Аристотель любил критиковать Платона, выискивать «недоработки» в теории идей. Например, он вопрошал: как может изменяющееся быть причастным неизменному? Сократ причастен идее Сократа в каком возрасте Сократа?
Чтобы принять принцип становления, его надо понять. А если он никак не понимается? «Парменид» многосложен, в нем ничего нет «в лоб». Значит, оставшись до конца непонятым, принцип становления выпадает из онтологии, по крайне мере, из описательной части теории идей. И надо сказать, для такого «непонимания» легко найти внутреннее обоснование. Ведь принцип становления очевидным образом должен бы быть взаимоувязан с фундаментальным положением о причастности вещей идеям, а этой очевидной увязки у самого Платона в явном виде нет. Бросающаяся в глаза прореха. Что подрывает доверие как к тому, так и к другому.
Итак, у Платона «причастность» подвисает отдельно, «становление» отдельно. Без механизма причастности становление мира вещей слишком абстрактно, не хватает ясности, конкретики. Тем более это относится к становлению как таковому, то есть, к пониманию Иного. Потому принцип становления так сложно воспринимается. А без него, с другой стороны, «причастность» не понять. Аристотель ее и не принимает, напрочь отбрасывая со всей теорией идей. А «в причастности» заключается принципиальный вопрос, вопрос вопросов о «сшивке» миров. Избавляясь от идей Аристотель не замечает, что в своей системе он от этого вопроса не освобождается, а лишь ретуширует его, скрывает. И тем самым невольно придает ему статус вечного вопроса метафизики. Но можем ли мы пенять Аристотелю, что он не возвысился над Платоном, не превзошел его, и решил пойти своим путем? Он же не знал, что через много лет на ту дорогу выйдет Декарт… (Шутка).
Так что вопрос к Платону у нас может быть по существу один. Напомню: «Нерешенный принципиальный вопрос в онтологической системе Платона я вижу совсем в другом, впрочем, он известен каждому студенту, не то что метафизику – а как и где происходит смычка между идеальным и материальным, между миром идей и миром вещей?»
Надо отдать должное, Платон ничего не скрывал, напротив, был предельно открыт для сомнений. И, мне кажется, оставил нам ключик к решению этой великой загадки о природе причастности вещи идеи, значит, и к пониманию становления как такового.
Что скрепляет оба мира, что делает их нераздельно-неслиянными? Раз все мироздание благостно, а идеи конституируют вещи, то было бы логичным считать, что и этот гипотетический «агент влияния» исходит из мира идей, то есть, что он идеален. Он должен быть сродственен идеям, чтобы не нарушать их статус, и он должен быть настолько же необходим вещам для их существования, как сами идеи. Такой агент причастности должен бы быть с очевидностью, ведь не может неизменное само по себе давать существование изменяющемуся, как верно подметил Аристотель. И не может изменяющееся само по себе быть причастным чему-то в отсутствие изменений. И в том и другом случае нужно дополнительное нечто - само изменение. Причем изменение не простое, а такое, чтобы единое изменилось до многого и возникло целое, и чтобы среди идей оно существовало в неизменном виде, а среди вещей изменялось вместе с ними. Необходим идеальный агент.
Чтобы можно было развернуть мир идей в изменения вещей, а мир вещей можно было "видеть", более того, фиксировать в неизменных идеях, чтобы эксплицировать, наконец, онтологию Платона - нам нужен двойной агент. Один шаг. Ну, два-три…
И уходим под замок. Или вообще закрываю лавочку.
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}
onomatodox - безымянный [+23]![[info]](http://lj.rossia.org/img/community.gif){kind=small}
Т.е. физический отрезок отличен от математического! Тут Бронза возопит от радости, что упомянули его Различение. Но радость его должна быть недолгой. Физический отрезок есть ИНОЙ математический отрезок или физический отрезок есть математический отрезок ПОЛОЖЕННЫЙ в инобытии. А полагание есть тождественное различие. Поэтому када Бронза сует всюду свое Различение, он просто не понимает ровно половины мира.