Похоже, что "одновременно преодолены и сохранены" оказались не философия
с историей, а лишь развитое Марксом философское положение об их кончине
после "преодоления и сохранения" основного противоречия, движущего
историю - противоречия между общественным характером труда и частной
формой присвоения его плодов, сразу после того, как регулятором этого
присвоения становится государство.
...Он осматривается, желая присоединиться к сообществу тех, кто либо уже объединились, либо намерены объединиться для взаимного сохранения их жизни, свободы и имущества... [he seeks out, and is willing to join in society with others, who are already united, or have a mind to unite, for the mutual preservation of their lives, liberties and estates]
Если про собственность мы уже кое-что поняли, то про это объединение
нам пока известно только то, что оно является машиной для подавления
большинства, представляющего угнетенный класс, в руках класса
господствующего, но две произошедшие с Россией за последнее столетие
революции заставляют полагать, что ныне господствующий класс и есть само
государство.
Всякая революция лишь освобождает то, что уже
созрело, убирая мешающие созревшему институты, Так Французская
революция похоронила цеховую организацию производства и унифицировала
властные структуры во всех провинциях муниципиях и коммунах, подчинив
всю Францию ее лучезарному центру, чего, собственно, и добивался,
созывая Генеральные штаты Людовик XVI. Российское государство после
победы пролетариата не пожелало оставаться машиной в руках победившего
класса, и выяснилось, что казавшееся основным противоречие при своей
сублимации и уничтожении прежних классов порождает не бесклассовое
общество, а общество разделенное на новые классы - класс управляемых и
класс управляющих. Класс производящий и класс распределяющий.
Операториат и диспозиториат. В результате революции 1917 г. мы получили
это новое противоречие едва ли не в чистом виде, а после 1991 г. наш
диспозитариат еще более усилился, отбросив прежде для него обязательную
марксистскую идеологию, принуждавшую его к некоторой скромности.
Некогда
Демосфен сказал, что человек - двуногое бесперое прямоходящее, в ответ
Клеон принес ему ощипанного петуха, Демосфену пришлось добавить к
определению еще и плоские ногти. Аристотель, прочитав эту байку Платона,
заметил, что это равно относится к определению животного или бога,
человек же - животное политическое, наделенное разумом. О разумности
человека можно, конечно, и поспорить, но в локковом определении
собственности человека явным образом не достает аристотелевой
политичности, она появляется у Локка как нечто внешнее по отношению к
человеку, уже обладающему своим имуществом. Остается только
догадываться, каким языком этот человек, обзаведясь имуществом,
договаривался с найденным им сообществом. Речь не может быть производной
от имущества, свободы или жизни, речь - свидетельство того, что наш
Адам уже входит в это сообщество, а если мы предполагаем, что вокруг
достаточно места для уединения, то значит, стремление принадлежать к
сообществу - свойство человека столь же для него естественное, как его
жизнь, свобода или имущество. |