Николай Гоголь. Отрывок «Семён Семёнович Батюшек» (предположительно 1835 г.)

Можно биться об заклад, что читатель, если ему случится только проезжать заштатный городишку Погар, увидит, что из окна одного деревянного, весьма крепкого дома, с высокою крышею и двумя белыми трубами, глядит весьма полное, без всяких рябин лицо, цветом несколько похожее на свежую, ещё не ношенную подошву.

Это Семён Семёнович Батюшек — помещик, дворянин, губернский секретарь. Он завёл обыкновение глядеть из окна решительно на всё, что ни есть на улице. Едет ли проезжий какой-нибудь дворянин, может быть тоже и губернский секретарь, а может быть, и повыше, в коляске покойной, глубокой, как арбуз, из которой смотрят хлеб, няньки, подушки или просто жид-извозчик на облучке <покрытом?> рогожами, с узкою дрянной бородой, в которой оставили весьма немного волос разные господа, одетые в военные и партикулярные платья; или пронесётся с шумом картинно разбойник и <.....> ремонтёр. Он всё это рассмотр<ит>. Если ж и никто не проедет — ничего, это не беда. <Семён> Семёнович посмотрит и на курицу и на чушку, которая пробежит перед окном, и весьма внимательно от головы до хвоста. Когда столкнутся два воза, он из окна тут же подаст благоразумные советы, кому податься вперед, кому <назад>, и первому проходящему прикажет помочь. Если один из очень быстрых его глаз завидит, что мальчик лезет через забор в чужой огород или пачкает углем на стене неприличную фигуру, он подзовет очень ласковым голоском к себе, велит потом подвинуться ему ближе к окну, потом ещё ближе, потом, протянувши руку, хвать его за ухо и отдерёт это бедное <ухо> таким образом, что тот унесёт его домой висящее на одной ниточке, как нерадиво пришитая пуговица к сюртуку. Если подерутся два мужика, то он сию ж минуту тут же из окна над ними суд, допросит, чьи они, велит позвать Петрушку и Павлушку-повара и комнатного лакея, у <которого> на серой куртке неизвестно по какой причине военный воротник, и тут же высечет обоих мужиков, а другим ещё прикажет придержать. Ему нет нужды, что не его люди.

Только на два часа в день прячется это лицо. Это случается во время и после обеда, когда он имеет обыкновение отдыхать. Но и тут случись только какое-нибудь происшествие на улице, <Семён> Семёнович, как паук, к которому попадается в паутину муха, вдруг выбежит из своего угла и уже так знакомое заштатному городишку лицо, цвету ещё не ношенной подошвы, торчит у окна.

Даниил Хармс. «Оптический обман» (год неизвестен)

Семён Семёнович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семён Семёнович, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит.

Семён Семёнович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семён Семёнович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.

Семён Семёнович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семён Семёнович не желает верить в это явление и считает это явление оптическим обманом.

У Хармса С. С. занят тем же: глазеет. Но это занятие со времён Гоголя утратило свою безобидность. Конец раю, в котором все наши особенности не были ни хороши, ни плохи, а только забавляли Творца! Настало время, когда расплачиваются за всё, и за плохое, и за хорошее, причём хорошее обходится дороже.

Стоит С. С. устранить близорукость при помощи очков, как он сразу видит грозящие неприятности. Но у него пока есть средство отдалить встречу с ними: снова снять очки и заключить, что ничего там нет, раз я ничего не вижу.

Николай Эрдман. «Самоубийца» (1928 год)

(Полный текст см. тут.)

Стихийный Подсекальников, про которого нельзя сказать, чтобы он был зол или испорчен более своего первого тёзки, расплачивается, тем не менее, по-настоящему. И это происходит, когда он вроде сумел уйти от расплаты. Вроде здоровая натура (стихийность) сумела удержать его от самоубийства; но в то время, как Гоголь бросил своего С. С. в самом начале неведомой нам истории, а Хармс ограничился зловещим предупреждением издалека (показал ему кулак), Эрдман довёл персонажа до логического завершения невинных забав (позволил ему дойти до точки): этот С. С. доигрался по-настоящему. Не погиб, нет. Но в то самое время, как он поёт хвалы своей обывательской невинности, приходит известие, что из-за него погиб другой человек.

Аристарх Доминикович. Что за глупые шутки, Семён Семёнович, опустите револьвер. Опустите револьвер, я вам говорю.

Семён Семёнович. Испугались, голубчики. Ну, так в чём же тогда вы меня обвиняете? В чём моё преступление? Только в том, что живу. Я живу и другим не мешаю, товарищи. Никому я на свете вреда не принёс. Я козявки за всю свою жизнь не обидел. В чьей я смерти повинен, пусть он выйдет сюда.

Раздаётся траурный марш.

Явление седьмое

Вбегает Виктор Викторович.

Виктор Викторович. Федя Питунин застрелился. (Пауза.) И оставил записку.

Аристарх Доминикович. Какую записку?

Виктор Викторович. «Подсекальников прав. Действительно жить не стоит».

Траурный марш.

Занавес.

[РАМТовский спектакль: немая сцена, как в «Ревизоре». Розин-Подсекальников роняет пистолет.]

С. С. больше не может в упор не видеть того, на что смотрит.

Не надо ля-ля оргвыводов

Какое искушение, для кого-нибудь, заняться поисками заимствования или цитирования!... Но это вздор. Мозги русского человека содержат некие patterns, не зависящие не только от сознательного желания использовать чужой текст, но даже от знания этого текста. Семён Семёнович — русский архетип, один из множества. Что он ещё отчудит? Посмотрим; расслабьтесь и наблюдайте. Ловите кайф, господа!

Может, он и к вам явится однажды.

«Прощай, товарищ! Ночь глуха, я выпил и устал; когда-нибудь расскажешь ты, как Ли к тебе пристал; как взгляд твой, радуя его, смеялся и блистал.» (А. Грин)