I. Пролог.

11 сентября 2009 года в Ростовской области суд признал, что Лев Толстой — экстремист, возбуждающий религиозную вражду, что подпадает под действие 282-й статьи УК РФ. Например, следующая его фраза:

«Я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения».

"Суд постановил, что данное высказывание Льва Толстого формирует негативное отношение к Русской православной церкви, и на этом основании статья, содержащая данное высказывание, была признана одним из «экстремистских материалов».  - сообщает  chaskor.ru.

II. Лев Толстой - не христитанин.

"В этом году 150 лет с рождения Чехова и столетие со смерти Толстого (7-го, или 20-го по старому стилю, ноября 1910 года). Празднуем только Чехова. На двух титанов «праздника» не хватило. Конечно, день рождения отмечать лучше, чем день скорби.

И вправду. Столетие со дня смерти проходит в молчании. Ни государство, ни общество (университеты) словно не хотят привлекать внимание к фигуре этого титана. Почему?

Писатель Толстой не страшен. Нам страшен мыслитель Толстой." - пишет http://www.chaskor.ru/.

Дальше издание утверждает, что "Главная его мысль — отрицание заблуждений православной церкви. Да что там заблуждений. Самой церкви.
Лев Толстой пытался в России сделать то, что за 400 лет до него сделал в Германии Мартин Лютер.".



Это, безусловно, не так.  Мартин Лютер реформировал христианство. Но что б его реформировать - надо быть внутри.  Внутри христианства. Быть христианином.  Мартин Лютер   придерживался доктрины, которая возвещается в Новом Завете, да ещё как придерживался!

Лев же наш, Николаевич, понимаете, Толстой - нет. Я  не буду разбирать подробно его воззрения. Достаточно одного: веру в Воскресение Иисуса из мёртвых он не разделял. Это делает его нехристианином.

Я хочу быть правильно понятым. Быть христианином и быть хорошим человеком - не одно и то же.
Хрититанин, поклоняющийся Кесарю наряду с Богом - мне не нравится. Поддерживающий смертную казнь - плох. Благословляющий "христолюбивое воинство" - тоже плох.

Но, что б быть христианином - мало это всё отрицать. Надо ещё:

принимать Христа как  воплотившегося Бога,
верить в Его Воскресение,
и не отрицать учение апостола Павла, что Церковь - это Тело Христово. Т.е., что Церковь - это  Христос.

II. Лев Толстой  актуален и важен.


Лев Толстой - не христитанин. Но он великий мыслитель, великий учитель нравственности, и великий религиозный учитель (религиозный - не значит христианский!). Пусть он и колебался в отношении Хрита и Церкви -  нам есть, чему у него поучиться. (Ведь христианину можно поучиться и у Будды, и у Ганди, и у других, помня, что они люди, а не Бог).

it


Например, вот священник Георгий Чистяков  про Л.Н.Толстого на радио:

О Льве Толстом и его отлучении от Церкви.  Скачать: (ftp, http )
 О Льве Толстом, о ненасилии.  Скачать: (ftp, http)
  О повести Льва Толстого Фальшивый кулон"".  Скачать: (ftp, http)
     Продолжение о Льве Толстом.  Скачать: (ftp, http)

Отсюда

Tags: chistyakov, religia, russian_literature

Бунин сказал в 1934 году: "Я лично совершенно убеждён, что низменней, лживее, злей и деспотичней деятельности большевизма ещё не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена"

После 1934 - тоже не было

Ну и дура!

Норвежская Академия Литературы и Свободы слова Бьёрстьерне Бьёрнсона присудила престижную премию российским философу Григорию Померанцу и поэтессе Зинаиде Миркиной.

( Read more... )

- Я думаю, в судьбах русской свободы слова можно многое понять, следуя за Г.П. Федотовым в анализе терминов "свобода" и "воля". Веер значений "свободы" уходит в республики древнего Средиземноморья, ведет на агору и на форум. Слово "воля" скорее ведет на простор, где нет никаких ограничений, ни стен, ни заборов. Помкомвзвода, которого я запомнил с 1941 года, никогда не говорил: "выходи на улицу", "выходи на двор". Только - "выходи на волю".

На средневековом Западе свобода скорее вела в город, обнесенный высокими стенами. Свобода горожанина была ограничена и обеспечена. Она не мыслилась без ответственности за город и четко сформулированного закона.

Ничего подобного не было в России. Существовали русские вольные города, но о правовых традициях античности они ничего не знали. Споры на новгородском вече решались кулаками. Стилистика парламентских речей там так и не сложилась.

Завоевав Западную Сибирь, Ермак подарил ее Ивану Грозному - видимо, рассчитывая на известную степень автономии. Однако воеводы строили крепость за крепостью, и казаки уходили дальше на восток. Пространство съедало социальную напряженность, центральная власть нехотя мирилась с открытой границей, но, в конце концов, Александр II закрыл Америку, продал Аляску Соединенным Штатам.

На юге дело шло иначе. Там не было безграничного простора. Казачьи авангарды сталкивались с форпостами Турции и Ирана или с Большим Кавказским хребтом, и показалось легче продолжить традиции смуты, повернуть с Юга на Север, опрокинуть московскую державу и создать царство казачьей воли. К отряду Степана Разина примыкали многотысячные толпы крестьян, придавленных крепостным правом, но бунтующие толпы не могли в мгновение ока превратиться в казачье войско. Поражением кончился и замысел Емельяна Пугачева. Этим последним отголоском мятежей начала XVII века попытки всероссийской воли кончились, и казаки стали послушным пограничным сословием.

Однако сразу же роль борца за свободу подхватило дворянство. Потомки крепостников, получившие волю ездить на Запад и досуг читать Вольтера, Дидро, Руссо, стали размышлять и сравнивать русские порядки с европейскими идеями. Но нашелся один, чье сердце охватил жгучий стыд от власти над крещеной собственностью. Он в полном одиночестве - как впоследствии авторы самиздата - написал и издал "Путешествие из Петербурга в Москву". Не было никаких шансов затронуть этой книгой тогдашнее общество. Но Екатерину она испугала.

Радищев был арестован, сослан, при наследнике Екатерины возвращен, еще раз почувствовал свое одиночество и покончил с собой. Тираж его книги сожгли. Но сожженные книги восстают из пепла.

( Read more... )

Зинаида Миркина: Свобода слова не стала силой слова

- Григорий Соломонович кончил свою речь словами о необходимости внутренней свободы. Вот об этом я и хочу немного сказать. Перестройка отменила цензуру. Какое-то время у нас была полная свобода слова. Нельзя сказать, что сейчас она полностью ликвидирована. Остались какие-то точки, где она есть. Но в советские времена нам казалось, что свобода слова будет нашей абсолютной свободой. Оказалось, что все не так. Это была внешняя свобода, которая вовсе не дала того, чего от нее ждали.

Свобода слова не стала силой слова. Напротив, появилось равнодушие к слову, девальвация слова. Можно было говорить все, что угодно, но слово, которое дало бы смысл жизни и помогло бы духовной ориентации в мире, оказалось в большом дефиците.

( Read more... )

Понравилось

Гила Лоран

ר. Вторая речка

Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми, бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня.

Впрочем, украли-то далеко не одни рукавицы. Что уж теперь по рукавицам плакать. Лишив меня морей, разбега и разлета… М-да, губ шевелящихся отнять вы не могли. И что же он нашевелил этими губами под конец? — про рисовых невольников да про славное имя Джугашвили. Он вдруг вспомнил, как плохи были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал. Но тут не то, не то. Тут воистину неразрешенный стих, последний плевок в лицо рябому черту — за то и погибель заслужил. И пусть эта густопсовая сволочь потом, очнувшись, увидит тут покаяние да подхалимство и попрекнет его расчетом, не очень-то, правда, блестящим. Но не беда. Вернее, все равно, давно уже все равно.

Он вспомнил ту жуткую революционную зиму, как заходил на Выборгскую к Аннушке — никогда не называл ее так в лицо, только про себя. Они ехали на извозчике по невероятным ухабам, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню.

Потом, сползая во времени, стал припоминать разных своих подруг. Они угощали его, рисовали его, целовали его, восхищались ресницами в полщеки. Гуляли с ним по купеческой Москве. Он был двадцатилетний мальчик с ландышем в петлице. Он шутил, он сочинял истории, он запрокидывал голову, и правда все время запрокидывал голову, ибо был юн и горд, пел свои строфы, тогда совсем воздушные строфы, легкие, беспутные. Поедем в Царское Село! Свободны, ветрены и пьяны…
Потом украли Царское Село. Там нет больше улан — хотя, может, и раньше не было, сроду, говорят, не было — только гусары.

Украли и Коктебель, Максов Коктебель — по утрам нежно-солнечный, ночами — влажный, пахучий. Всеми ими любимый Коктебель. Подменили его красной Ялтой, где можно вести только суровую трудовую жизнь, бессмысленную жизнь.

А теперь вот украли его вчерашний хлеб, который он положил под голову. У кого-то еще были силы воровать. Только нет же, то был не хлеб, не хлеб…

Еще раньше он был — маленький еврейский мальчик с сердцем, полным русских пятистопных ямбов. Хотя нет, ошибка для позднейших биографов; был не таким уж маленьким, а ямбами вовсе не грезил. И может, никогда бы строфы не написал, кабы не одно обстоятельство, отцовский подарок… Грезил подвигами, баррикадами, кровью на снегу. Жаждал вести за собой людей. Рвался в Париж. Отец хоть и отпустил, но попрекал. Потомок раввинов, он сокрушался, что сам торгует кожей, а не учит Талмуд. Хотя по молодости и зачитывался Шиллером, а потом находил определенное удовлетворение в том, что сумел перевезти семью в столицу, но втайне сокрушался. И сына — в припадке национального раскаяния — попрекал, что субботу не блюдет и ест где попало. Но под конец не проклял, а благословил, и престранно благословил. Вызвал его как-то на исходе субботы к себе в кабинет. На столе у него лежал раскрытый молитвенник. Отпер нижний ящик и из-за стопки старых конторских тетрадей вытащил маленький сверток. Протянул сыну. Мне, сказал, конечно очень жаль, что ты не занялся тем, чего я для тебя желал. Зато, с грустной улыбкой, теперь хоть понятно, зачем реббе дал мне вот это. Камешек. Он сделает тебя великим. В своем роде, конечно. Ты беспутный, будешь бегать за бабами и всякие бредни лелеять у себя в голове. Но хотя бы не полезешь на баррикады за красной тряпицей, как гишпанский бык, и не опозоришь имя предков, как многие в нашем народе опозорят. По крайней мере, так говорит реббе. Еще он сказал, что я даже переживу тебя на год. Впрочем, это будет уже не твоя вина, ибо — умножатся бурные воды…

С отцовским подарком он никогда не расставался. Ездил с ним и в Париж и в Гейдельберг. Вскоре ему наскучил революционный пыл, он стал писать. Читал товарищам, читал барышням, потом в кружках. Ему уже бывало неуютно и даже страшно, если — во время чтений — не нащупывал его в кармане брюк или пиджака, накануне оставив по забывчивости в другом костюме. Думал о нем и о разных его собратьях, много думал, назвал даже так книжку. Он сумел сохранить его и в ссылке, и во время второго ареста. Прятал в обуви, закапывал в снег и в землю, клал под голову. А теперь вот — украли. Только — кому же нужен тут этот камешек? Кому он вообще может быть нужен? Значит, не украли, значит…

И поэт понял. Он широко раскрыл глаза и в последний раз оглядел ряды сплошных двухэтажных нар, еле различимых в свете тусклого электрического солнца, загаженного мухами и закованного круглой решеткой.

К вечеру его там уже не было.

ролик от webpadre@lj:


Про букву Ё

Я горячий сторонник буквы ё. Я никогда не заменю ё на е.
Более того, в текстах, которые я помещаю себе на сайт tapirr.com я часто исправляю е на репрессированную "ё"


А что, правда, правильно будет

РЁнтген
РешельЁ

не Левин у толстого, а ЛЁвин?

Что фрЁкен Бок, я мог бы и сам догадаться..

Александр Куприн
"Ленин. Моментальная фотография"

В первый и, вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку с единственной целью — поглядеть на него: до этого я всегда в интересных знакомствах и встречах полагался на милость случая.

Дело, которое у меня было к самодержцу всероссийскому, не стоило ломаного гроша. Я тогда затеивал народную газету — не только беспартийную, но даже такую, в которой не было бы и намека на политику, внутреннюю и внешнюю. Горький в Петербурге сочувственно отнесся к моей мысли, но заранее предсказал неудачу. Каменев в Москве убеждал меня, для успеха дела, непременно ввести в газету полемику. «Вы можете хоть ругать нас», — сказал он весело. Но я подумал про себя: «Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, в здании ЧК», — и отказался от любезного совета.

Я и сам переставал верить в успех моего дикого предприятия, но воспользовался им как предлогом.

Свидание состоялось необыкновенно легко. Я позвонил по телефону секретарю Ленина, г-же Фотиевой, прося узнать, когда Владимир Ильич может принять меня. Она справилась и ответила: «Завтра товарищ Ленин будет ждать вас у себя в Кремле к девяти часам утра».

( Далее )

Ждали мы недолго, минуты три. Та же клеенчатая дверь слегка приоткрылась, и из нее наполовину высунулся рослый серьезный человек в поношенном пиджаке поверх черной косоворотки. Лицо у него было какого-то жесткого, желтого, дубового вида, черные, круглые, упорные глаза без ресниц, маленькие черные усы, холодное, враждебное и лениво-уверенное спокойствие в фигуре и движениях.

Подобного вида внушительных мужчин можно было видеть в качестве ночных швейцаров в самых подозрительных гостиницах на окраинах Киева, Одессы или Варшавы.

Идите, — сказал он и пропустил нас по очереди, оставляя между собой и дверью такую узкую щель, что я поневоле прикоснулся к нему. Мне кажется, будь у меня в эту минуту с собой револьвер, он сам собою, повинуясь магнитной силе этих черных глаз, выскочил бы из кармана.

В эту дверь, налево.

( Далее )

Впрочем, на фотографиях удаются правдоподобно только английские министры, опереточные дивы и лошади.

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, красно-рыж.

Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье!

Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее.

От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко-оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в парижском Зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз!» Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они — точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, и из них точно выскакивают синие искры.

( Далее )

«В сущности, — подумал я, — этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при том — подумайте! — камень, в силу какого-то волшебства — мыслящий! Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая — уничтожаю.

источник

Вся тема по тэгу lenin

Портрет писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина. Холст, масло. Кисловодский художественный музей.
автор Н.А. Ярошенко

А.С. Пушкин

О ЗАПИСКАХ ВИДОКА

"В одном из № «Литературной газеты» упоминали о «Записках» парижского палача; нравственные сочинения Видока, полицейского сыщика, суть явление не менее отвратительное, не менее любопытное.

Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута, столь же бесстыдного, как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека.

Видок в своих записках именует себя патриотом, коренным французом (un bon Français), как будто Видок может иметь какое-нибудь отечество! Он уверяет, что служил в военной службе, и как ему не только дозволено, но и предписано всячески переодеваться, то и щеголяет орденом Почетного Легиона, возбуждая в кофейных негодование честных бедняков, состоящих на половинном жалованье (officiers à la demi-solde). Он нагло хвастается дружбою умерших известных людей, находившихся в сношении с ним (кто молод не бывал? а Видок человек услужливый, деловой). Он с удивительной важностию толкует о хорошем обществе, как будто вход в оное может ему быть дозволен, и строго рассуждает об известных писателях, отчасти надеясь на их презрение, отчасти по расчету: суждения Видока о Казимире де ля Вине, о Б. Констане должны быть любопытны именно по своей нелепости.

( Read more... )

Предлагается важный вопрос:

( Read more... )

оgreshin приводит славную цитату:

"Я так, понимаешь, малыш, искренне привязан к нашему дракоше! Вот честное слово даю. Сроднился я с ним, что ли? Мне, понимаешь, даже, ну как тебе сказать, хочется отдать за него жизнь. Ей-Богу правда, вот провалиться мне на этом месте! Нет, нет, нет! Он, голубчик, победит! Он победит, чудушко-юдушко! Душечка-цыпочка! Летун-хлопотун! Ох, люблю я его как! Ой, люблю! Люблю — и крышка. Вот тебе и весь ответ."

Е. Шварц. Дракон


Мне сразу конечно вспомнились почти дословно повторяющие это слова, сказанные на днях:

"Кадыров:

«Путин – мой кумир! Я его люблю, я его уважаю. Я за него жизнь отдам! Я жизнью обязан этому человеку. Поэтому это мое, личное. Он, не стесняясь, снизил свой пост на председателя правительства, на самом ответственном месте служит для своего народа, для государства. И мое отношение к Путину не изменить! Чтобы не подвести его, чтобы он не краснел из-за меня, я жизнь отдам», — прокомментировал свое отношение к премьер-министру Кадыров."


Но оказалось, что оgreshin прокомментировал цитатой высказывания священников о десятилетии власти дракона:

http://www.liveinternet.ru/users/decalog/post108219529/


Протоиерей Валентин Тимаков, заместитель главного редактора Издательского совета МП: В" целом я бы дал этому периоду положительную оценку, особенно в контексте сравнения со всем периодом советской власти и с десятилетием ельцинского переходного периода"





протоиерей Димитрий Смирнов разливается соловьём. А что вы ещё ждали от этого  грубого агрессивного человека?

"Настоятель храма святителя Митрофания Воронежского протоиерей Димитрий Смирнов десятилетнюю деятельность Владимира Путина оценил очень положительно.

"Мне кажется, что выбор Ельцина – это один из немногих его поступков, за которые мы можем быть ему благодарны", - решительно сказал он.

"Ситуация с преступностью стала, по-моему, раз в десять лучше, чем при Ельцине. В разы улучшилась ситуация в Чечне, хотя там все еще и неспокойно. Нормализация обстановки в этом регионе, я считаю, - одно из важнейших достижений Путина", - отметил он.

"А вот борьба с коррупцией – это отдельная тема. Это зло пустило настолько глубокие корни в нашем государстве, в него вовлечены такие массы людей, что можно сказать, что борьба с коррупцией у нас еще толком и не начиналась. Это задача на целые десятилетия. Как с ней можно справиться, кто это может сделать, совершенно непонятно. Но лучшей кандидатуры, чем Путин, я, честно говоря, не вижу. Нужно заметить, что для борьбы с этой напастью он избрал достаточно мягкие методы, практически не прибегая к силе", - заключил протоиерей.
"





игумен Сергий (Рыбко), настоятель храма Сошествия Святаго Духа на апостолов на Лазаревском кладбище, назвал Владимира Путина "собирателем русских земель".


"А вот Путин - это собиратель русских земель. Он труженик, который действительно вкалывал "как раб на галерах". Он настоящий патриот, действительно болеющий за страну. При нем мне стало, наконец, интересно смотреть новости. Я всегда за него молился, и сейчас молюсь, поминаю его. И преемника он себе нашел достойного: было видно как поначалу тот только учился, а сейчас вот вошел в силу. Я уважаю обоих этих людей", - подчеркнул он.

( Read more... )



Руководитель миссионерского отдела Южно-Сахалинской епархии протоиерей Виктор Горбач отметил, что за годы пребывания Путина у власти появилась уверенность в завтрашнем дне.

( Read more... )




Протоиерей  Александр Борисов высказался дипломатично, но, кажется, не разделил восторга предыдущих ораторов:

( Read more... )

Когда долго не пишешь в ЖЖ, то как-то и писать страшно. Отвыкаешь, что ли?

(Хотя стоило несколько дней не писать, что б подняться со второй страницы рейтинга - на первую)

А я ведь, пожалуй, таких долгих (целых 3 дня!) перерывов не делал никогда, за исключением поездок куда-либо: на Кипр, в Прагу...

А сейчас переезд, про который нашёл у Пелевина: "беспорядок, бывающий только при похоронах, родах и переезде". При родах я не присутствовал, но в остальном он, похоже прав: создалось что-то удивительное! Зато находишь много давно невиданного: иконы; антуквариат всевозможный; наборы портретов членов Политбюро: маленькие (с ладонь), средние (А4), гигантские (причём цветные, бумага - великолепна); все ранние книжки Бренера (именно ранние, с Баембаевым которые); свои картины (всех периодов, от детских альбомов до концептуальных опытов).

Попутно закупил всего помянутого Пелевина. Раньше думал, что не буду читать никогда: гне люблю бежать за стадом. Поэтому имя ассоциировалось с Коэльё (простите), МУРАками и т.подобное. Но - нет. Оказался хорошим (я ещё на давешнем Кипре прочёл Омона Ра).

Из теперешнего пока больше всего нра Числа. Он наиболее "лёгкий", и - единство времени, места, действия, т.е. единство жанра. То, чего нет в "Чапаеве", который очень хорошо начинается - и так бы ему дальше и идти, но тут раз - и проклЯтая действительность, не говоря уж о безумных телегах пациентов, чрезмерном крене на буддизмус (о нём речь впереди)... Традициооные образы В.И., Петки-Анки и Котовского, загибающие про сансару-нирвану (неназванные, впрочем) хороши и забавляют, но очень уж комедийны, очень уж - "в лоб". Да и даже в этой части - тоже рыхлость, нарушение единства в.м.д.-жанра: тут тебе и фантастика, и "мистика" (с Р.Ф.Унгерном в роли Повелителя церства теней), и прочий венегред в одном флаконе..

В общем, "Чапаев и " - очень хорошая задумка, и рыхлое, неровное исполнение.

Далее: Жёлтая стрела. По-моему очень хорошо. (Вспомнил какого-то англичанина, у которого в романе весь мир - это мост). Но - хорошо, как "притча", а не как литература. Мне близко высказывание Сирина, что (настоящая, имеется ввиду) литература - это феномен языка, а не идей. И, хотя у Пелевина есть дивные языковые находки, очень такие вкусные, всё-таки это - "агитация и пропаганда". Литература, "несущая правильные идеи". Только, в отличие от русской классики, не христианские, а буддийские.

И неважно, что я считаю буддийский вгляд на мир ложным. Он, в любом случае, мне очень интересен, и, местами, симпатичен (как предмет изучения). Просто понимаешь, какая странная вещь - эта "идейная"литература: как будто тебе одновременно дали суп и компот (идеи и эстетику), и ты пытаешься вычленить то один вкус, то другой из этого коктейля. В "христианской" беллетристике мы, видимо, к этому настолько уже привыкли, что оно примелькалось, а вот в такой, "буддийской" - это (вчуже) производит неожиданный эффект.

Но, с др. стороны, проститутку, размышляющую о Христе, я представить могу, а вот Котовского, размышляющего о "сущности ума" - нет.
Хотя среди ранних красных всё-таки бывали мистики инфернального толка: приманивали на кровь, льющуюся в подвалах ЧК, злых духов...

Фраза в Жёлтой Стреле про то, что кто-то принял утризм - веру в то, какой локомитив тянет поезд : он, возможно, модели У-3  (хотя, как видно из книги, спасение в том, что бы сойти с поезда, а не в том, каков локомотив) перекликается с темой романа "Числа": она в том, что можно верить в 34 или в 43, это одинаково бессмысленно, и является лишь игрой ума (герой вообразил, что 34 - добро, а 43 - зло....)

Довольно провокационные соображения двух умных людей о Досто. Я не спорю, но и не соглашаюсь, посклльку не считаю себя знатоком Достоевского.

puffinus:

"До Достоевского, собственно, никакой такой духовности-шмуховности на Руси не было - по крайней мере, в нынешнем смысле. Было обычное, интернациональное скотство, которое и не пыталось притворяться чем-то иным. Раскройте хотя бы Диккенса - и увидите точно такое же скотство, разве что с поправкой на викторианскую деликатность. Намёки на духовность можно разглядеть, пожалуй, у Гоголя в "Выбранных местах", но там она намечена пунктиром. Да и кому может быть опасна книга, над которой неистовый Виссарион, как ему и положено, неистовствует, а все остальные тупо бугагируют?

НО тут на амвон взошёл Достоевский, и провозгласил новую истину. Да, живём мы, как свиньи в берлоге - зато внутре у нас неонка божья искра, каковая есть духовность. У других, может, и свинства поменьше, и берлога почище, зато и духовности нет, один голый рационализм (позднее Мережковский в "Петре и Алексее" спародирует этот взгляд, будучи искренне уверенным, что продолжает Достоевского, а не смеётся над ним). Полнее всего эта мысль развита в "Идиоте", но и в других романах тоже. Отсюда следует естественный вывод: за эту искру мы должны прощать себе свинство, она становится его оправданием.

( Read more... )

Помните тот момент, когда мадам Мармеладова в отчаянии бьёт супруга, а тот кричит: "И мне это в наслаждение!". Я долго думал: почему? Может быть, это хоть смехотворное, но наказание как-то смягчает муки его совести? Но вряд ли - это было бы уж слишком не по-мармеладовски. Скорее это увеличивает его мазохистское упоение своей низостью. Кстати, если бы Мармеладов спьяну буянил, лупил жену и орал на детей, то вовсе не внушал бы такого инфернального ужаса. Обычное пьяное быдло, которое и ведёт себя соответственно - что с него взять? А ведь он, в сущности, неплохой человек - и от этого всё выглядит по-настоящему кошмарно.

Собственно, знакомство с Мармеладовым и толкает окончательно Раскольникова на убийство. Он осознаёт, что лучше быть злодеем, убийцей, грабителем - только не Мармеладовым. И это убийство - не то чтобы бунт против мармеладовской жизни, но хотя бы попытка убежать от неё.

До этого момента получалась просто епическая сила.

А вот Сонечка ставит всё с ног на голову.

Она - естественное порождение не только Мармеладова, но и мармеладовщины. И она, жертвуя собой, одухотворяет этот гнусный мир. С её помощью автор делает то, на что не имел морального права: оправдывает Мармеладова. Получается, мармеладовщина не так уж омерзительна, если смогла породить Сонечку. Вот вам первоисток пресловутой духовности, всё остальное только жалкие подражания. И она, святая проститутка, пожертвовавшая собой ради ближних, совершает преступление (по моим, разумеется, понятиям) - доказывает, что Раскольников был неправ, пытаясь уйти от мармеладовщины через преступление, что лучше быть Мармеладовым, чем убийцей. Отец с дочерью - орёл и решка, инь и ян, они невозможны друг без друга. Сонечка мешает нам осудить и проклясть Мармеладова, в том числе и Мармеладова в себе (о как завернул!).

Или возьмём последний роман автора. Старик Карамазов, уёбище из уёбищ, отчасти оправдан благодаря Алёше. Гнусен Карамазов, гнусен мир, в котором он живёт - но и в этом мире есть что-то светлое, ради чего нужно терпеть всё остальное. ( Read more... )

aurfin76:

"Вот тоже мне открытие. Фишка в том, что Достоевский и был прототипом Мармеладова. Он прогуливал и спускал в карты средства существования своей семьи, и не будь у него кредиторов, то пошла бы его дочка на панель как миленькая. Весь смысл "Преступления" в оправдании самого Достоевского через оправдание его литературного двойника Мармеладова.

Итак, Достоевский - это алкоголик и игроман, отягченный эпилепсией и семейным садизмом. Как личность абсолютно асоциальная в западном обществе. Осознавая это, всю свою писательскую деятельность посвятил охаиванию правового государства, принципов ценности личности и человеческой жизни. Будь Достоевский ментом, обязательно пошел бы в Гостиный двор пострелять покупателей.

от nataliabaranova@lj, кою всем рекомендую


Есть ли у нас надежде назвать чёрное чёрным, а белое - белым?

Прекрасное видео:

Про  истукан Ленина у Финляндского вокзала, которому доблестные русские партизаны вломили в задницу, про Кресты, у которых стояла А.А.Ахматова (тезоименитая), и где сидели Заболоцкий, Л.Гумилёв, Бродский, Даниил Хармс где умер... Про голод рабочих при Сталине и кражу булки из булошной.

Про нашу историческую память. Про раскаяние и нераскаянность.

Можно увидеть протоиерея Георгия Митрофанова, про которого так много говорим последние дни. Поёт Шевчук.

В общем, смотреть всем.

Фильм подготовлен Преображенским Содружеством православных братств

unоmоrаlеz

Видимо, картинка, об этом

( Read more... )

А Вы знаете, что такое "турецкоподанный"? a-hramov@lj cообщает:

"Оказывается, в начале 20-го века, после погромов в России и роста сионистской пропаганды Герцля-Жаботинского, множество (обычно пожилых) евреев с юга России поехали в Палестину. Об этом и у Шолом Алейхема есть. А переезжая в Палестину, они, тем самым, становились подданными Османской империи (турецкого султана), в состав которой входила тогда Палестина. То есть - "турецкоподанными".

Соответственно, все шутки Остапа Бендера - "я - сын турецкоподанного", "потомок янычаров", "Остап Сулейман  <ещё он Берта - tapirr> Мария Бендер бей" - это все самоироничные шутки ("я - сын еврея"), которые были понятны современникам Ильфа и Петрова - но непонятны сейчас практически никому."

Подумал тут как-то давеча, что вполне моей будет только та женщина, которая будет так же, как я не только понимать, но и чувствовать и Сашу Соколова и Веничку Ерофеева.

А Веничка - славный, славный:

"Прихожу в Сорбонну и говорю: хочу учиться на бакалавра. А меня спрашивают: "Если ты хочешь учиться на бакалавра - тебе должно быть что-нибудь присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?"

Ну, что им ответить? Я говорю: "Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота".

"Из Сибири?" - спрашивают.

Говорю: "Из Сибири".

"Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще. А психике твоей - что присуще?"

Я подумал: это все-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное.

Подумал и сказал: "мне как феномену присущ самовозрастающий логос".

А ректор Сорбонны, пока я думал про умное, тихо подкрался ко мне сзади, да как хряснет меня по шее:

"Дурак ты, - говорит, - а никакой не логос!"

И. А. Крылов на старости лет принялся за изучение греческого и медленно, но с огромным удовольствием читал Гомера.

«Однажды, сидя в кабинете А. Н. Оленина и говоря с ним об “Илиаде” Гомера, Гнедич сказал, что он затрудняется в уразумении точного смысла одного стиха, развернул поэму и прочёл его. Иван Андреевич <Крылов> подошёл и сказал: я понимаю этот стих вот так, и перевёл его.

Гнедич, живший с ним на одной лестнице, вседневно видавшийся с ним, изумился, но почитая это мистификациею проказливого своего соседа, сказал: “Полноте морочить нас, Иван Андреевич, вы случайно затвердили этот стих да и щеголяете им! — И, развернув «Илиаду» наудачу: — Ну вот, извольте-ка перевести”.

Крылов, прочитавши и эти стихи Гомера, свободно и верно перевёл их. Тогда уже изумление Гнедича дошло до высочайшей степени; пылкому его воображению представилось, что Крылов изучил греческий язык для того, чтобы содействовать ему в труде его, он упал перед ним на колени, потом бросился на шею, обнимал, целовал его в исступлении пламенной души своей. Впоследствии он настаивал, чтобы Иван Андреевич, ознакомившись с гекзаметром, этим роскошным и великолепным стихом Гомера, принялся бы за перевод “Одиссеи”. Сначала Иван Андреевич сдался на его убеждения и действительно некоторое время занимался этим делом, но впоследствии, видя, что это сопряжено с великим трудом и, вероятно, не чувствуя особой охоты к продолжению, он решительно объявил, что не может сладить с гекзаметром.

Это огорчило Гнедича, и тем более, что он сомневался в истине этого ответа. Таким образом, прочитавши всё, удовлетворивший своё любопытство и наигравшись, так сказать, этою умною игрушкою, Иван Андреевич не думал более о греческих классиках, которых держал на полу под своею кроватью и которыми наконец Феня, бывшая его служанка, растапливала у него печи".

И. А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982, сс. 77–78.
http://community.livejournal.com/ru_ellinist/137549.html