Я сажусь в машину и поворачиваю ключ в замке. Приборная доска загорается приятным мягко-желтым светом. Сразу делается привычно и уютно. Я – дома. Маленький, родной мирок моей машины. За окном – стрекочущая дачными кузнечиками подмосковная ночь. Сзади – мама и тётя Лида, освещенные красным светом стоп-сигналов, машущие рукой.

Зачем мне ехать? Вернее, так: зачем мне ехать домой? Кто меня там ждёт? Я – уже дома, здесь, в машине.

Поднимаю стекла и включаю магнитолу. Новости? Нет. На полуноте в салон врывается Гарик Сукачев – забытый в магнитоле диск, залюбленный до царапин на последнем треке. Врывается, заглушая сухой треск гравия под колесами и тихое урчание мотора, работающего на второй передаче.

Моя бабушка курит трубку, черный-пречерный табак…

Медленно лавирую между ухабами по проселочной дороге дачного поселка и, наконец, выезжаю на асфальт. Магазин, остановка, светофор, поворот, железнодорожный переезд. Город. Небольшой подмосковный город неподалеку от аэропорта.

Моя бабушка курит трубку, в суровый моряцкий затяг…

А ведь здесь, в этом городке, живет она. Мила. Мой машинист безбашенного крана.

Именно так я стал называть ее про себя – после того, как она рассказала мне, что, прежде чем поступить в строительный вуз, а потом, бросив его, заняться языками и фотографией, она сразу после школы получила профессию машиниста башенного крана. И даже успела некоторое время проработать этим самым машинистом. По утрам, после ночного отрыва в клубе, она частенько являлась на стройплощадку, не заходя домой и не переодеваясь. Не снимая туфель на каблуках, она грациозно поднималась в своей мини-юбке по лесенке на самую верхотуру, в кабину крана.

– Вон, вон, смотри, видишь тот большой светящийся дом? Это Донстрой, это я его строила! – радостно сообщала она мне, когда целую вечность назад мы неслись с ней по Третьему кольцу и я то и дело отрывался от дороги, чтобы посмотреть на нее, сидящую рядом и пританцовывающую в кресле плечами, руками и всем телом под оглушающие звуки Гарика Сукачева.

Таких, брат, ребят не найдешь.
Я искал, но уже не надеюсь.
Он носил платформяк под коричневый клеш
И прическу «Анджела Дэвис».

Мы познакомились с Милой на «Мамбе» за три года до нашей первой встречи. Незадолго до того я открыл для себя этот сайт, ворвался туда со свирепой страстью неофита и вскорости нашел ее: девочку, поразившую меня не только своими стильными, эротичными и слегка хулиганскими черно-белыми фотографиями, но и тем вызывающим и одновременно зачаровывающим тоном, которым была заполнена ее анкета. Уже не помню, что я написал ей, но она, к моему удивлению, ответила. Между нами завязалась переписка, с каждым новым коротким месседжем вызывавшая во мне всё больший и больший интерес.

Не знаю, к чему бы это всё привело тогда, не встреть я внезапно на том же сайте другую женщину. Женщину, которая полностью изменила всё течение моей жизни и на целых три года заставила забыть меня и о сайтах знакомств, и о запланированной встрече с Милой, и вообще о существовании других женщин. Да что там женщин – вообще о существовании других людей.

Всё закончилось два года спустя. Закончилось, оставив в моей душе и в моей жизни совершенно лунный пейзаж, подобный заброшенному полигону для наземных ядерных испытаний в Неваде. Я попытался было снова зайти на тот же сайт, но тотчас, как ошпаренный, выскочил обратно. Мне был непереносим сам вид того же интерфейса, с которого так многообещающе все начиналось когда-то. В ящике входящих сообщений лежали всё те же сто с лишним месседжей, которыми мы обменивались с той женщиной, прежде чем увидеться и забросить познакомивший нас сайт. Мне казалось, что я нахожусь в доме непохороненного покойника, и это было нестерпимо.

Однако с течением времени я всё-таки вернулся туда, завел совершенно новую анкету, чтобы ничто не напоминало о той, старой, и снова стал изредка заполнять свой досуг прогулками по сайту: не столько для целенаправленного поиска, сколько для ленивого моциона. Я забредал туда вновь и вновь, неспешно перебирая чужие анкеты и со вздохом отправляя одну за другой в папку удаленных. Как вдруг – увидел знакомое лицо. Это были уже другие фотографии. И другой никнейм. Однако сомнений не было – это она, Мила! Всё та же необычная энергия, достоинство и что-то необычайно притягательное, чего лишены миллионы тоскливых, унылых, вымученных и зверино-серьезных анкет разведенных банковских работниц, целенаправленно ведущих ремонтные работы по восстановлению разрушенного семейного рая, или однообразных барбиподобных гламурных кис.

Я остановился, как вкопанный. Найти эту девочку, совершенно случайно, через три с лишним года, среди нескольких миллионов пользователей "Мамбы"… Нет, это не могло быть случайностью. Это был знак, я был в этом уверен. Она вспомнила меня. Вспомнила и тоже удивилась. После нескольких вечеров перекукукивания в аське я уже припарковывал свою машину у подъезда серой девятиэтажки в подмосковном городке, где слышен близкий гул взлетающих самолетов. Волновался я при этом, как десятиклассник перед первым свиданием с девочкой из параллельного класса. Хотя, собственно, это и было наше с ней первое свидание. Как раз в том смысле, в котором это заезженное словосочетание употребляется в романах.

Она, как выяснилось, предпочитала русский рок. Музыка этого рода никогда не водилась у меня в изобилии, но все-таки в машине нашлись диски «Ночных снайперов», «Кино» и – Гарика Сукачева.

Свободу Анджеле Дэвис,
От Анджелы Дэвис – руки!
Дайте свободу Анджеле Дэвис,
Дайте свободу, суки!

Мы мчались по Ленинградке в сторону центра. Сумасшедшая скорость. Сумасшедшие, оглушающие саксофонные запилы «Неприкасаемых». Говорить было невозможно. Можно было только смотреть. Боковым зрением. Смотреть на эту девочку и удивляться, до чего же у нее красивый профиль, и как ей идут светлые вьющиеся волосы, и расстегнутая до середины клетчатая ковбойская рубашка, и угадывающаяся под ней восхитительная небольшая грудь, и синие обтягивающие джинсы. Смотреть – настолько, насколько это возможно на такой скорости. Как будто – украдкой.

Били его все сразу:
Школа, ментура, дома.
Почему ты такой, зараза?
По тебе же, гад, плачет зона!

Ведь ты ж ни за грош пропадешь!
А в нем была до жизни жадная смелость,
Он носил платформяк под коричневый клеш
И прическу «Анджела Дэвис»!

В сушечной «Гиннотаки» на Тверской, почти пустой в столь поздний час, из динамиков лилось что-то негромкое – типа того, что в Америке называют elevator music. На столике у стены, к которому нас подвела курносая пшеничноволосая hostess в японском кимоно, горела свечка, делавшая еще более уютным полумрак в зале. Уверенно и привычно, едва уловимым движением, она плечами протянула мне свою спортивную куртку. Так уверенно и с таким достоинством, как, наверное, протягивают норковую шубу в вестибюле ресторана «Пушкинъ». Села на стул, расстегнула до конца клетчатую ковбойку. Под ней оказалась короткая черная жилетка на шнуровке, оставлявшая широкую полоску тела – от шеи до дьявольски соблазнительного маленького живота.

– Э-э-э… Так, значит, три хамачи, пять сякэ, два унаги, две порции тори-терияки, яблочный сок и «Карлсберг»?

– Наоборот. Три сякэ и пять хамачи.

Официант был явно рассеян и смотрел поверх своего блокнота. Еще бы, как я его понимал! Наверное, мы выглядели очень странной парой. Она – маленькая, аккуратная, спортивного вида девочка. И я – вахловатый мужик с недельной щетиной, с серьгой в ухе и в мешковатом свитере, вдвое старше ее…

Блллядь! Я чуть было не задел внезапно оказавшуюся слева от меня большую черную «Тойоту», шедшую на приличной скорости по мокрой дороге, на которой не было видно совершенно никакой разметки. Нет, так дело не пойдет. Надо внимательней, а то мама, оставшаяся на даче, так и не дождется обещанного ей звонка из дома. Вот и Ленинградка. Здесь – в левый ряд, педаль газа – в пол. 116-сильный мотор, достаточно мощный для легкой «Альмеры», послушно взревел. Черт, уже начинает чувствоваться, что коробка переключается рывками. Пора оставлять на сервисе очередную порцию денег. Еще не заработанных, кстати. Справа мелькают и остаются позади фуры, сплошной чередой тянущиеся по ночному шоссе, автовоз, груженый серебристыми «Фордами» из Всеволожска, милицейская «Газель». Вперед, вперед! Скорость определяется музыкой. Как тогда. Приблатненный голос Сукачева и заводной саксофон снова погружают меня в воспоминания.

Свободу Анджеле Дэвис!
От нашей Анджелы руки!
Дайте свободу нашей Анджеле!
Ну дайте ей свободу, суки!

– Что там было про сауну в том анекдоте? Знаешь, я, пожалуй, хочу в сауну. Прямо сейчас. Ты знаешь какую-нибудь, которая работает в это время? – говорит она внезапно.

Уже три часа ночи, мы медленно едем по Кутузовскому проспекту в сторону её дома. Утром ей надо гулять с собакой, да и мне надо, наконец, хоть немного поспать. От неожиданности я едва не въезжаю под свод Триумфальной арки, подобно победоносному улану, возвратившемуся из Парижа.

– Пожалуй, знаю!

Я действительно вспоминаю одну сауну на Преображенке, куда мы как раз недавно ходили с Аришей, Лёвой Рубиным и его подругой Макс. Поворотник, взгляд в левое зеркало, педаль газа – в пол. Еще двадцать минут полёта по замерзшему от последних ночных холодов московскому асфальту – и мы принимаем полотенца, тапочки и банные простыни из рук заспанного ночного менеджера.

Она проходит вперед, деловито проверяет жар в сауне и рукой – прохладу воды в бассейне. Я не верю своему счастью. Я хочу её так, что нешуточная эрекция у меня начинается еще задолго до того, как она раздевается и встает рядом со мной под душ, поднимая лицо и закрывая глаза от струй горячей воды. Всё происходит как во сне. А может, это и впрямь мне снится? Ведь я не спал уже сутки, и вполне может статься, что на самом деле я уже давно в объятиях Морфея.

У нее восхитительная фигура, просто чудесная. Я выдавливаю на ладонь гель для душа и медленно скольжу по ней рукой, наслаждаясь прикосновениями, смакуя каждый сантиметр её тела. Маленькая грудь, совершенной формы. Твердые соски. Чудесный, идеальный животик. Крепкие и стройные ноги. Гладко выбритый лобок. Моя рука скользит дальше, вглубь, и я обнаруживаю, что вот как раз там вовсе не надо никакого геля: всё и так уже достаточно мокро и скользко. Я прижимаю ее к себе и нежно глажу по мокрым и темным от воды завиткам ее волос. Очень нежно. Если бы вы только знали, какая это странная и самая прекрасная на свете смесь: нежности и возбуждения!

Она поднимает голову, улыбается, пытается посмотреть мне в глаза, но тотчас вновь зажмуривается и отфыркивается от струй воды, падающих ей на лицо. Через минуту я опускаюсь на колени, она поднимает ногу и сгибает ее в колене. Я беру в руку ее маленькую красивую ступню, покрываю ее поцелуями и легонько покусываю каждый пальчик на ее ноге. Я вообще считаю, что ступня – это едва ли не самое волнующее и эротическое место в женском теле. Но ее ступня – она кажется мне самим совершенством.

– Ты помнишь, что мы вообще-то собирались сегодня на первый раз только кофе вместе попить? – спрашивает она, улыбаясь сверху вниз. – Всё, хватит. Пойдем сушиться.

Я выпрямляюсь, она решительно выключает душ, берет меня за руку и мы входим в пахнущую деревом стоградусную жару. Немедленно начинает щипать язык, каждый вдох обжигает и я невольно прикрываю ладонью нижнюю часть лица.

Поднявшись на полок, Мила блаженно растягивается на спине, подложив под голову руки и согнув в колене одну ногу. Я смотрю на нее и у меня кружится голова – до такой степени она красивая и соблазнительная. Забыв про жару, я подхожу к ней, наклоняюсь и тихонько касаюсь языком сосков на ее груди. Мне опять кажется, что я сплю и вижу эротический сон, и что сейчас, увы, случится кульминация и пробуждение. Но нет. Мила кладет мне руку на волосы, а я, едва прикасаясь губами, продолжаю нежно целовать ее грудь, живот, лобок, медленно опускаюсь ниже, еще ниже и, наконец, добираюсь до горячей и влажной цели своего путешествия. Мой язык, нащупавший маленький и твердый милин клитор, старается действовать как можно нежнее. Время от времени он опускается ниже и пытается хотя бы чуть-чуть, насколько удастся, углубиться в ее влагалище, чтобы насытиться этой самой вкусной на свете влагой. Я слышу, как Мила тихонько стонет и чувствую, как ее рука пытается схватить и сжать мои коротко стриженные волосы.

Сердце колотится так бешено, что, кажется, сейчас выскочит у меня из груди. Нет, все таки секс в стоградусной жаре сауны – это, пожалуй, little bit too much. Кажется, и Мила поняла, что, занимаясь таким экстримом, мы рискуем в следующую минуту встретить в дверях радостного дядюшку Кондратия. Она нехотя и мягко отстраняет мою голову, садится и опускает ноги на горячий деревянный настил. Я беру ее на руки – она оказывается совсем не тяжелой – и бережно несу в соседнюю комнату, где, как я убедился заранее, предусмотрительно стоит огромная двуспальная кровать.

– А презерватив у тебя есть? – строгим голосом, но улыбаясь, спрашивает Мила.

Еще бы, конечно! У настоящего мужчины он всегда должен лежать в бумажнике. Всегда под рукой и всегда наготове – как цианистый калий в кармане у профессора Плейшнера. Но сейчас для него еще не время. Я опускаюсь на колени. Мила, лежа на спине, пододвигается к краю постели, и я решительно приступаю к продолжению прерванного в сауне занятия. Мой язык, хотя и немного устал, тем не менее, уже хорошо ориентируется в этом районе милиного тела и готов ласкать ее, сколько будет нужно. Однако уже через минуту я чувствую, как Мила мягко, но настойчиво тянет меня за плечи вверх, к себе.

– Иди сюда. Войди в меня, пожалуйста… – шепчет она требовательно.

От милиного клитора я возбужден так, что думаю лишь о том, как бы не кончить, пока надеваю презерватив. Я осторожно вхожу в ее нетерпеливо ждущее, мокрое и горячее влагалище и начинаю двигаться: медленно и нежно, но с каждым движением всё сильнее и глубже. Какое же наслаждение – вот именно этот момент, когда ты в самый первый раз входишь в женщину, с которой еще ни разу до этого не занимался сексом: такую долгожданную и такую еще незнакомую внутри! Мила тут же крепко обнимает мою талию ногами и начинает двигаться в такт со мной. У меня темнеет в глазах. Так хорошо мне не было уже давно. Очень давно. Ни с кем. Мне кажется, что наши органы просто созданы друг для друга, просто кем-то специально подогнаны друг к другу. Я чувствую ее грудь, ее живот, все ее маленькое крепкое тело. Опираясь локтями на шершавую простыню, я обнимаю Милу обеими руками, беру в свои ладони ее затылок и, продолжая скользить в ней, пытаюсь найти своими губами ее губы, чтобы впиться в них поцелуем. Но нет, стоп! Сутки без сна настолько обострили мои нервы, сделали меня настолько чувствительным, что я чувствую: сейчас я просто взорвусь.

– Стой, погоди, я так очень быстро кончу, давай подождем минутку… – шепчу я ей и пытаюсь остановиться.

– Да, да! Кончай, кончай в меня! Кончай скорее! – шепотом кричит она в ответ, еще сильнее, уже почти исступленно, двигаясь подо мной и вместе со мной. Я чувствую, как она сильно сжимает мой член своими мышцами.

Еще секунда – и я уже не могу больше себя контролировать. Я разряжаюсь в нее, полностью, до капельки, с силой проникая в самую глубь, стараясь, как мне кажется, достать до задней стенки ее матки. Успевая краем сознания подумать: только бы презерватив был все еще цел…

У метро «Динамо» я, не замечая, проскакиваю на красный свет. К счастью, перекресток оказывается пуст, я не создаю аварийной ситуации и не попадаюсь на глаза ни одному гаишнику. Поставленный на repeat диск продолжает наполнять машину и меня азартным сукачевским битом.

И пинали его за то, что вечно молчит,
И за то, что не в меру весел,
И за то, что всегда на гитаре бренчит,
Но не знает хороших песен…

В номере варшавского «Новотеля» был не только Wi-Fi, но и обычный Интернет – по кабелю, который можно было взять напрокат на ресепшн под залог в 15 злотых. Весенняя конференция IDEE по правам человека на Кубе начиналась только на следующее утро, а до встречи с Лёвой Рубиным в холле отеля, чтобы идти ужинать, было еще целых двадцать минут. Более чем достаточно, чтобы достать ноутбук, подключиться к сети, замирая от волнения запустить аську и найти в списке контактов онлайн самый волнующий и самый дорогой никнейм:

– Привет! Как ты? Я ужасно соскучился :)

Аська, в отличие от телефона, не передает интонации. Особенно если твой собеседник даже не пользуется смайликами – этими глупыми эрзацами улыбки, нежности и любви. Но эту интонацию я понял, очень хорошо понял:

– А я нет.

И через несколько минут:

– И не думаю, что скоро соскучусь.

Он был вечный изгой, и всегда нехорош.
Но в нем была эта странная смелость,
Он носил платформяк и коричневый клеш,
И прическу «Анджела Дэвис»…

Я мчусь по мокрой, летней, ночной Москве. Время от времени с громким шуршанием я на скорости влетаю в лужи, тут и там отсвечивающие масляным блеском посреди мостовой, и тогда машину чуть-чуть мягко бросает в сторону. Третье кольцо. Теперь светофоров не будет почти до самого дома. Я оставил позади много километров и мостов. Сегодня – не меньше сотни. За всю предыдущую жизнь – несколько сот тысяч.

И много людей. Все они тоже остались позади. Позади – но навсегда в моей жизни.

Я никогда тебя не забуду. Никогда. Слышишь, машинист безбашенного крана?


UPD. Глубоко личное послесловие: Respect, Мила!