Сухость земли ничьей и безымянной
    Прорезает трава, и крупный дождик,
    Корку окропив, во ртах пропадает
    Жаждущих трещин.

Чуть замутив поверхность, грязь размазав,
    Уступает лучам песок и глину,
    И остатки щебня, и обрамленье
    Стёртой дорожки.

Капля спешит по шарикам полыни,
    Замирает, светясь и испаряясь,
    Ветер притаится, прянет — и нету
    Солнечной вспышки.

Зеркальцем меньше; но в дали огромной
    Шар лучится теплом, не изменяясь,
    И довольный воздух, тишью проникнут,
    В ней засыпает.

Россыпь лимонниц над цветеньем мелким
    Остаётся, как лепет средь безмолвья,
    Одинокий, лёгкий голос ребёнка
    В брошенном доме.

А на краю ожога грунт подёрнут
    Новой жизнью, и в толпах трав блаженных
    Путь, катясь ручьём под горку и в поле,
    Скроется скоро.

Только в конце, у самого асфальта,
    У доски полосатой на опорах,
    При начале воли — летних воротах
    Длинной равнины —

Стебель ветвится, сильный и высокий,
    Узких листьев узор кругом раскинув,
    И выносит в небо маковки башен,
    И оставляет

Их среди света, всем шмелям на диво:
    В чашах из чешуи пушатся кисти
    Из густых лучей, цветут и ликуют
    Факелы мёда.

Эти венцы возносятся, сияя
    Полной мерою радости и грусти,
    И мешают с ветром запах лиловый
    Чистого счастья.

Их маяки дневные, их сигналы
    Смотрят, медля над морем тихой флоры,
    В тот конец пути и всё протяженье
    Слышат земное.

Всё; и несёт равнина их созвездья,
    И они, проступив на карте лета,
    Где бы ни идти, встают нам навстречу,
    Нас провожают.