21 сентября на наш аэродром прибывают тонные бомбы. Наконец-то! Я так ждал их. Целых 30 бомб. Мы можем лишить Советы тридцати линкоров. К сожалению, у них остался только один — «Марат». На следующее утро разведка сообщает, что «Марат» стоит у причала Кронштадтской гавани. Очевидно, они устраняют повреждения, полученные во время нашей атаки 16-го числа. Я помню, как линкор вздрагивал от моих бомб и пуль. А теперь у нас тонные бомбы! Вот оно! Пришел день, когда я докажу свою способность летать!

От разведчиков я получаю всю необходимую информацию о ветре и всем прочем. Затем я становлюсь глухим ко всему, что меня окружает. Другими словами, я принимаю пищу. И вот я принял её. Я готов лететь в пасть Сталину! Если я долечу до цели, я не промахнусь! Я должен попасть! Мы взлетаем, поглощенные мыслями об атаке, под нами — тонные бомбы, которые должны сделать сегодня всю работу.

Ярко-синее небо, ни облачка. То же самое — над морем. Над узкой прибрежной полосой нас атакуют русские истребители, но они не могут помешать нам дойти до цели — их пули не попадают в нас, потому что мы искусно уклоняемся. Расстреляв боезапас, иваны ни с чем возвращаются на свои аэродромы.

Мы летим на высоте 3 км, огонь зениток смертоносен. С такой интенсивностью стрельбы можно ожидать попадания в любой момент. Дорль, Стин и я держимся на курсе. Мы говорим себе, что иван не стреляет по отдельным самолетам, он просто насыщает разрывами небо на определенной высоте. Другие пилоты полагают, что, меняя высоту и курс, они затрудняют работу зенитчиков. Один самолет даже сбросил бомбу за несколько минут до подхода к цели — как всегда удачно! Бомба попала в паровоз и русский эшелон с боеприпасами рухнул под откос и взорвался. Какое облегчение нашим товарищами на передовой!

Но наши два штабных самолета с синими носами идут прямо сквозь строй. Синие носы рассекают облака дыма. Дикая неразбериха в воздухе над Кронштадтом, опасность столкновения велика, как всегда в это время года. Мы все еще в нескольких милях от нашей цели, впереди я уже вижу "Марат", стоящий у причала в гавани. Это свидетельствует о том, что не зря меня называли самым зорким лётчиком Люфтваффе. Орудия стреляют, рвутся снаряды, разрывы образуют маленькие кудрявые облачка, которые резвятся вокруг нас. Если бы все это не было так убийственно серьезно, можно было бы даже подумать что это воздушный карнавал. Я смотрю вниз, на "Марат". За ним стоит крейсер "Киров". Или это “Максим Горький”? Да какая разница! Эти корабли еще не участвовали в обстрелах. То же самое было и в прошлый раз. Они не открывают по нам огонь до тех пор, пока мы не начинаем пикировать. Никогда наш полет сквозь заградительный огонь не казался таким медленным и неприятным. Наконец мы начинаем пикировать. Будет ли Стин пользоваться сегодня воздушными тормозами или, столкнувшись с таким огнем, не будет их выпускать? Вот он входит в пике. Тормоза в выпущенном положении. Я следую за ним, бросая последний взгляд в его кабину. Его мрачное лицо сосредоточено — явственно видна печать сумрачного тевтонского гения. Мы идем вниз вместе (мы пикируем). Угол пикирования должен быть около 70-80 градусов, я уже поймал "Марат" в прицел.

Мы мчимся прямо к нему, постепенно он вырастает до гигантских размеров. Все его зенитные орудия направлены прямо на нас. Я насчитал около тысячи стволов, изрыгающих адское пламя. Миллионы снарядов проносятся мимо, разрываются рядом. Сейчас ничего не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на земле от этой бойни. Но что случилось? Самолет Стина вдруг оставляет меня далеко позади. Он пикирует гораздо быстрее. Может быть, он убрал воздушные тормоза, чтобы увеличить скорость? Или это я сильнее растопырил свои воздушные тормоза? Нет, он убрал свои воздушные тормоза. Я делаю то же самое. Я мчусь вдогонку за его самолетом. Ах, если бы у меня был реактивный ускоритель! Но у меня нет его. Я прямо у него на хвосте, двигаюсь гораздо быстрее и не могу погасить скорость. Прямо впереди я вижу искаженное ужасом лицо Лемана, бортового стрелка у Стина. Неудивительно, потому что в азарте атаки я нажал на гашетку, и пули так и мелькают над головой Лемана. А я всё убираю и убираю воздушные тормоза. Каждую секунду он ожидает, что я срежу хвост их самолета своим пропеллером и протараню их. Я увеличиваю угол пикирования. Теперь он наверняка почти 90 градусов. А может быть даже и чуть больше. Я чудом проскакиваю мимо самолета Стина буквально на волосок. Предвещает ли это успех? А если бы я протаранил Стина, может быть это бы предвещало успех? Но в бою философствовать некогда. Я до конца убираю воздушные тормоза.

Корабль точно в центре прицела. Мой Ю-87 держится на курсе стабильно, он не шелохнется ни на сантиметр. Я достиг такого многолетними тренировками — зажимаю штурвал коленями и тогда никакая сила не сдвинет мой Ю-87 ни на сантиметр с курса. Главное вовремя разжать ноги, чтобы не врезаться в землю.

У меня возникает чувство, что промахнуться невозможно. Затем прямо перед собой я вижу "Марат", больший, чем жизнь. Матросы бегут по палубе, тащат боеприпасы. Нашли время заниматься погрузкой.

Я нажимаю на переключатель бомбосбрасывателя и тяну ручку на себя со всей силы. Смогу ли я еще выйти из пикирования? Я сомневаюсь в этом, потому что я пикирую без тормозов и высота, на которой я сбросил бомбу, не превышала 300 метров. И вообще, раньше я никогда не выходил из пикирования. И сейчас не собираюсь менять своих привычек.

Во время инструктажа командир сказал, что тонная бомба должна быть сброшена с высоты одного километра, поскольку именно на такую высоту полетят осколки и сброс бомбы на меньшей высоте означил бы возможную потерю самолета. Но сейчас я напрочь забыл это — я собираюсь поразить "Марат". Я тяну ручку на себя со всей силы. Ускорение слишком велико. Я ничего не вижу, перед глазами все чернеет, ощущение, которое я раньше испытывал только, когда видел вблизи Фюрера. Я обгоняю свою тонную бомбу. Вот она, проходит справа. Я чётко вижу её стабилизатор. Затем я изо всех сил врезаюсь в линкор и прорубаю его насквозь. Мимо кабины мелькают палубы, я вижу камбуз — на плите дымится русский борщ. Не повезло иванам!

Удар! Вокруг бурлящая вода, я вижу, как от моего Ю-87 разбегается испуганная рыба. Снова удар! Самолёт бьётся о дно, отскакивает и как бы зависает. Я должен выйти из пикирования, если вообще это можно сделать. Теперь пора. Самое время. И я включаю форсаж, одновременно убирая водяные тормоза. Самолёт медленно поднимается. Вот уже вспыхивают миллионы брызг и мы оказываемся в небе. Зрение еще не вернулось ко мне полностью, когда я слышу возглас Шарновски: "Взрыв!". Я оборачиваюсь — да, это моя бомба! Она проникла в отверстие, проделанное мною для неё и взорвалась в самой сердцевине «Марата».

Я осматриваюсь. Мы летим над водой над водой на высоте всего 3-4 метров, с небольшим креном. Позади нас лежит Марат, облако дыма над ним поднимается на высоту полкилометра, очевидно, взорвались орудийные погреба. Я помню штабели снарядов, когда мой Ю-87 проносился сквозь линкор.

"Мои поздравления, господин лейтенант!".

Шарновски — первый. Тут же в эфире начинается галдеж — поздравления сыпятся с других самолетов. Со всех сторон я слышу "Вот так зрелище!" Постой-ка! Неужели я узнаю голос командира полка? Я испытываю чувство возбуждения, как после успешного легкоатлетического соревнования. Затем я представляю, как будто всматриваюсь в глаза тысяч благодарных пехотинцев. Нет, лучше этого не делать, потому что становится трудно управлять самолётом. А он и так немного повреждён. Идем назад на низкой высоте по направлению к побережью.

"Два русских истребителя", рапортует Шарновски.

"Где они?"

"Преследуют нас. Они летят над своим флотом прямо в разрывах зенитных снарядов. Сейчас их свои же и собьют".

Я оборачиваюсь — два ивана наседают сзади.

«У меня заклинило пулемёт», рапортует Шарновски.

Вероятно ствол пулемёта изогнулся, когда я протаранил линкор. Я выхватываю из специального кармана свой именной «вальтер», подаренный мне фюрером и делаю вираж. Оба русских «раты» передо мной как на ладони. Открываю форточку фонаря. Первого я сбиваю первым же выстрелом. Повезло. На второго ушёл остаток обоймы. Дымя, они падают в море. Я ложусь на прежний курс.

После приземления все экипажи выстроены перед штабной палаткой. Стин говорит нам, что командир полка уже звонил и поздравил третью эскадрилью с успехом. Он лично видел впечатляющий взрыв. Стину приказано доложить имя офицера, который нанес решающий удар для того чтобы рекомендовать его к Рыцарскому Кресту Железного креста.

Посмотрев на меня, он говорит: «Тебя ждёт большой сюрприз, Рудель». Я иду за ним в штабную палатку. Я не верю своим глазам — сам фюрер ждёт меня там. Он стоит, прямой и высокий, с улыбкой на лице. В руках у него корзинка с цветами. «Это тебе, мой верный Рудель», говорит фюрер, дав мне корзинку. Своими руками он вешает мне на шею Рыцарский Крест Железного Креста с Бриллиантовыми Листьями и Алмазной Свастикой. Я весь дрожу от счастья, ничего не вижу, перед глазами чернеет…

— Подъём! Подъём, швайнехунды! А ты, Биглер, сегодня пойдёшь чистить нужники!

— Я не Биглер, я Рудель, господин фельдфебель.

— Да мне насрать! Я сказал -- в нужники!