Когда в Сасунском эпосе Кери Торос не поверил Давиду, победившему демонов, всё обошлось: Давид показал золото, отнятое у них, и дядя переменил своё мнение о нём.

Лжи не любил Кери Торос,
Сказал: «Ну что ж, сынки, идём,
Коль солгал Давид, его мы убьём!»
Тут сумку с плеч отвязал Давид,
Он золото рассыпал пред Кери.
Увидел золото Кери. «О мой Давид, – сказал, –
Ты солнышко моё, свет глаз моих,
Ты сорок дэвов убил!»
Схватил его, в лицо расцеловал.

(Давид Сасунский: Арм. нар. Эпос / Пер. с арм. К.А. Липскерова и др. – Ереван: Аревик, 1988. – С.209-210.)

В русской былине о Сухматии Сухматьевиче напрасное недоверие принимает шекспировский оборот.

У князя Владимира
Ишше все на пиру да напивалисе,
Ишше вси на чесном да наедалисе;
На пиру-ту вси сидят да они хвастают…

Князь Владимир спрашивает, почему не хвастает Сухматий.

«Я ведь тем разве тебе теперь похвастаю,
Что привезу я тебе лебёдушку всё из чистá поля,
Я неранену тебе, всё некровáвлену,» – отвечает Сухматий.
…Поезжает во чистòе полё доброй молодец,
Из чистá поля на тихи всё на заводи.

На реке Почай Сухматий не нашёл ни одного лебедя и приехал на реку Непрé:

А ведь Непрé-то река течет всё помутиласе;
Прогòворила она всё с им языком человеческим:
«[…] Та стоят-то за мной, за матушкой Непрé-рекой,
Стоит-то тотаровей поганых десять тысячей;
Как поутру-то они да всё мосты мостят,
[…] Они утром-то мостят – я ночью всё у них повырою;
Помутилась я, матушка Непрé-река,
Помутилась-то всё да я избиласе.»

Сухматий переправляется через реку и вступает в бой с татарами, один из которых простреливает ему правый бок. Сухматий

…взял-то травы да всё сорвал листков,
Он обкладывал листами всё раны свои кровавые;
Он с того-то всё ише с горя великого,
Он выдергивал лесину из сырой земли,
Он как стал-то лесиночкой посвистывать,
Он ведь стал-то дубиночкой помахивать;
Он прибил-то ведь поганых всих тотар-то тут,
Не оставил он ведь силы всё на сéмена.

Когда он вернулся в Киев, князь спрашивает, где обещанный живой лебедь. Сухматий объясняет, что

«Мне ведь было всё ведь тут не до лебёдушки:
Подошла-то тут силушка тотарская […]
Я избил-то ведь тут поганых всех тотар-то их,
Не оставил я ведь их силы на сéмяна.»

Владимир не верит ему:

«Посадите-ко дородня добра молодца,
Ай во ту его во тéмницу во тёмную;
Ай пустым-то всё он хвастаёт, напрасным тут.»

Однако посланный на Непрé Добрыня обнаруживает мосты, перебитых татар и обломок дубинки, которой сражался Сухматий; обломок весит 90 пудов.

Князь приказывает выпустить Сухматия:

«Буду миловать его да буду жаловать,
Надарю я ёму города да всё с посёлками.»

Но тот не хочет оставаться при дворе:

«Не умел меня Владимер-князь ведь жаловать!
Я теперече поеду по чистò полё.»
Он садился тут скоро на добрá коня,
Он поехал скоро во чистò полё;
Он приехал во чистò полё роскатисто.
Он отдернул-то листки от ран кровавых всё,
Говорил-то ведь сам да таковы слова:
«Уж ты гой еси, мои раны кровавыя!
Протеки-тко-се из ран да всё Сухман-река […]»

Его кровь превращается в реку. Он прощается с конём:

«Ты не стой, не плачь у тела богатырского,
Ты поди-ко-се, беги да куды хошь поди,
Во луга ступай-поди да во зелёныя,
Ты питайсе-ко всё травой шелкòвою,
Ходи пей-ко-се ключòву-ту свежу воду,
Что ис той-ли ты матушки Сухмань-реки.»

(Сухматий (Сухман) // Русский фольклор. Эпическая поэзия / Общ. ред. М. Азадовского; статьи, ред. и прим. А. Астаховой и Н. Андреева. – [М.:] Советский писатель, 1935. – С.102-109.)

Из малозначительного для окружающих происшествия этот персонаж явно сделал некий существенный вывод. Например, узнал, что проверенная вера не стоит ничего. Что есть великая кривда в доказательстве собственной невиновности, когда ты действительно невинен; что золото дела не выкупишь латунью внешних (сторонних) оценок – похвал и наград, сколько их ни сыпь; лучшее, подлинное позади, пусть же остаётся при тебе памятью оно, а не воздаяние за него, какое бы то ни было – справедливое или вздорное.

Вот простое, существенное соображение, которое почему-то редко приходит людям на ум: если за победой следует весомая награда, значит, победа не была настоящей. Всё подлинное самодостаточно.

(По этой причине так мало счастливы дарители счастья: Холмс из отечественного фильма или Каллас из мрачной действительности. Подозреваю, что профессия Ирэн Адлер не случайна: “невидимые миру слёзы” и внешний блеск.)

Сидел бы Сухматий среди одобривших его, принявших, слушал бы их похвалы, терял золото истины, покорно смотрел, как трёп вымывает правду…

Зачем, если можно уйти.

За этим частным выводом стоит определённый склад ума, редкое внутреннее устройство, и процитированная история начинается с признака такого устройства: на пиру все хвастают, кроме одного. Тон задан, следует русская история про Корделию. Судьба такого персонажа всегда горька, но этой горечью покупается стройность и ясность.

Во времена короля Лира вежливая, по нашим понятиям, речь Корделии звучала чудовищно: девушка осмелилась открыто перечить, хуже: дать отповедь своему отцу и вдобавок монарху. Никто вокруг о подобном помыслить не мог.

«Как долг велит, не больше и не меньше.»

Хвастовство богатырей на пиру – это борьба за благосклонность государя. Они включаются в общественную игру выпрашивания благ у того, кто их распределяет, иначе говоря, выслуживаются. Стараются понравиться, набить себе цену. Казаться героем для них уже важнее, чем быть им. Сухматий целен, меланхоличен и дик, как природа, поэтому возвращается в неё: дальше жить в показанной системе он не может. Текст о происхождении речки Сухман содержит описание момента в общественном развитии, когда человечество рассталось с подлинным, со своей божественной натурой, когда среди людей подлинность не просто перестала давать преимущества, а стала опасной.

Шекспир – оптимист: Лир убеждается, что Корделия была права. Негнущаяся, скромная подлинность хотя бы получает признание перед смертью.

Кто умеет любить, тот не умеет льстить. Хочешь лести – на, выжри quantum satis. Шекспир думал, что, выжрав, сравнив подлинное с ложным хотя бы по их практическим плодам, заблуждавшийся должен сообразить, наконец, что к чему. Что ж, вероятно, он был прав применительно к Лиру: такому, каким он его изобрёл.

Лир, которого в самодурство занесло от избытка сил и удачи, составляет исключение.