ящик тумбочки, где хранились учебники, под покрывало, на котором сидели во время занятий, в обувь учениц, оставленную в прихожей. Один раз даже нагадил в нагрудный карман молодого человека ученицы.

Знакомые недоумевали, что такая девушка как Француженка делает в обществе сумасшедшего старика. Она еще молода, хоть и с мерзкой рожей (тоже родительским подарком), и полна сил. Ей нужно немедленно уезжать, спасаться из этой клоаки.

Француженка перебралась к подруге на окраину Москвы. В просторной квартире подруге принадлежала комнатка еще меньше той, где жила Француженка. Соседи, тихие интеллигентные пенсионеры, не имели ничего против, но вмешалась их дочь.

Внушительных размеров матрона пятидесяти лет занялась подсчетами. Узнала общую площадь квартиры (72 квадратных метра), площадь комнатушки (1 квадратный метр) и площадь кухни (12 квадратных метров). Поделила второй метраж на первый и умножила на третий.

Результат (1/6 квадратного метра) – ровно столько соседки ее родителей могут занимать в кухне.

- И ни сантиметром больше, - загрохотала Матрона.

Сразу после этого в дверь позвонили. К Француженке пришли две ученицы. Быстро прикинув, что втроем им не уместиться на 1/6 квадратного метра кухни, репетиторша увела девушек в комнатку, где вместе с ее подругой они занялись французским.

- Эдак они все здесь поселятся, - прошипела Матрона.

Она подняла телефонную трубку. На другом конце висел отец Француженки. За общностью интересов они быстро нашли общий язык и договорились, что, когда его дочь отправится выносить ведро, Матрона, незаметно увязавшись следом, столкнет ее в мусоропровод, внизу девушку будет ждать отец с целлофановым пакетом.

Так все и произошло. Не успели закончиться занятия, как Француженка схватилась за ведро и понеслась к мусоропроводу. Остальное было уже делом техники.

Так Француженка вернулась в свою комнату.

Она сидела на сломанной кровати, а отец - на тумбочке, готовый приспустить штаны. Девушка бросила на него пустой взгляд. По ее невыразительной глупой физиономии текли слезы. На физиономии отца, такой же невыразительной и глупой, сияла улыбка. Ему было приятно, что дочь вернулась домой.

Прикрепим к XXXVIII замечанию еще одно, XXXIX.

Рассмотрим тему последовательности. Махатма Ганди указывает вполне осуществимый план: молчание, насмешки, щелчки, победа. Историческая наука поступает аналогичным образом – фиксирует причины и следствия.

Перед глазами историка оказывается череда событий, каждое из которых обусловлено предыдущим и влечет последующее. Однако выстраивание цепочки таких событий совершенно произвольно.

Сочетание исторического подхода с актуальной политикой. Победа польской Солидарности. Профсоюзно-интеллигентское движение совершает ряд действий, каждое из которых наделяется значением. После образуется новое движение, копирующее польскую стратегию. Но стратегии нет, есть лишь череда событий, увенчавшаяся победой.

В Польше 80-х раздают листовки у станций метро. Поэтому вы не добьетесь успеха, поступая иначе. Или, польская ячейка выбрала председателем пахаря из деревни. Следует поступить так же, если вы собираетесь победить, как Солидарность.

Все из-за того, что в гуманитарной среде нет различия между хронологическим следствием и исторической импликацией. Бытовой пример. Вы читаете книгу на улице. Дойдя до четного абзаца на четной странице, вы спотыкаетесь. Из чего делаете вывод, что на четном абзаце четной страницы спотыкаются. И заверяете свое наблюдение исторически.

Функционально автономные события образуют связку из-за того, что происходят одно за другим. История выделяет перед ключевым событием ряд моментов, отобранных произвольно. Мы можем сказать, что польская революция осуществилась благодаря распаду СССР. А можем сказать, что благодаря раздаче листовок активистами Солидарности.

Оба варианта равнозначны.

Известная максима Махатмы Ганди гласит:

Сначала вас не замечают,
потом над вами смеются,
потом борются с вами.
А потом, вы побеждаете.

Это очень удобная схема, описывающая любого субъекта. Каждый сталкивается с игнорированием, насмешками, сопротивлением и успехом. Привлекательность индийского революционера кроется в последовательности.

Приятно, столкнувшись с игнорированием, вспомнить высказывание Ганди. Вас не просто не замечают – вы на первой ступени к успеху. Затем следуют насмешки. Но это не просто насмешки, это вторая ступень к успеху. За кого-то берутся всерьез и пытаются вразумить действием, но, если субъект знаком с путем Махатмы Ганди, он уверен, что почти у цели – на третьей ступени. Ближе к успеху только те, кто уже победил.

В среде политических активистов афоризм лидера индийского освобождения так же пользуется хождением. Чем бы не отвечали власти на их акции, оппозиционеры всегда в паре сантиметров от победы.

Оппозиция заявляет пикет, а администрация не реагирует – это первая степень. Кремлевские борзописцы высмеивают оппозиционные начинания – вторая степень. И так далее.

Алгоритм Ганди универсален. Но он не является алгоритмом в классическом смысле, так как не задает строгой последовательности и не подразумевает полного прохождения от начала к концу.

Субъект может навсегда застрять на первом этапе – игнорировании. Или на агрессивной реакции, третьем этапе. Путь может начаться и завершиться на любой фазе. Вам не гарантируют победу.

Иллюзорность четырех пунктов Махатмы Ганди заключается в надежде, которую они предоставляют каждому. Этот каждый считает, что по-настоящему движется к успеху, ведь знаменитый индийский революционер описал свой путь именно так.

Недалекому каждому не приходит в голову, что алгоритм всего лишь описывает путь Ганди. Он не задает прогрессии развития: I, II, III, IV. Нет движения от молчания к победе, есть лишь попадание в одну из фаз, указанных алгоритмом.

Нет победы. Но и нет поражения.

Пересмотрел на днях великолепное "Торжество" Томаса Винтерберга. Содержание фильма открылось теперь с несколько иного ракурса.

Сжатый сюжет. Юбилей пожилого отца, старший сын произносит тост. Он рассказывает собравшимся об инцестуальных наклонностях именинника, когда-то насиловавшего двух своих детей: сына и недавно покончившую с собой дочь.

После тоста молодой мужчина покидает праздник. Родственники воспринимают его признание как неуместный розыгрыш. Но старший сын возвращается, чтобы настоять на своем. Он произносит новый тост:

- Выпьем за убийцу моей сестры, за юбиляра.

Ведущий объявляет перерыв. Слабонервные, боящиеся депрессии гости норовят разъехаться по домам, но у них ничего не получается, и вскоре торжество возобновляется. Старший сын снова произносит тост, дополняя вызывающее признание новыми подробностями. Несколько раз его силой выводят из-за стола и даже привязывают к дереву у дома.

Однако мужчина вновь и вновь возвращается. После зачитывания предсмертной записки сестры, покончившей с собой из-за дурных воспоминаний, отец в запале проговаривается, признавая кошмарное обвинение.

Финальная сцена. Следующим утром гости собираются в столовой. Выходит вчерашний юбиляр с супругой. Но собравшиеся не желают есть с ним за одним столом, и отцу приходится уйти.

В свойственной Догме-95 манере Томас Винтерберг скрупулезно раскрывает отрицательные качества всех персонажей. Плох каждый, кроме разве что двух-трех человек. Но и они не идеальны, скорее комичны на фоне всеобщего морального убожества.

Гости гонят от себя мысль о педофилии юбиляра, потому что она мешает насладиться торжеством, вгоняет в уныние, вырывая из благостного расположения. Их безразличие к отчаянному поступку старшего сына можно было бы назвать оскотиниванием, если бы за столом не сидели уже скоты. Скоты в облике людей.

Но проходит время и дискомфортная мысль вторгается в их сознание. Приходится согласиться с тем, что они чествовали мерзавца, насильника собственных детей. Гости, скоты чуть меньшие, чем юбиляр, демонстративно отказывают ему в своем обществе.

Режиссер предельно точно конструирует механизм морального переворачивания. Ужас оказаться хуже всех. Нелепые, бестолковые, трусливые, слабовольные, похотливые родственники хватаются за пожилого педофила как за единственную возможность не упасть в самый низ.

В ситуации, в которой они оказались, необходимо встать на кого-нибудь, кто еще ниже. Приподняться хотя бы на пару миллиметров, в последний момент запрыгнуть на другого как на ступеньку трамвая.

Страшно быть отвергнутым, ведь толпа не церемонится и пытается добить оступившегося окончательно, прикрываясь невразумительными этическими отсылками. Потому что в коллективном сознании прочно сидит мысль, что невиновных нет. На месте мерзавца может оказаться любой из них.

И в скором времени окажется.

1.

На 15-й Парковой улице при перемещении с Сиреневого бульвара к Щелковскому шоссе можно увидеть рекламу детского центра (при перемещении в обратном направлении реклама тоже заметна). Прямоугольный плакат с детьми младшего школьного возраста и их художественным руководителем.

В детях уже угадываются будущие взрослые типы. И лишь лицо руководителя, пухлого мужчины лет сорока, совершенно не затронуто взрослением. Наивное дитя, потерявшееся во времени, он выглядит младше всех.

2.

По дороге домой заглядываем с книжной девочкой Верой в супермаркет. Время безжалостно переваливает за одиннадцать часов. Роковая пара, когда перестают продавать спиртное. Жизнь вымирает до девяти утра.

Мы берем с полок какую-то ерунду вроде пряников и морской капусты и направляемся к кассе. Однако за время прогулки Вера потребила такое количество алкоголя, что кассовый детектор идентифицировал ее как бутылку водки "Талка" 0,7л.

Охранник вежливо отвел книжную девочку в винный отдел и оставил среди бутылок. Мне пришлось ждать подругу до самого утра.

3.

Обеспокоенная мамаша рассказала, что нашу дачу обворовали. Ей сообщили полицейские, которые уже схватили преступников. Мамаша удивилась, ведь на даче нечего воровать. Полицейские предложили приехать и убедиться во всем на месте. Прихватив моего младшего брата, мамаша вышла из дома.

Замки на дачной двери не пострадали, никаких признаков несанкционированного проникновения. Подъехали полицейские и показали фотографии украденного: дорогую посуду, целые сервизы, несколько коллекций фарфоровых статуэток внушительного размера и еще немного по мелочи.

Пораженная мамаша принялась объяснять, что все это не наше, мы никогда не хранили такой роскоши на даче.

- А ваш муж? – спросил офицер. – Может быть, он втайне от вас привез все это сюда?

Мамаша задумалась. Представила, как едва передвигающийся по квартире муж собрал статуэтки с посудой и отволок на дачу.

- Нет, - решительно заявила она. – Он не мог.

Удавкин рос хилым и болезненным ребенком. Друзей у него не было, разве что единственный. Когда Саше Удавкину было семь лет, он подружился с пятилетним Алексом Керви, мальчиком-переводчиком, которого потом забрали в сумасшедший дом. И Саша остался один.

Чтобы скрасить свое одиночество, он занялся коллекционированием. Сначала собирал значки, потом перешел на шнурки от ботинок. А затем на шнурки от сливных бачков (веревочки, за которые дергают, чтобы спустить воду).

Удавкину удалось собрать внушительную коллекцию, когда ее обнаружила мама. Мама пришла в такое неистовство, что сложила унитазные шнурки в пакет и отнесла на пустырь. Через день ее саму схватили санитары и увезли в закрытую лечебницу.

Оставшееся детство Саша провел с бабушкой. Но детство нас больше не интересует. В двадцать лет Удавкин заинтересовался редким интеллектуальным кино и начал собирать его на лазерных дисках для коллекции и продажи.

Со временем доход от продаж достиг такой величины, что позволил Петелькину, пардон, Удавкину пристойно похоронить бабушку. Денег еще осталось на пару бутылок пива и пачку конвертов для дисков.

Саша снова оказался один: детский Керви остался в прошлом, бабушка – в могиле, а мама - в закрытой лечебнице. Вдобавок ко всему появились торрент-трекеры, куда выкладывали редкие интеллектуальные фильмы, и никто уже не хотел покупать их у Удавкина.

Саша впал в уныние. Никуда не ходил, все время сидел дома. Наконец его осенило. Он будет продавать не диски, а книжки. Редкие интересные книжки, которые можно по дешевке выкупать на складах. Так Саша Удавкин прекратился в книжного продавца, совсем чуть-чуть недотягивающего до знаменитого интеллектуала Барбариса Куприянстера.

Как-то Саша наткнулся на сайт Букривер. Дурынды менялись друг с другом книгами, осуществляя бессмысленный круговорот макулатуры. Удавкин стал выменивать у дурынд редкие книги на всякую чепуху в мягких оранжевых обложках, изданную на газетной бумаге стотысячным тиражом и продающуюся в любом киоске ПивТоргСоюзПечати.

И все было бы замечательно, если бы однажды Саша не обнаружил на Букривере своего старого неприятеля, некого Вад-Вада. Несколько лет назад Вад-Вад тоже продавал редкое интеллектуальное кино, причем имел огромную коллекцию и презрительно потешался над мелюзгой вроде Удавкина.

На Букривере Вад-Вад занимался тем же, чем занимался Саша – облапошивал профанов. Удавкин не находил себе места от такого злодейства и поклялся отомстить зарвавшемуся мерзавцу. Саша разослал видным пользовательницам Букривера письмо, где рассказал о мошеннике Вад-Ваде, с которым ни в коем случае нельзя меняться. И перечислил характерные приемы. Например, такой.

Вад-Вад выставлял редкую книгу, находил библиофилку, готовую выменять ее на десяток своих недешевых изданий. При встрече пройдоха делал вид, что спешит. Забирал у жертвы пакет с книгами, а ей всучивал фальшивку в суперобложке. Суперобложка была распечатана на принтере и, действительно, походила на оригинальную. Но вот под ней…

Под ней бедолагу ждал сюрприз – лежалая дребедень, которую можно купить на любом развале по 29 рублей. Какого же было удивление Удавкина, когда его письмо не возымело никакого действия. Библиофилки не обратили на него внимания.

Саше пришлось действовать по-другому. Он узнал, что у Вад-Вада появилась младшая сестра.

- Какая еще сестра? – воскликнул Саша.

В самом деле, мерзавец где-то раздобыл сестру, которая вскоре тоже стала меняться на Букривере. В голове Удавкина созрел коварный план мести. Он выманит сестру Вад-Вада на обмен, похитит и потребует брата убираться из книжного бизнеса, потому что копошиться им обоим (не считая Барбариса Куприянстера) слишком тесно.

Подцепить сестру мерзавца удалось очень быстро: она клюнула на редкую брошюрку Пригова. Затем Саша отправился в магазин "Охотник-Рыболов-Охотник" за сеткой. В прейскуранте имелась волейбольная сетка, но в наличии ее не оказалось, поэтому Удавкин купил десять сеток для баскетбольных колец.

Дома он разодрал их и связал одну большую сетку, которую собирался накинуть на девушку. Они встретились в метро. Сестра Вад-Вада выхватила у Удавкина книгу Пригова, сунула другую и, бросив, чао, побежала на следующую встречу.

Мститель не успел даже сунуть руку в карман с сеткой. Он сунул ее только через минуту, размышляя, что сделал неправильно. И так неаккуратно теребил пальцами, что сетка выскочила. Через мгновение Удавкин угодил в нее, словно в капкан.

Саша громко рыдал, потявкивал, пытаясь освободиться, но только еще больше запутывался. Он катался по всему вестибюлю, пока не оказался у края платформы. Как раз подходил поезд. Удавкин всем осточертел, и работница метрополитена элегантным тычком столкнула его на рельсы. Саша жалобно вскрикнул, но в металлическом грохоте никто не обратил внимания.

Работница метрополитена наклонилась стереть с туфли прилипшую пыль. Флот откупорил бутылку Бульбаша. Философ Алексей Лапшин высморкался в платок. Все шло своим чередом. А Саша Удавкин перешел в небытие. На Букривере он больше не появлялся.

Однажды Михаил Робканов, знаменитый баянист из глубинки, превратившийся в петербургского композитора, узнал о короткометражном фильме, который только собирались снимать. Название картины вызвало такой шквал ассоциаций, что композитор немедленно записал несколько композиций для фильма.

К съемкам Михаил не имел никакого отношения. Он случайно узнал, что фильм смонтирован и премьера пройдет в московском ДК железнодорожников вечером следующего дня. Робканов купил билет на поезд, а все оставшееся до отправления время посвятил прослушиванию своей музыки и алкогольным возлияниям.

Вечером он вместе с супругой и тещей отправился на вокзал. Вернее, композитор был уже не в состоянии куда-то ехать, поэтому женщины нарядили его в длинное кожаное пальто (теща смазала его смесью гуталина и какой-то вонючей гадости) и сунули в тележку, с которой пенсионеры бродят по метро.

Женщины добрались до вокзала и прошли вместе с тележкой в вагон. Поезд с минуты на минуту отправлялся, проводница уже выталкивала провожающих. Бойкая женщина проверила билет у родственниц композитора и заявила, что двум потаскухам не проехать по билету одного мужика.

- Извините, - сказала супруга композитора, - вот пассажир, а мы сейчас выйдем.

И раскрыла тележку, в которой лежал Робканов.

- Запрещено пьяным на верхних полках, - заявила проводница.

Михаил проснулся и игриво подмигнул ей. Польщенная мужским вниманием, проводница сдалась.

- Ладно, пусть остается. А вы выметайтесь.

Родственницы послушно побежали к выходу. Теща хотела забрать тележку, но чуть раньше тележку вместе с пассажиром забросила на верхнюю полку проводница.

Робканов проснулся глубокой ночью. Поезд остановился в Бологом. Композитор, шатаясь, отправился за алкоголем. Здесь не оказалось ни одного киоска. Станция освещалась единственной лампочкой, болтающейся сверху. Никто, кроме Михаила, из поезда не вышел. Не было даже перрона, пришлось спуститься по лестнице на землю.

Робканов походил туда-сюда. Его внимание привлекла старуха по другую сторону поезда. Она показывала бутылки пива и манила рукой. Миниатюрный композитор юркнул между колес и очутился с другой стороны, где долго торговался с жадной старухой, заломившей чудовищную цену.

Торг прекратился, только когда поезд тронулся с места.

- Черт с тобой, старая крыса, - в сердцах бросил композитор, швырнул деньги, выхватил три бутылки и бросился между колес, словно активист Павел Шехтман.

Однако под поездом зацепился за торчащий крюк, с которого сумел соскочить только через несколько секунд, когда поезд уже набрал скорость. Робканов снова прыгнул, но на этот раз неудачно и колеса отхватили ему обе ноги.

Выплюнутый из-под состава композиторский остаток подхватила за шиворот проводница и втащила в тамбур. Михаил и раньше отличался скромным весом, а без ног и вовсе стал легче собачонки.

Композиторское подмигивание возбудило в проводнице желание. Женщина сразу отнесла его в свое купе, где уже ехало два зайца. Первый, безбилетник, лежал затраханный до полусмерти на верхней полке, а второй…

Второй при внимательном осмотре оказался не зайцем, а кроликом Топотуном, жующим белый порошок из миски. Проводница разделась, сняла с Робканова кожаное пальто, теперь несуразно длинное. Композитор приступил к исполнению. Оказалось, что отсутствие ног нисколько не усложняют задачу, даже наоборот.

Михаил вылез из купе и хотел уже идти спать, но вспомнил, что у него больше нет ног. С верхних полок свалилось два грузных пассажира. Причем упали один на другого и представляли серьезное препятствие для композитора.

Робканов робко постучал в купе и попросил высунувшуюся проводницу отнести его. Сообразительная женщина поступила по-своему. Она принесла тележку, в которой привезли пассажира, и сунула его внутрь. Теперь калека мог перемещаться с помощью рук, а колеса заменяли ему ноги.

Разогнавшись, композитор с легкостью перескочил тела пьяных и уже крутился у своего места, по-собачьи задрав голову. На верхнюю полку его забросила маленькая девочка, возвращающаяся из туалета. Благодарный Робканов угостил ее недопитым проводницей пивом.

А утром, когда поезд замер на Ленинградском вокзале, Михаил спрыгнул с полки, приземлившись на колеса тележки, которые отлично смягчили удар. На перроне Робканова уже ждал его друг Кручинин.

Кручин тоже был композитором и совсем недавно покинул психиатрическую лечебницу, в которой оказался по ошибке. Лечение происходило в щадящем режиме. Пациента обмазали с головы до ног медом и оставили так на три месяца. Затем комиссия признала его психически здоровым и выпустила на волю.

За день до приезда петербургского коллеги Кручинин подрался за каким-то притоном или театром. Точнее, драки не получилось, потому что в самом начале московский музыкант поскользнулся на рыбных потрохах и тяжело покалечился.

На вокзал Кручинин явился закованный в громоздкие латы, ускоряющие срастание костей. Увидев друга, Робканов расхохотался. Вдобавок от Кручинина все еще разило медом и вокруг роились выжившие с осени мухи.

Но и Кручинин, увидев мелкую собачку на колесиках, в которой не сразу узнал петербургского коллегу, тоже рассмеялся. Прохожие обходили друзей, недовольно ворчали, но, рассмотрев, веселели. Один мальчик даже угостил композитора Робканова кусочком хлеба, приняв за изувеченного щенка.

Насмеявшись вдоволь, друзья завели разговор о музыке и быстро поссорились.

- Я тебе сейчас и вторую руку сломаю, - закричал Робканов.

Кручинин хотел ответить, что оторвет ему третью ногу, но это было бы смешно – никакой третьей ноги у Михаила не было. Кручинин достал из кармана баночку меда, с которой теперь не расставался, съел пару ложечек, успокоился и ушел.

А Робканов отправился в ДК железнодорожников на кинопремьеру. В зал его пустили по детскому билету, чем композитор остался очень доволен. Начался фильм, Михаил поставил на воспроизведение диск и тут выяснилось, что CD безнадежно исцарапан. Постоянно проигрывались зацикленные три секунды из середины.

Робканова попросили не мешать. Оскорбленный он вернулся на вокзал. Сел в тот же поезд, в вагон к уже знакомой бойкой проводнице, с которой провел ночь.

Ее купе как раз освободилось. Затраханный до полусмерти заяц скончался, а кролика Топотуна забрал Илья Метальников, который все еще топтался на перроне. Заразившись хозяйским недугом, Топотун стал терять мех на голове и Метальников отправил его с проводницей на лечение в Бологое, славящееся больницами для кроликов.

В Петербурге Робканова встретили супруга с тещей. Изумленные его преображением они долго бегали вокруг, передавали укоротившегося композитора из рук в руки и даже перебрасывались им над головами прохожих.

Теща немного поворчала из-за грязного пальто, которое теперь волочилось за Михаилом. А про тележку не обмолвилась ни словом: старуха давно мечтала от нее избавиться и была страшно рада, что это наконец удалось.

У дома семья заглянула в магазин.

- С собаками нельзя, - заявил охранник.

- Но это не собака, а известный композитор, - воскликнули женщины.

Теща приподняла голову Робканова, коснувшись зонтиком подбородка.

- Действительно, - согласился охранник. – Проходите, пожалуйста.

Продукты сложили в ту же тележку, где елозило туловище Михаила, там еще оставалось место.

- Как удобно, - не сдержалась теща.

Упав на колени, она расцеловала Михаила, который тоже был счастлив, ведь ноги композиторам совершенно ни к чему, в большинстве ситуаций они им даже мешают.

В фильме Жан-Люка Годара 80-х годов мужчина рассказывает приятелю, с которым познакомился незадолго до посещения туалета, о двух стилях.

Можно мыть руки после туалета. Это свидетельствует о том, что у вас грязный член, после прикосновения к которому нужно мыть руки. А можно проделать гигиеническую процедуру перед туалетом, что равносильно чистоте члена, трогать который следует чистыми руками.

Два подхода можно синтезировать двумя способами. Первый: вы моете руки и до, и после туалета. Однако в этом нет никакого смысла. Сложно представить себе человека настолько неразумного, чтобы практиковать подобный синтез.

Второй: вы не моете руки ни до, ни после туалета. Так поступает большая часть посетителей уборных, возможно, из-за большей привлекательности этого подхода. Если у вас руки и член чистые, зачем дополнительно мыть их при взаимодействии? Тем более, если у вас грязные как член, так и руки.

Стоит так же упомянуть о возможности мыть член, забыв наконец про руки. Но когда этим следует заниматься: до посещения туалета или после? Уже сделанные рассуждения годятся и здесь, не будем их повторять.

Возникает важнейший вопрос. Если человек не моет ни руки, ни член ни перед, ни после туалета, какой подход он выбрал: мыть руки, забыв про член, или мыть член, забыв про руки? На эту тему есть масса научных работ, однако к единому мнению исследователи так и не пришли.

Не придем к нему и мы.

Рассказ для инверсивного издания #9 полностью меня опустошил. Как автор я обессилен, надеюсь лишь поскорее закончить и никогда больше к нему не возвращаться. Пока же расскажу забавную историю одного семейства. Точнее, двух братьев и всех остальных, вокруг них группировавшихся.

В историю семейства включена собачка Матильда, которая жила с нами, когда я учился в 11 классе и институте путей сообщения. Про эту собачку я уже писал. Затаите дыхание и наблюдайте, как любимый персонаж обрастает клочьями подробностей.

В том же доме, в котором жил я с родителями, жило семейство из шести человек и Матильды. Мы ютились в четвертом подъезде, а эти - в первом. Это обстоятельство не помешало узнать об их жизни вплоть до мельчайших деталей.

Каких-то особых неприятностей у семейства не было. Разве что брат главы семьи, который угодил в тюрьму за попытку обчистить соседскую квартиру. Не считая этого инцидента, все было прекрасно. Пока не умерла бабушка.

Не помню, что явилось причиной трагедии, это и не имеет большого значения. Важно, что жена главы семейства переживала смерть матери. Причем так остро, что однажды не смогла вернуться с дачи. Сосед согласился подбросить ее на машине, но в дороге женщине стало совсем худо. Ее отвезли в ближайшую больницу, где бедолага скоропостижно скончалась.

Муж, лишившийся обеих помощниц, жены и тещи, оказался полностью дезориентирован. Работа отнимала почти все время, он не всегда ночевал дома. Поэтому от детей пришлось отказаться. Старшего мальчика отдали семье биологического отца, бывшего мужа его матери, а младшего отправили в детский дом.

Хозяин начал крепко пить и почти не появлялся дома. В момент просветления он выпустил Матильду на улицу, чтобы та не сдохла от голода прямо в квартире. После чего собачку заметила моя мамаша и в скором времени взяла к нам.

В этой душераздирающей истории больше всего будоражит потрясение брата. Того неудавшегося квартирного воришки, который отправился в тюрьму, выхваченный из счастливого семейства, а вернулся к разбитому корыту: женщины непонятно от чего поумирали, детей раздали по детдомам и другим семьям, собаку выгнали на улицу.

Воссоединившиеся братья зажили вместе и однажды вдовец привел в дом новую жену, красивую молодую особу с длинными волосами. Они снова завели собаку, гораздо более представительную, нежели Матильда. А еще спустя полгода у них появился ребенок.

Сразу после рождения племянника, брата забрали в тюрьму. Попался на махинациях со счетчиками электроэнергии. А еще через пару месяцев новоиспеченная мамаша попала в больницу, где, как и ее предшественница, скоропостижно скончалась.

Грудного ребенка пришлось отдать в детский дом, а собаку выгнать на улицу. На этот раз решение далось главе семейства легко и непринужденно, ведь через все это он уже проходил.

Вскоре на свободу по условно-досрочному освобождению вышел брат. И снова та же история: жена умерла, ребенок в детдоме, а собака на улице.

Братья повторно воссоединились и снова работают вместе, очищая автобусные остановки от бумажных объявлений. О новой жене и собаке не думают – пока не до этого.

Окна книжной лавки "Ходасевич" выходили на уютный маленький дворик, большую часть которого занимала помойка – несколько контейнеров под навесом. В помойке жили четыре крысы: три самца - Хабермас, Куприянстер, Дюваль, - и самка Галковская.

Ходасевич открыл лавку, расставил книжки по полкам, нанял помощницу и приступил к торговле. Очень скоро, уже через неделю, помощницу пришлось уволить и взять на ее место другую. Но спустя еще неделю Ходасевич уволил и вторую помощницу, взяв на ее место третью.

Хозяин каждую неделю брал новую девушку, а старая… ее даже не увольняли, старая просто исчезала. Переставала появляться на работе и ее заменяли другой. Помойные крысы при этом растолстели до неприличных размеров.

Историей с пропадающими девушками заинтересовался малоизвестный детектив. Обычно он занимался ворованными кошельками, деньгами на школьные завтраки и прочей мелочевкой, а здесь решил взяться за настоящее дело.

Под видом библиофила детектив пришел в "Ходасевич", познакомился с хозяином и его помощницей, купил несколько книг: "Сокровище тени" Алехандро Ходоровского, "Декларацию независимости" Ярослава Могутина и традиционалистский журнал "Кали-Юга".

Детектив стал посещать магазин на Покровке чуть ли не каждый день, пользуясь расположением продавцов. И как-то, спрятавшись во дворе, стал свидетелем убийства. Ходасевич зажал помощницу между стеллажами и долго бил по голове ножкой кофейного столика, пока бедолага не умерла.

Ходасевич достал разделочный нож, отрезал лучшие куски и убрал в переносной холодильник. А все остальное вынес на помойку, где его уже ждали четыре огромных крысы.

Хабермас вцепился в плоть первым и оторвал здоровенный кусок. После него к мертвечине приблизился Дюваль, которого Ходасевич не любил и даже притопнул ножкой, но крысу это не испугало. Третьим к трупу подлез Куприянстер. Любитель мучного, он и сейчас был весь в муке и сахарной пудре. Однако от дармового мяса не отказался, урвав кусок левой ягодицы. Последней к еде приползла Галковская. Она долго бегала от одной части трупа к другой, но так ничего и не выбрала. Время еще есть, рассудила самка, поем позже.

На следующий день детектив явился в лавку, где его встретил Ходасевич с новой продавщицей.

- А где же прежняя? – поинтересовался детектив.

- Заболела, - сказал хозяин.

Детектив выглянул в окно и заметил, как Куприянстер пересек дворик с человеческим ухом в пасти. На ухе болталась сережка. Бутафорский библиофил купил книжку Юлиуса Эволы, книжку Рене Генона и пролистал "Метафизику противостояния" Алексея Лапшина, но с покупкой последней решил повременить.

- Хотите конфетку? – спросил Ходасевич, отсчитывая сдачу.

- Что? – переспросил детектив.

- Конфетку, - хозяин протянул посетителю конфету в голубой обертке.

Детектив поблагодарил пухлого юношу и выскочил на улицу. Дюваль с Галковской сражались за локоть прежней помощницы. Куприянстер лакал хлебную похлебку, которую ему оставили местные жители. Хабермас лежал на брошюрке Мартина Хайдеггера, лениво переворачивая мордой страницы.

Через неделю детектив стал свидетелем нового убийства. Все повторилось: девушку зажали между стеллажами, долго били ножкой кофейного столика, затем срезали лучшие куски, а остальное вывалили на помойку.

Еще через неделю детектив поймал Ходасевича с поличным. Дождался, когда очередная жертва испустит дух, а злодей вонзит в тело разделочный нож, влетел в лавку и бесстрашно арестовал потрошителя.

Арестованного сдали полиции, после чего отправили на скамью подсудимых. Процесс над маньяком-книжником получился громким, даже журнал "Опустошитель" следил за происходящим, выступая с робкой поддержкой злодея, у которого, правда, нашлись более серьезные апологеты: Greenpeace и Общество анонимных защитников городских крыс.

Общественные организации трактовали действия Ходасевича в контексте заботы об обездоленной городской фауне и требовали полного оправдания. Что и произошло: вместо запрошенных прокурором пятнадцати лет строгого режима судья приговорил хозяина книжной лавки к трем годам условно.

Ходасевич покинул здание суда под аплодисменты поклонников, закиданный цветами и конфетами. Во время его вынужденного отсутствия четырех крыс взял на содержание Московский зоопарк. А затем Московский Государственный Университет.

В животных раскрылись неожиданные таланты. Хабермас и Галковская увлеклись философией, а Куприянстер и Дюваль пошли по стопам Ходасевича и занялись книжным бизнесом. Сейчас это видные представители профессии, которых знает каждая собака.

Ходасевич же так и сидит в своей лавчонке на Покровке. Помощниц он больше не нанимает, обходится собственными силами. Иногда его навещает детектив. Старый знакомый просматривает книжные новинки, беседует с хозяином о прошедшей жизни и упущенных возможностях.

Знаменитые крысы Ходасевича и детектива не вспоминают. Они нежатся в лучах славы и всеобщего обожания.

Витор дю Валль, как обычно, явился на работу в магазин Гиперион. Прошел мимо книжных полок, запачкав рукава в пыли, поздоровался с сотрудниками, кто-то между делом бросил:

- Пора.

- Да, - кивнул дю Валль и направился дальше.

Несколько часов он работал за столиком в глубине магазина: перекладывал бумажки из одной стопки в другую, сверял подписи, складывал трехзначные числа на калькуляторе. Словом, работал с документами.

Ближе к обеду в голове Витора дю Валля неожиданно всплыло брошенное кем-то "Пора". Он попытался понять, к чему это относится, что именно пора, но не мог вспомнить даже, кто произнес сакраментальную фразу.

Весь обед товаровед мучился, стараясь вспомнить сказавшего. Перебирал сотрудников, но все без толку. Так и не поев, бедолага вернулся в Гиперион и стал обходить сотрудников, чтобы выяснить, кто сказал утром "Пора".

Чтобы его ни в чем не заподозрили, дю Валль использовал хитрую образную систему намеков. В самом деле, никто ни о чем не догадался. Но и сказавшего Витор не отыскал. Он обошел двенадцать сотрудников, ни один не признался.

Однако, вспомнил товаровед, утром в магазине было еще четыре человека, которые затем разъехались по делам. Витор решил немедленно покинуть Гиперион и отправляться к ним. Он оставил документы на столе, накинул пальто, шарфик, варежки и выскочил на улицу.

Добраться до метро ему не удалось. На первом же переходе Витора дю Валля сбил проносящийся мусоровоз. Тело товароведа отбросило на несколько метров и ударило о металлический столб со знаком пешеходного перехода.

Удар получился такой силы, что дю Валля сложило пополам и завязало в узел. Подоспевшая Скорая не смогла распутать узла, поэтому врачам пришлось поднимать тело и вынимать через знак пешеходного перехода.

В товароведе еще теплилась жизнь, когда кто-то из санитаров допустил ошибку. Тело выскользнуло из рук и шмякнулось с трехметровой высоты об асфальт. На этот раз Витор дю Валль размозжил голову и умер.

Утреннее "Пора!" – было последним, что он вспомнил перед смертью.

Больше месяца наблюдаю в вестибюле станции Первомайская копошение бездомных. Бомжи привлекают внимание безудержной веселостью. Когда бы я ни проходил, они всегда веселятся.

Утрированный образ жизни: человек извлекает себя из полного спектра и помещает в ограничение. Например, всегда горюет. Или, как в случае с бездомными, всегда веселится.

Недавно я столкнулся с жизненным обстоятельством крайне негативного толка. И снова проходил через вестибюль Первомайской. Бомжи галдели, словно воробьи над хлебными крошками. Шатаясь, сновали от стенки к стенке с пластиковыми стаканчиками.

Возникло даже ощущение, что я неправильно выбрал жизненный путь. Мчусь на бессмысленное семейное мероприятие, в то время как другие наслаждаются каждым мгновением уносящейся жизни.

Я проскочил мимо, но веселящиеся бомжи весь день возникали перед глазами. Я недоумевал, как им удается поддерживать такое настроение, не сваливаясь в негатив. Словно монашеский орден, идущий к богу через аскезу веселья.

И тут, словно гром среди ясного неба, несколько дней назад я зашел в метро, и бездомные не были веселы. Нет. Они спорили, ругались, едва удерживаясь от драки. Бомж, напоминающий мужчину, атаковал бомжа, напоминающего женщину.

От веселья не осталось и следа. Атмосфера сгустилась, стала непроницаемой. Вестибюль окрасился мрачными тонами нетерпимости.

Последние несколько дней я внимательно следил за первомайскими бездомными. Они перестали радоваться. Ни смеха, ни улыбок, сплошное напряжение.

И вот, вчера вечером, возвращаясь домой, я заметил на белом кафеле в углу, где обычно копошились бомжи, надпись маркером: Я жду тебя дома. Насколько сильный эмоциональный заряд несет это бездомному? Я жду тебя дома.

Объективность уничтожает иллюзию. Трезвость заменяет пьянство. Беспокойство вытесняет веселье. И вы уже топчетесь в убогом подземном переходе вместо фантазийного мира радости и счастья. Действительность вторгается в сознание и вытесняет туман неопределенности.