На нижеследующие забавные размышления навел меня френд Фармакос, сославшись в недавнем обсуждении на свою рецензию (Ж.-Л. Нанси «Истина демократии», 2008, к сорокалетию 68-го). 

Речь пойдет о том, как далеко от представлений К.Шмитта о демократии ушла французская философская мысль, оттолкнувшаяся от 68-го года. И куда она в результате пришла. И почему это не может не радовать.

Стало быть, если у Шмитта демократия зиждилась на равенстве, обусловленном субстанциональной гомогенностью или однородностью масс, то демократия Нанси утверждает возможность различия, но такого, что не порождает неравенства. То есть, делается совсем иной акцент, важный для демократии эпохи постмодернизма и мир-экономики (по Валлерстайну), а не для демократии эпохи модерна и наций. При этом демократия как пространство политического и как метод «подведения под общее» превращается у Нанси в демократию, лишенную какой либо политической формы, к тому же самоустраняющуюся от социально значимых обобщений настолько, что в такой демократии возможны лишь «уникальные исполнения различных порядков «общего» (например, литература, искусство, спорт, сексуальность, и т.д.)». 

Но зато эта демократия - в идеале - предоставляет возможность «нормальной жизни»! А это жизнь, защищенная от заботы о «необходимом». Поэтому неудивительно, когда оказывается, что демократия это такое пространство, где вольготно смыслам - «экзистенциальным, художественным, литературным, мечтательным, любовным, научным, мыслительным, праздным, игровым, дружеским, гастрономическим, урбанистическим…: и политика не может подводить под себя ни один из этих регистров, она дает им место и возможность».

Итак, демократия Нанси это не форма политики. Демократия эта, вообще, аполитична. Хотя именно политика задает демократии форму, ограничивая ее и разделяя ее с тем, что Нанси называет калькулируемым и обмениваемым, другими словами, разделяя пространство «истины демократии» с пространством экономики (современного Финкапа), где и сосредотачивается все «необходимое». В представлении Нанси политика это и есть, собственно, удержание границы двух аполитичных сфер – калькулируемого, обмениваемого и некалькулируемого, необмениваемого - сферы Финкапа и  сферы демократии (сферы числа и сферы слова, условно говоря).

Как видим, политик тут как пограничник или даже, скорее, как демон (от демона  Максвелла). Он призван на границе двух пространств различать обмениваемое от необмениваемого и тусовать его туда-сюда. Таким образом, Финкап не захламляется отбросами, а потенциально полезное из произведенного демократией в него попадает. Понятно, что все политики давно куплены-перекуплены,  и что политика дело нечистое, поэтому демократия – не политика. Демократия – чистая. Но политики это охранители демократии по объективной причине. Ведь они как старатели, и охраняют пространство демократии постольку, поскольку надеются из него отсеять золотишка поболе, и нужен порядок. Поэтому наивны призывы к политикам придерживаться «демократической политики», которая, якобы, только и удерживает границу. Они и сами хорошо представляют свой интерес. А также то, что бывает за баловство. Поэтому любая политика, оплаченная Финкапом, абсолютно объективно является демократической!

Вот такой концепт демократии складывается из соображений Нанси. На него можно взглянуть по-разному. Например, можно считать такую демократию  демократией богемы. Что непроизвольно вызывает хи-хи, и соответствующее отношение к самому построению.

Я же эту демократию сразу назвал демократией резервации. Да и с точки зрения всех тех, на кого наступает Финкап, позиция Нанси должна бы представляться капитулянской. Ведь Нанси не только выстраивает социуму своеобразную резервацию под колпаком Финкапа. Он призывает индейцев туда уйти - в это пространство совершенно новой социальности, которое так легко принять за  пространство праздности. Ясен пень, в таком социуме не может быть политики кроме как на границе с «белыми людьми». Поэтому это типичная философия для индейцев, независимо от того, называют они себя  властелинами прерий или аристократами (духа). Но отдадим должное, закручено превосходно. И как удачно у него все легло под Финкап!

А если вы спросите, что же во всем этом радостного, то я отвечу, что когда-то прежде управленцы Матрицы обратились к Канту с просьбой, мол, старик, напиши убедительно что-нибудь утешительное для обитателей Матрицы и лишь немного соврав, и он написал КЧР, теперь же мы убедились, что жрецы будущего порядка нашли в Нанси талантливого умиротворителя социума, над которым постепенно и неумолимо надстраивается Колпак.

А всякая вскрываемая повторяемость в мироздании нас не может не радовать, согласитесь.