Волшебное удовольствие я испытал на этих выходных, а всего-то в ночь на субботу Филеба перечитал. Не то чтоб все подряд, но достаточно, чтоб случилось просветление. Оказывается, Филеб это прямое продолжение Парменида! Правильнее даже не продолжение, а переложение на другой язык. Как в Тимее строгая платоновская онтология пересказывается мифологическим языком, так и в Филебе рассматривается ровно та же онтологическая проблематика, но в ракурсе этики и эстетики, на языке блага и красоты. Конечно, как общее место это все было известно, но меня поразило открывшаяся глубина и четкость соответствия.

А дело в том, что прежде я доверился Лосеву, считавшему этот диалог довольно таки невнятным сочинением. По крайней мере, такой вывод напрашивается из комментариев Лосева. Потому я в Филеба с должным вниманием не заглянул и даже тогда, когда у меня появился свой ключик к Платону. Вот, сам лишил себя удовольствия. А там сокрыта такая красота! Зато эти дни себе ни в чем не отказывал, словами не передать, как было хорошо…   

Еще не вполне отошел, а хочется хоть кое-чем поделиться. Поэтому постараюсь описать два, быть может, важнейших для понимания этого диалога момента, разумеется, не вдаваясь во все детали и тайну бытия аккуратненько обходя.

 
I. О КРАСОТЕ

С красоты и начну. Первый момент это необходимость соотнесения идеи красоты с онтологической категорией бытия или сущего. Иными словами, в эстетике, а более широко – в этико-эстетических построениях, красота у Платона занимает то же место, что в онтологии бытие. А действительно, ведь из трех им перечисляемых идей, в виде которых для нас выступает благо - красоты, истины и соразмерности - именно красота, ввиду ее чувственной природы, соответствует бытию. Мы красоту ощущаем, право. И даже когда говорим про красоту идей, то всегда подразумеваем их воплощение в сущем или возможность такового. Поэтому о красоте умозрительных конструкций чаще можно услышать от физиков, математики же предпочитают их истинность. Да и я увидел в этом диалоге красоту лишь постольку, поскольку рисуемая в нем картина мира совпадает с моим «на самом деле». Итак, красота это наша отметка бытию сущего в искусстве или в природе. 

И тут нельзя не вспомнить замечательную статью Вл. Соловьева Красота в природе, в которой он возражает против чисто субъективного понимания красоты, доказывая ее объективную реальность. В ней найдем созвучное сказанному выше о красоте как о характеристике или атрибуте именно вещного мира. Он пишет: как реально ощутимая в чувственном бытии, идея есть красота. То есть, красота это идея воплощенная (в материи, и воплощенная в той или иной степени). То есть, это идея, взятая лишь с одной стороны - со стороны совершенства или законченности своего воплощения. Поэтому бывают некрасивые вещи, и чем выше по иерархической лестнице их природная форма, тем они могут быть отвратительней (в чем первенство он признает за очень безобразным человеком). Казалось бы, мы с ним и с Платоном говорим об одном. Но посмотрим внимательней:

…помимо частных усложнений в процессе своего осуществления всемирная идея в самой общности своей представляется необходимо с трех сторон. В ней различаются: 1) свобода или автономия бытия, 2) полнота содержания или смысла и 3) совершенство выражения или формы. Без этих трех условий нет достойного или идеального бытия. Рассматриваемая преимущественно со стороны своей внутренней безусловности, как абсолютно желанное или изволяемое, идея есть добро; со стороны полноты обнимаемых ею частных определений, как мыслимое содержание для ума, идея есть истина; наконец, со стороны совершенства или законченности своего воплощения, как реально ощутимая в чувственном бытии, идея есть красота.
Таким образом в красоте, как в одной из определенных фаз триединой идеи, необходимо различать общую идеальную сущность и специально-эстетическую форму. Только эта последняя отличает красоту от добра и истины, тогда как идеальная сущность у них одна и та же – достойное бытие или положительное всеединство, простор частного бытия в единстве всеобщего. Этого мы желаем как высшего блага, это мыслим как истину и это же ощущаем как красоту; но для того, чтобы мы могли ощущать идею, нужно, чтобы она была воплощена в материальной действительности. Законченностью этого воплощения и определяется красота как такая в своем специфическом признаке.

Видно, что красота здесь онтологически вторична по отношению к идее, впрочем, как и добро (благо) вместе с истиной. Выходит, что без идеи нет красоты, и что красота есть своеобразная мера искусности вещного ее воплощения. Значит, не бывает «некрасивых идей», таких, что при их совершенном воплощении получалось бы совсем не  красиво? Как-то это сомнительно. Поэтому далее он вынужден говорить об эволюции идеи, о новых иерархиях ее бытия, когда при начальном их освоении идея воплощается в некрасивые вещи. Но это, известно, логически тупиковый путь. А если представить совершенный мир, то там должна быть кругом одна красота,  и тогда мы в нем о красоте ничего не узнаем. Он нам такой нафига? А ведь об этом мечтаем. Получается, что идея совершенства изживает себя сама. Но самое главное, что мне не нравится - красота Соловьевым сводится к всемирной идее. То есть, приводится к субстанционально одному, к чему сводится и все остальное, причем, так или иначе, абсолютно все. И получается, что наговорено много красивых слов, а не сказано ничего, ибо это же можно было сказать и о многом другом.

В общем, хотя в этой статье у Соколова есть интересные наблюдения и яркие формулировки, но в целом ощущается натянутость построений. И по результату выходит не очень красиво. А сказывается гегельянство, сужает философу горизонт, что и уводит его размышления куда-то от истины вбок. На мой взгляд. У Платона пошире охват, и для него идея не красота ни с какой стороны, разве что красота сама есть для нас идея, одна из идей. Если же рассматривать красоту как сторону чего-то одного, то красота у него проявляется одной из сторон блага, ясно же, что благо не равнозначно красоте, и всяко оно повыше. Рядом с красотой с других сторон он полагает истину и соразмерность. То есть, и у Платона красота не бывает сама по себе, а лишь в смешении с истиной и соразмерностью, причем в полном соответствии со святоотеческой формулой о неслиянности и нераздельности.

Но принципиальная разница с Соловьевым не в выборе «сторон», а в том, что вместо различения бытийной иерархии Платон предпочитает выстраивать для описания мира иерархию различных языков. Стало быть, «идея» – это из другого немножко языка, как фундаментальная категория, конечно, не слово для идей ума. Вот как раз главной характеристикой таких идей и является истина. И уже в истине из-за указанного смешения мы можем обнаружить красоту и соразмерность. А красота для нас это первая характеристика сущего, точнее, его существующих форм. Соответственно, в красоте проницательный ум найдет обязательно и истину, и соразмерность.

Конечно, сама красота никакая не мера, потому и степень воплощения с ней связывать весьма проблематично. Однако можно чувствовать, воспринимать сущее как красоту, уразумевая это через идею красоты и с ее помощью описывая. Вместе с осознанием идей истины и соразмерности это приводит нас к целостному восприятию мира. Короче, через эти идеи мы иначе воспринимаем мир, чем посредством сухой онтологии. И, что особенно важно, и, что до нас стремился донести Платон, это такой же полноценный взгляд, как через призму онтологических категорий, которые вообще-то не для того предназначены, чтобы глядеть на живой мир. Они всего лишь мир объясняют. Потому сущее, бытие мы с радостью заменяем красотой.

В этом смысл Филеба.

Таким образом, привлекать мировую идею (как всеединство, онтологическое единое) к разговору о красоте нет строгой необходимости, это ничего не проясняет, напротив, нагоняет туман. Хотя, надо признать, при должном умении возможно смешение двух различных языков для вящей экспрессивности метафорической картины. А самый писк, это когда повествование ведется сразу на трех языках (третьим вспоминая миф), и они переплетаются, не запутываясь. Вот тогда достигается желанная объемность при четкости изображения. Но это вряд ли достижимый идеал. Платон старался…

Итак, благо это чтобы было все – и истина, и красота, и соразмерность... А идея? Конечно. Идея ума, прежде всего. И тогда мы скажем так – идея, форма, мера. Будет идея, будет у нас идея красоты, будет форма, будет красота в природе, будет мера, будем отличать красивое от некрасивого. А если не будет идеи красоты? Возможно. Тогда это будет совсем другой мир, и в нем философ напишет другого Филеба, восславит другую идею. Для нас же благо это красота. И истина, и соразмерность…

_____________________________